Азовская альтернатива : Черный археолог из будущего. Флибустьеры Черного моря. Казак из будущего - Анатолий Фёдорович Спесивцев

Все сгинули. Если не во время покушения, то, как Юзеф, позже. Иисусе Сладчайший, помоги своему верному рабу! Пошли смерть этому колдуну проклятому, сковородка в аду для которого, наверное, давным-давно перекалилась. Инвентаря для пыток, конечно, у чертей хватает, но он же твоему делу на Земле мешает!»

Всё в этом походе, где Матьяш впервые был главным, пошло наперекосяк. Казаки, избравшие гетманом его, Филиппа, слушались с куда большей охотой проклятого колдуна. И было понятно, прикажи гетман казнить характерника, большинство запорожцев этому воспротивится. Скорее, они своего наказного гетмана по навету знаменитого куренного повесят. Или, не дай бог, в Днепр в мешке бросят.

От этой мысли у него по коже побежали мурашки, будто холодная днепровская вода уже сомкнулась над его головой. Филипп встал и достал из погребка бутылку токайского, отсёк её горлышко ударом сабли и вылил прямо себе в горло сразу половину содержимого. Окатив при этом лицо и одежду и не почувствовав ни изысканного аромата, ни великолепного букета дорогого вина. Не оказало вино на него и пьянящего, успокаивающего действия. Взвинченные нервы требовали чего-то более серьёзного, чем лёгкое пойло, а должность гетмана употреблять одурманивающее в походе не позволяла. Тяжела не только шапка Мономаха, но и гетманская булава.

Успокоиться Матьяш смог только к утру, да и то лишь внешне. Сменил одежду – негоже гетману в залитой вином ходить, казаки не поймут. Это только простым казакам пить в неумеренных количествах позволялось. Да и то сугубо в мирной обстановке. За пьянку в походе могли и казнить. Старшине же и в мирное время злоупотреблять спиртным было негоже и предосудительно, напиваться они имели возможность нечасто.

«Да чего это я так всполошился? Подумаешь, кошмарный сон несколько ночей подряд снится. Кто сказал, что сон вещий? С Божьей помощью и не такие трудности преодолеть можно. Кстати, Днепр от нас теперь далеко и с каждым днём будет отдаляться всё дальше».

* * *

Иван добрался до Монастырского городка к ночи того же дня, когда в него прибыл табор запорожцев. Удивившись про себя такой медлительности товарищей, оставил прояснение этой странности на потом. Сначала стоило поспешить к Татарину, чтобы объясниться лично. Не было причин сомневаться, что друзья-характерники уже рассказали о причинах, вызвавших такой массовый приезд их и сечевой старшины на Дон. Однако по обычаям, да и по старой их с Михаилом дружбе, первым делом он отправился к атаману сам.

Несмотря на позднее время, горница Татаринова была полна людей. Встретил его Михаил, как и полагается встречать боевого товарища. Вышел из-за стола, за которым сидел в компании старшины, не только донской, но и запорожской. Иван успел заметить там Хмеля (надо же, великий полководец!), Остряницу, Кривоноса. У стены, на лавке, примостились несколько молодых парней, допущенных на совет, так сказать, условно, Богун, Сирко, Гладий.

Друзья обнялись и расцеловались. Иван, пользуясь случаем, шепнул Татарину на ухо:

– Лишних ушей в горнице нет?

Тот состроил недовольную мину, но отрицательно мотнул головой. Иван расценил эту пантомиму как свидетельство наличия этих самых «лишних ушей».

– Садись, Вань, мы уже всё обговорили. Анна Тимофеевна, дорогой гость в доме! – вторую фразу атаман прокричал, повернувшись к углу возле печки. Там был проход в другую комнату избы.

Почти сразу оттуда вышла молодая, стройная и красивая брюнетка, супруга грозного атамана. Знавший её Иван немедля поклонился хозяйке дома. Она его узнала и, улыбнувшись, поклонилась в ответ.

– Здравствуй, Иван, сейчас подам тебе что-нибудь поесть с дороги. Иди, сполосни пока руки.

Иван вздохнул и пошёл обратно во двор. Уж если Анна Тимофеевна сказала, что надо мыть руки, стоило немедленно это сделать. Захваченная несколько лет назад в плен молодая черкешенка быстро сама пленила своего хозяина, атамана Татаринова и после крещения, стала его женой и истинной хозяйкой в доме.

Пока Иван умывался во дворе – сливала на руки ему рабыня-полонянка – из дверей избы потянулись старшины. Наскоро вытерев руки, он накинул снятый жупан и подошёл к калитке, попрощаться с уходящими. Большинство из них он знал, со многими участвовал в походах. И ещё ему хотелось расспросить о попаданце, которого он ожидал увидеть среди совещающихся. Весть, что со здоровьем у Аркадия большие проблемы, его расстроила и взволновала. Он и сам не ожидал, насколько будет опечален этим. Характерники решили дать Москалю-чародею отдых, путём погружения его в сон. Одна из ран попаданца загноилась, справиться с этим пока не удавалось. Поэтому известие о татарском нападении на табор Иван пропустил мимо ушей. Отбились без больших потерь, ну и ладно.

С последним гостем, Трясилой, вышел во двор Михаил. Постояли у калитки втроём, покурили, обмениваясь короткими фразами. Сами понимаете, о ком.

– Ну ты, Иван, даёшь, – сосредоточившийся вроде бы на дыме из своей трубки Трясило, имевший огромный авторитет и в Сечи, и на Дону, бросил короткий, острый взгляд на Васюринского. – От кого угодно подобных выбрыков ожидал, только не от тебя. Ты сам-то понимаешь, что теперь никогда уже наша жизнь такой, как прежде, не будет?

Иван немного растерялся. А что тут отвечать? Ясное дело, после рассказов Аркадия делать то, что делал бы без знаний, полученных от попаданца, никто не будет. Уж очень страшные вещи довелось услышать. Страшные и обидные. О погибели половины защищаемых тобой людей, о страшном перерождении и гибели царей, на которых, чего скрывать, иногда надеялся. И о предательстве многих храбрых и умных товарищей, с которыми делил один окоп или скамью на чайке. Поэтому Иван ограничился пожатием плеч.

– Да… у нас, на Дону, вести, что разговаривавшие с ним ребята рассказали, тоже… покуривая, говорил, Михаил. – Всех, кто их удостоен слышать, в недоумение привели. Рас-ка-за-чи-ва-ние. Беда невообразимая. И служба последним Романовым в… э-э… вместо собак сторожевых. Тьфу! Неужели это все правда?

Вопрос был их разряда риторических, Михаил прекрасно знал о многих возможностях характерников вообще и своего друга в частности. Способность определить, правду ли говорит ему человек, была у нескольких характерников. Не говоря уже о возможности подавить волю и заставить говорить правду. Однако Иван посчитал необходимым ответить.

– Михайла, ты же знаешь, что без совершенной уверенности я бы шум поднимать не стал. Побоялся бы опозориться. Мало чего в жизни боюсь, но предстать перед своими казаками легковерным дурнем…

– Но очень…

– Знаю! – перебил друга Иван. – В такое без серьёзных доказательств не поверишь. Есть у него такие доказательства. И не одно.

– Да мало ли чего наговорить можно…

Васюринский довольно оскалился.

– Наговорить, говоришь? Это, конечно, правда. Наговорить много чего можно. И про лошадей говорящих, про собакоголовых людей. А пистолет наговорить можно?

– Что? – атаман, безусловно, понял смысл слова, сказанного куренным, несмотря на непривычную его форму. Но связать с темой беседы не смог. –