Ввод - Григорий Покровский

Спустя час после встречи Нового года по Москве — это было уже три ночи по-местному времени — всё стихло. Все начали потихоньку расходиться. Кто слаб, изрядно захмелев, повалился на кровать. Кто был посильней и пожадней к водке, продолжал пить.

Бурцев стоял на улице, втягивая ноздрями морозный воздух. Ночной Кабул как будто замер и только кое-где, как бы в судорогах, огромное чудовище извергало из себя небольшие струи огня. В морозной ночной тиши звуки доносились далеко, и Василий отчётливо слышал, как под ногами у часового поскрипывал выпавший за день снег. Возле палаток, где жили заместители командира полка, слышен был женский хохот. Такой непривычный в этой обстановке, он был как подарок в новогоднюю ночь, истосковавшимся по женскому голосу мужчинам.

— Не надо, Коленька, не надо. Ха. ха. ха!

И рядом другой.

— Коль, отпусти её. Зин, ну, пойдём.

Висевшая на деревянном, длинном шесте лампочка освещала подходы к палаткам. В её тусклом свете Бурцев увидел Миронова с двумя женщинами.

— Куда вы, девчонки, — лепетал полупьяный Миронов. — Приказ командарма, знаете? После восемнадцати выходить из городков нельзя.

— А мы, Коленька, оврагами. Тут вдоль оврага все наши части стоят, — сказала Зина, продолжая хохотать.

— Вас часовые могут подстрелить.

— Часовые наши парни. Только крикнем «Свои», нас не только пропустят, но и проводят.

— Зина, не уходи, останься! Попробуй рукой — в штанах кол стоит.

Зина дотронулась до Миронова и расхохоталась.

— О, богатырь! А ты, Коленька, сходи пописай, он и упадёт.

Зина поверх куртки накинула себе на плечи белый офицерский полушубок, чмокнула Миронова в щёку, засмеялась и побежала догонять подружку. Миронов закурил. В это время из своей палатки вышел Лужин.

— Что, Николай Владимирович, с тоски закурил?

— Есть маленько.

— Тогда давай попыхтим вместе, заодно и поговорим. Скажи мне, Николай Владимирович, зачем ты бабам офицерские полушубки раздаёшь?

— Нет, Николай Николаевич, я не раздаю.

— Я же видел, сколько ты их сюда приводил: то в бане мыться, то так повеселиться. На плечи накинул, и ушла.

— Так они же возвращают.

— По почте или с нарочным? Ты же сюда каждый раз новую даму приводишь. Ты вот одел ей полушубок, она тебя за конец подержала, в щёчку чмокнула, а трахаться побежала к лейтенанту. Потому, как с ним приятней. На кой, ты ей беззубый нужен!? Ты хотя бы для начала зубы вставил. Гляди, впереди все повыпадали, как у деда старого. Смотреть стыдно.

— Вот думаю мост ставить.

— Ну, так ставь, а чего же ты без зубов по девкам бегаешь. Они же тебе в дочки годятся. Тебе уже сорок пятый идёт, а твоей Зине лет двадцать будет.

— Двадцать два.

— Видишь, на два года ошибся. Хочешь, обижайся Миронов, хочешь, нет, но комиссию назначу после праздников. Проверим всё твоё хозяйство. Боюсь, чтобы ты своей бурной деятельностью полк до растраты не довёл. Бурцев стал невольным свидетелем этого разговора и происходящей до этого сцены.

Ему вспомнился погибший старший лейтенант Привалов, с окровавленной продырявленной грудью.

— Боже, как устроена жизнь! — думал он. Тот и этот офицеры. Оба принимали одну и ту же присягу. Оба служат одному и тому же государству и по велению этого государства находятся в Афганистане, но один в силу своего идейного воспитания, своей, может быть, юношеской глупости и максимализма, поднимается и идёт в атаку — и ему нет места в этой жизни. А другой не только не способен на поступок, — занимается развратом, пьянством, воровством — и ему есть место в этой жизни, причём приличное, сытное; не только с булкой и маслом, но и с икрой. Он весь обвешан грехами и занимается усладами своей похоти. Как же всё-таки не справедливо устроена жизнь.

После праздников командир полка назначил Бурцева председателем комиссии по проверке вещевого имущества полка. Недостача была большая. Как и предполагал Лужин, среди недостачи значились двадцать офицерских полушубков. Начальник вещевой службы выкручивался как уж. Он уговаривал Бурцева не показывать в акте столь большую недостачу, обещал в неделю всё пополнить. Бурцев, зная разговор Лужина с Мироновым, на уговоры не поддался. Акт со всеми недостачами лёг командиру на стол. Разгорелся большой скандал. Начвещ в присутствии зампотылу доложил командиру полка, что на растрату его принудил Миронов. Зам по тылу открещивался от всего. В ходе разбирательства выяснилось, что и начальник вещевой службы болен клептоманией. Часть вещей он лично продал афганским лавочникам. Всё это закончилось грозным рыком Лужина и обещанием Миронова всё восстановить.

Перепало и начальнику строевой части за то, что должность заведующего складом уже полгода была вакантной, и начвещ на своём складе орудовал, как хотел. Миронов своё слово сдержал. Через неделю пришёл акт о списании имущества на боевые потери, подписанный командующим сороковой армией. В акте было указано, что в результате попадания снаряда в автомобиль, было уничтожено ниже перечисленное имущество.

— Какой снаряд, Миронов, — возмутился Лужин, — мимо твоего цыганского табора даже пуля не пролетала.

— Большим начальником подписано, Николай Николаевич.

— Начальник откуда ведает? Ему твои дружки, тыловые крысы, подсунули, он и подмахнул. Забулдоны, собутыльники — горой друг за друга стоите. Не били бы меня морально и материально, я бы тебе показал акт. Гляди, и за меня даже подписался.

— Так вы ж в рейд ходили, я оставался за вас.

— Какой рейд, сейчас зима, духи на печке сидят.

— А я загодя этот акт ещё осенью готовил.

— Ух! Загодя знал, сколько наворовал. Возбудить бы уголовное дело против тебя, так затаскают же самого. Будете не вы с начвещем виноваты, а вроде бы как я украл, и во всех докладах будет моя фамилия склоняться. Ты и подобные тебе, зная наши правила, что сор из избы не принято выносить, пользуетесь, этим умело.

Январь выдался очень снежный. Тучи над Кабулом висели низко, сбрасывая на город очередную порцию снега. Самолёты почти не летали. Да и перевал часто заваливало снегом. Грузовики с продовольствием и боеприпасами не могли прорваться через Саланг. Снабжение частей ухудшилось. Свежего мяса всю зиму не было. Ели одни консервы. В связи с отсутствием овощехранилища, не было и овощей. Ещё осенью завезли КАМАЗ гнилого картофеля, его свалили в кучу возле столовой. Как не упирался командир полка, тыловики повесили эту гниль на полк. Зловонная куча пролежала почти до ноябрьских праздников, и только перед праздниками командир приказал перетаскать эту гниль в овраг и засыпать землёй.

У всех подтянуло животы. От пищи из тушёнки, концентратов и кильки в томате воротило. Бурцеву очень хотелось картофельного пюре и супчика с домашней лапшой, какой часто ему варила мама. Бурцев увидел Васина, идущего из столовой, что-то жующим, пошутил.

— Что ты всё жуёшь, смотри, какие щёки отъел.

— Сухарь, едри его в кочерыжку, твёрдый как камень попался. Того и гляди, зубы поломаю. А морду так отъел, что уже второй раз штаны ушиваю, боюсь по дороге потерять. Если бы зеков так кормили, они бы давно в тюрьме бунт подняли.

Из палатки высунулась голова командира полка.

— Бурцев, подойди ко мне! — громко закричал он.

Бурцев развернулся и направился к командиру. Командир вышел ему навстречу, подал руку. Остановились возле палаток.

— Василий Петрович, тебе надо в Союз ехать.

— Вот незадача, — при этом Бурцев вздохнул. — В связи, с чем командировка?

— Не вздыхай, Вася, я тебя специально посылаю, чтобы щей нормальных поел. Твои два прапора Елов и Бусыгин сидят в Ташкенте в КПЗ. Комендант звонил. Документов у них нет, лица избитые, в гражданской одежде. Милиция требует их засвидетельствовать.

Бурцев опять вздохнул, да так шумно, что вздох его был слышен возле палаток.

— Чего вздыхаешь, Василий Петрович? — засмеялся Лужин. Или в Союз не хочется ехать, не надоело тебе на эти палатки глядеть?

— Чем я туда доберусь, самолёты-то не летают?

— Автотранспортом, автостопом, Василий Петрович, — Лужин похлопал Бурцева по плечу. — Хотя, наверное, и перевал закрыт. Влезли сюда, а теперь сплошная головная боль. Задницей, наверное, в Политбюро думали, когда войну эту затевали. Лужин закашлялся.

— Сигареты плохие, что ли.

— Курить, наверное, надо бросать, Николай Николаевич.

— Может и так. Видишь, как времена меняются. Раньше за такие слова с нас бы, Вася, погоны сорвали, да в кутузку. А сейчас болтаем, не боимся. Это, знаешь, о чём говорит? Умнеет наше общество. Глядишь, так лет через двадцать окончательно поумнеет, тогда и…

Бурцев вопросительно взглянул в лицо Лужину.

— Что тогда и …, — Бурцев улыбнулся.

— На вологодщине есть такая речка, кажется, Сухона, называется. Так вот, течёт в ней течение в одном направлении, затем поворачивается вспять. Вот так и мы, скоро остановимся, одумаемся, а затем, как та речушка, назад побежим. Лужин мягко взял Бурцева за плечо, развернулся, и пошёл к себе в палатку. Затем уже из палатки оглянулся и сказал: