Джули отрешённый - Джеймс Олдридж

Суд начался поздней весной, в день, когда внезапно разразилась гроза с ливнем, – потоки воды напитали приречные равнины, хлынули в пересохшие оросительные каналы. Дети шлепали по желтой воде, затопившей обочины дорог. От дождя все повеселели: теперь можно было уже не так опасаться лесных пожаров, и на дальних выпасах будет вдоволь травы, и все палисадники сразу стали похожи на магазины дамских шляп. Поздней, в летнюю жару, цветы всегда сникали, у нас им не удавалось расцвести в полную силу.

Четырехчасовым поездом прибыл из Бендиго судья Лейкер, и это было для нас первым знаком, что процесс предстоит серьезный. Лейкер обычно останавливался в Королевской гостинице в самом центре города, но на этот раз он остановился в клубе, где в любое время дня и ночи без помех выпивали наши врачи, адвокаты (мой отец туда не хаживал), дельцы, лавочники и процветающие фермеры. Там судья Лейкер обычно останавливался, когда предстояло слушание уголовного дела, ибо в этих случаях ему в любое время мог понадобиться бодрящий глоток коньяка.

Суд, наделенный полномочиями Верховного суда штата, поскольку слушалось дело об убийстве, заседал в пыльном, тесном зальце позади зала муниципального совета. Судья сидел на возвышении, в дубовом кресле с высокой спинкой, придвинутом вплотную к стене. К порядку у нас в суде призывал либо секретарь, либо сам судья постукивал карандашом о стену.

В ту пору, прежде чем начать слушание любого уголовного дела, долго и не торопясь утрясали множество необходимых формальностей, будто кропотливо собиралась в поход компания туристов человек в двадцать. Требовалось все основательно подготовить, и пока тянулась вся эта канитель, пока отбирали присяжных и шли всяческие формально-юридические приготовления, Джули спокойно, безучастно сидел на скамье подсудимых, словно происходящее нимало его не касалось. Он явно намерен был перетерпеть этот суд, как прежде терпел бесполезные для него часы школьных уроков, безнадежные экзамены, песнопения пансионеров-евангелистов в кухне, голос и присутствие Хоумза, опасную болезнь – воспаление легких, дни в тюрьме и все прочее. Он словно и не слышал, когда секретарь суда прочел обвинительное заключение. Он даже не отозвался, когда его спросили, признает ли он себя виновным.

– Намерен обвиняемый ответить суду, признает он себя виновным или нет? – повторил судья Лейкер.

Джули словно и не слышал.

– Так что же, мистер Куэйл, – с досадой спросил судья Лейкер, – подсудимый отказывается отвечать на вопрос суда, признает ли он себя виновным?

Отказ подсудимого отвечать на этот вопрос обычно влек за собой бесконечные консультации с присяжными; до начала слушания дела необходимо было решить, признает подсудимый себя виновным или не признает, – решить, независимо от того, нравится ему это или нет. Иными словами, дело с самого начала осложнялось и запутывалось.

– Нет, ваша милость, – ответил отец, – мой подзащитный не признает себя виновным.

– Тогда он должен сказать это сам в присутствии суда. Пожалуйста, объясните ему это, мистер Куэйл.

– Мой подзащитный, вероятно, не понял вопроса. Нельзя ли задать ему этот вопрос еще раз?

Вопрос был задан снова.

– Ну, Джули? – сурово спросил отец.

– Не виновен, – произнес в ответ Джули.

Как отцу удалось его на это подвигнуть, ума не приложу.

Все прочие формальности и показания всего лишь как бы готовили сцену к выходу обвинителя, и вот, наконец, поднялся Страпп и с первых слов заявил почти даже небрежно, что дело отнюдь не представляется ему сложным.

– Полагаю, нам не потребуется много времени, чтобы показать, что произошло в ту ночь, ибо факты неоспоримы. Мы неопровержимо докажем, что миссис Кристо, в халате, находилась на кухне и была заколота насмерть. Мы докажем, что, кроме нее, на кухне в это время находился только обвиняемый. Мы докажем, что совершить это преступление мог только он. Сам обвиняемый этого и не отрицает. Он ни разу, ни единым словом не попытался опровергнуть выдвинутое против него обвинение, и вы слышали показания доктора Стоуна, который решительно заявил, что сама миссис Кристо не могла нанести себе этот удар.

Страпп умолк. Откашлялся. Низенький, толстенький, в шелковой рубашке и в галстуке-бабочке, он старательно откашливался всякий раз, когда хотел произвести на слушателей впечатление или передохнуть. Сейчас ему нужно было и то и другое. До этой минуты он перечислял бесспорные факты, но мы понимали: сейчас прозвучат слова, которые покажут, как он намерен строить обвинение, и они-то и определят дальнейший ход процесса.

– Теперь мы считаем необходимым, – медленно, обстоятельно, испытывая терпение моего отца, продолжал Страпп (подозреваю, что отец больше разыгрывал нетерпение), – определить состояние духа обвиняемого, то, что мы называем mens rea. А в данном деле именно оно все решает…

За год, который я зря потратил, пытаясь изучать право в отцовой конторе, я достаточно узнал о mens rea, состоянии духа, и понимал: когда никто не видел, как обвиняемый нанес удар, это самый верный и прямой путь доказать, что он виновен. И вот теперь, когда Страпп показал, какова будет его линия обвинения, я отчаянно хотел понять, как же это принял отец. Но со своего места я не видел его лица, а лишь крепкое плечо и парик, и они ничего мне не сказали.

– Иногда, – отчетливо продолжал Страпп тонким голосом, какой часто бывает у таких маленьких толстячков, – человек, убивший другого человека, вовсе не считается преступником, ибо за этим убийством не стояло преступное намерение. Преступлением убийство становится тогда, когда человек, нанесший роковой удар, нанес его с преступным намерением, и тогда уже все остальное не имеет значения – пусть он ударил сгоряча или даже не представляя, как ужасно это кончится для жертвы. В таком деле, как сегодняшнее, самого по себе намерения убить достаточно, чтобы доказать, что подсудимый виновен в убийстве.

Страпп мельком глянул в сторону Джули, и все мы тоже на него посмотрели, но, сдается мне, Джули просто-напросто ничего не слышал.

– Тем самым обвинение собирается сейчас показать, – продолжал Страпп, – что смерть миссис Анджелы Кристо – результат состояния духа обвиняемого в ту пору, результат злонамеренности, что убийство это предумышленное. Мы покажем, что обвиняемый создал у себя дома враждебную обстановку, что он яростно сопротивлялся верованиям матери, что он открыто бросил вызов устоям семьи, в которой рос, и, наконец, что отношения между матерью и сыном накалились до предела, и в ночь убийства рукой обвиняемого, нанесшей смертельный удар матери, водили рознь, враждебность, злоба, гнев. Иными словами, мы установим mens rea, состояние духа обвиняемого, по тем условиям, которые он сам создал…

Судья постучал карандашом не по стене, но по столу. Так он обычно не призывал к порядку зал, а прерывал оратора.

– Мистер Страпп! Это ваша заключительная речь? Или вы предваряете выводами начало дела?

Я задолго до этого замечания судьи ждал, что протест заявит отец, но спина его оставалась неподвижной и крепкие, обычно беспокойные пальцы не шевелились.

– Это лишь мое вступительное слово, ваша милость, – сказал Страпп и беспокойно покосился на моего странно молчаливого отца.

– Тогда, пожалуйста, дайте нам сперва составить о деле собственное мнение на основании ваших улик, – сказал судья.

– Извините, ваша милость, – сказал Страпп. – Но мне казалось, в данном случае обвинение обязано очень четко разъяснить свои намерения, ибо мы имеем дело с очевидной преднамеренностью, с состоянием духа. И потому весьма важно…

– Хорошо, хорошо. Но ближе к делу.

– Разумеется, ваша милость. Я и стремлюсь изложить суть дела незамедлительно.

Это была неправда: Страпп явно не торопился, и мне не забыть, как старательно, искусно, шаг за шагом он строил свои доказательства и как упорно, необъяснимо и совершенно неожиданно молчал мой отец – казалось даже, он просто не обращает внимания на все, что тот говорит и делает.

Страпп с самого начала ловко разделил обвинение на две части и в первой половине своей речи очень тепло нарисовал печальный и трагический портрет жертвы: миссис Анджела Кристо хорошо известна в городе, это прекрасная женщина, о которой (так получалось у Страппа) никто и не думал злословить и строить рискованные догадки, нет, как по волшебству она превратилась в женщину, которая всегда была у нас признана добродетельной, преданной, неунывающей, разумной матерью, любящей сына до самозабвения и охраняющей его от всех опасностей, бед и соблазнов.

И чтобы все это доказать, он подобрал самых подходящих свидетелей. Мистер Йоу, возчик дров, и мистер Джексон, маляр, оба ее соседи-евангелисты, поведали о долгой и трудной борьбе, которую бодро вела миссис Кристо с всевозможными напастями, стараясь сводить концы с концами, и никогда при этом не унывала и не теряла веры в милосердие божье. Затем был вызван мистер Комис – пятнадцать лет кряду миссис Кристо была постоянной его покупательницей, он держит лавку по соседству с кварталом евангелистов. Он рассказал нам, что миссис Кристо ни разу не задолжала ему ни пенни, никогда не жаловалась, никогда не сплетничала и не слушала сплетен. Миссис Констентайн из Христианского благотворительного общества вспомнила, как, приехав в Сент-Хелен, миссис Кристо на первых порах нуждалась в помощи (ей не сразу удалось найти пансионеров) и как благодарно, с каким смирением она приняла кое-что из одежды, джем и маринованный лук.