Крузо - Лутц Зайлер

Девушка играла с волнами, бросалась в воду, не шаловливо, скорее с осторожностью, медленно поднималась и нетвердыми шагами отступала назад, но только чтобы снова разбежаться. Когда ей надоело, она села у кромки волн, всего в нескольких метрах от Эда. Вероятно, она не замечала его, караулящего зверя, плавник в прохладном прибое. Эд видел, что ей очень нравилось, как вода омывает ее лодыжки; пена вскипала между ногами, мочила купальник. Руки она вытянула перед собой, погрузила в песок и не спеша поворачивала их туда-сюда. Потом замерла. Смотрела на далекий горизонт, словно углядела там что-то, но ни Мёна, ни кораблей видно не было. Эд сообразил, что она просто помочилась. На миг в песке пробежал тонкий, дымящийся ручеек, затем прибой все стер, изгладил. Он снова окунул лицо в воду, ждал, но девушка не уходила.

В конце концов у Эда не осталось другого выхода. Он отвернулся, чтобы девушка не увидела эрекции. И, будто с трудом вспоминая, что такое шаги и ходьба, заковылял вверх по пляжу. За проведенное здесь время он похудел, от работы на острове тело словно бы распрямилось, стало тонким, жилистым, и, как почти все сезы, он приобрел ровный загар, и, когда он выходил из маслянистого чада судомойни на воздух, кожа отливала бронзой. Повязку на лбу он теперь не носил. По примеру Лёша связывал волосы в короткий хвост на затылке. Раньше он никогда так не делал, потому что не хотел выглядеть как девчонка. А теперь использовал резинку, оброненную другом в его комнате.

Обеденный перерыв еще не кончился, но Крузо уже стоял у своей раковины. Он вытащил руки из воды, схватил полотенце.

– Мне жаль, Эд, это не должно было случиться. Сезы, которые присматривают за распределителем… Зачастую они уже слишком пьяны.

Лишь секунду спустя Эд сообразил, что речь идет о К.

– Иногда наваливается просто слишком много. Я не в состоянии все контролировать, и нет-нет возникают проблемы как раз в согласовании свободного и центрального распределения…

– Она еще на острове?

– Кто?

– К., потерпевшая крушение.

Крузо не сводил с Эда глаз.

– Я знал, Эд, я…

Он сделал шаг, возможно, хотел обнять своего воспитанника, но Эд поспешно отвернулся к раковине для первичного мытья и схватил первую попавшуюся сковородку.

– Дело не в этом, я имею в виду…

– А в чем дело, Эд?

– Ни в чем.

– Дело только в одном. В нашей задаче, Эд, которую мы, – Крузо сделал рукой широкий жест, – мы все выполняем.

Эд кивнул. На миг его удивила обобщенность. Вдобавок внезапное упоминание о централизованном распределении в этом краю, настолько удаленном от жилищных управлений… Но сперва надо передохнуть, перевести дух. Он втянул в себя испарения судомойни, переливчатую жижу, где кружили его руки, жижу, полную волокон и ошметков, жидкую кашу органических остатков; он явно был близок к тому, чтобы потерять рассудок: К. все еще находилась здесь.

Она тихонько вошла в комнату и сразу же забралась в его постель. От нее пахло свежестью купания, волосы влажные.

– Я не буду тебе мешать.

– Ты не мешаешь. – Он бы с удовольствием немедля лег рядом.

– Где ты принимала душ?

– Разве ты не знаешь?

Он заставил себя еще некоторое время посидеть за столом. Прочитал несколько строчек, протянул руки к окну, глубоко вздохнул и попытался определить, движется ли огонек у горизонта. Вместе с К. в комнату вторгся прозрачный соленый воздух.

Эд встал, прошелся по комнате, вернулся обратно, поправил один из кирпичей под столом. Его захлестнуло восхитительное предвкушение. Он опять сел на прежнее место, записал в блокноте фразу. Грязную фразу, раньше он никогда такого не писал, даже подростком, когда слова «пилиться» и «чикаться» были почти немыслимы и оставались по ту сторону, среди выражений темного, грубого мира. В случае чего они говорили «трахаться», так было вроде бы мягче, приемлемее. «Ну и как? Он ее трахнул?» – в этом вопросе слышалось что-то нежное, детское, тогда как «чиканье» наверняка происходило резко, напористо и остро, как нож. Эд помнил споры насчет разницы между «проституткой» и «шлюхой», им тогда было четырнадцать. Фракция большинства утверждала, что для проституток в принципе всегда самое главное деньги. Оставалось неясно, можно ли тогда, например, еще называть проститутку шлюхой. Вообще-то нет, полагал его друг Хаген. Согласно его теории, выходило, что шлюхи всегда действовали бескорыстно. Эд сомневался. Так или иначе, хоть это и казалось не слишком правдоподобным, едва ли не чудом, где-то на свете определенно существовали шлюхи – женщины, которые давали просто так, каждому и даром. Эд тогда пристально разглядывал всех без исключения женщин в своем окружении. Матерей своих приятелей, соседок, учительниц, продавщиц в универмаге. Какие признаки говорили о такой их готовности, а главное, какие сигналы нужно подать, чтобы они занялись этим с тобой? Вот что было величайшей загадкой, да, по сути, так ею и осталось.

– Что ты пишешь? – прошептала К.

– Ничего. Просто надо быстренько кое-что закончить. – Он сообразил, что разыгрывает перед ней интеллектуала, и вдруг смутился.

– Где твои вещи?

– В лесу, под брезентом.

– Здесь достаточно места.

– У нас у всех вещи там, и будут лежать там, пока мы остаемся на острове.

Эду стало ясно, как мало он на самом деле знает о великом плане Крузо.

– У тебя все хорошо? В смысле, тебе нравится… здесь?

– Очень хорошо, – тихо сказала она. Устало улыбнулась и отвернулась к стене. Смутные очертания лопаток, плеча и бедра – все казалось Эду невероятным сокровищем. Он бесшумно разделся и скользнул к ней в постель.

– А ты чувствуешь ее, свободу?

В ближайшие дни Крузо расширил сферу своего доверия. Когда они стояли одни в судомойне, его бормотание порой становилось громче, и Эд сразу начинал двигаться осторожнее, чтобы поменьше шуметь, что в здешнем хаосе было почти невозможно. Низкий, монотонный голос Крузо, казалось, прикипал к словам, он словно говорил только с собой, себе под нос, в раковину, в сальную жижу, а не обращался к Эду. Тарелки, щетка, кастрюли, «римлянин», все вокруг менялось – судомойня становилась выражением, выражением чего-то другого, с чем следовало обходиться бережно. Эд долго сомневался, ждет ли Крузо от него вообще какой-нибудь реакции, важно ли вообще его присутствие или, может, посуда в раковине и раствор моющего средства куда важнее.

Ответ Эд получил лишь косвенно. То, что Крузо читал перед ним в раковину свои стихи, команда «Отшельника» истолковала как знак. Эдгар, le nouveau plongeur[14] (Рембо), был окончательно принят. Теперь Рембо, врываясь в судомойню с новыми книгами и идеями, сразу включал Эда в число слушателей. Нередко он начинал с самой что ни на есть простенькой, доступной цитаты, которую как «афоризм дня» записывал на грифельной доске с перечнем блюд. И непременно находились посетители, главным образом туристы-однодневки, которые в безмозглой спешке или в полнейшем заблуждении заказывали этот афоризм. «Пожалуйста, два раза panta rhei» или «Нам бы Бог умер…» Еще до того как выяснялось, что такой заказ может быть лишь результатом забывчивости – вероятно, обусловленной отпуском, – за которую надо смеясь попросить прощения (хотя аналогию с родным саксонским блюдом под называнием «покойная бабушка» конечно же отрицать нельзя), звали Рембо, и тот со всей серьезностью и, кстати, отнюдь не свысока произносил короткую речь о «panta rhei» и «Бог умер», а заодно извинялся, что «panta rhei»[15] или «Бог умер»[16] пока что не входят в перечень предлагаемых блюд, нет, пока нет, может быть, позднее, да, при коммунизме, наверняка, хотя утопии, как известно, сбываются редко, – так Рембо заканчивал свой краткий экскурс и рекомендовал голубцы.

Нередко, произнося речь, он размахивал над головами ошарашенных посетителей кассовым чеком, словно записал там самые важные свои мысли, однако на чек никогда не смотрел, только дирижировал им в воздухе над столами, так что, скорее всего, ему просто требовалась бумажка в руке, чтобы говорить, давняя привычка времен университетской доцентуры по философии в Лейпциге-на-Плайсе.

«Когда придешь ты, слава?»

Не дожидаясь ответа, Рембо накалывал чек на гвоздь возле кассы и еще раз тихонько выдыхал из-под усов, уже не как вопрос, а как короткий напев:

«Когда придешь ты, слава, когда придешь, придешь…»

После последнего визита книжного дилера в лачугу пасечника он клал в гнездышко книги писателя Антонена Арто, «любимец нынешнего сезона», ворчал Крузо в пар свежей, почти кипящей воды, которая широкой струей лилась в раковину. Книги назывались «Конец суду Божию» или «Ван Гог, самоубийца по вине общества». Эд, хочешь не хочешь, признал, что чтения Рембо из Арто приводили его в растерянность, и понял, как все-таки мало знал о поэзии, несмотря на свои запасы. «Там, где воняет дерьмом, / пахнет жизнью». Вообще-то убедительно. Только вот до сих пор Эд считал такое «стремление к фекальности» немыслимым – в стихах. «В жизни есть / кое-что особенно соблазнительное / для человека, / и это кое-что / по праву / КАЛ». По-французски все наверняка звучало совсем иначе. Не важно, что об этом думаешь, у Рембо всегда можно чему-нибудь научиться.