Держава (том первый) - Валерий Кормилицын

Чиновники, ведущие Россию к процветанию — плохие. Зато те, кто их убивает — хорошие. Ну, если не совсем хорошие, то всё равно подлежащие снисхождению и оправданию, — вспомнил самую острую свою боль — убийство царя–освободителя Александра Второго, деда ныне правящего императора… — За что? Он был добр! Отменил крепостное право, распустил третье отделение, издал множество либеральных, гуманных законов… И такой несправедливый конец. Ещё можно было бы понять, коли стреляли бы в его отца, Николая Первого, в царство коего повесили пятерых декабристов, но на него, или на Александра Третьего покушений не было. Чувствовали твёрдую руку и боялись. А тут такой либеральный государь, — горестно вздохнул и не найдя платка, вытер намокшие глаза тыльной стороной ладони. — И Лев Толстой смел ещё просить государя о снисхождении к убийцам его отца… — повернулся на бок и попытался уснуть обер–прокурор. — Ведь я же отдыхать собрался, и чего мне в голову разные мысли лезут? Толстой ещё этот.., не к ночи будь помянут, — трижды сплюнул через левое плечо, вывернув при этом шею. — Ну вот! И здесь мне навредил, — растёр заломившие мышцы. Нужно улучшать себя, а не исправлять других», — с этой, традиционно православной мыслью Константин Петрович и погрузился в сон.

В первую субботу после Пасхи в 1-ой Санкт—Петербургской гимназии намечался бал. В прошлом году Аким его пропустил. Отсутствовал и на гимназическом Рождественском балу, но на этот раз решил осчастливить юное дамское общество своим присутствием.

Приглашались сёстры гимназистов и старшие классы из соседней Мариинки.

Целую неделю Аким, стоя перед зеркалом, прижигал угри водкой из спёртой у отца бутылки и терзал расчёской волосы под язвительные советы брата:

— Подстригись коротко, как я, и все проблемы по–боку, гладил тот глиняную свою кошечку, набитую денежками.

— Ещё одно слово и я уроню кошана, — обещал Аким, зачёсывая волосы в другую сторону.

— Я так спрячу копилку, что не найдёшь, — пугался брат.

Наконец торжественный день настал.

В освещённый люстрами зал с испугом входили гимназистки, одетые по такому значимому случаю в светлые платья с открытыми шеями и по–взрослому причёсанные.

Бледные от страха, они делали вид, что бал им не в новинку, что они больше времени проводят на балах, нежели на уроках. А ноги подворачивались в туфлях на высоких каблуках, а яркие платья смущали — как комфортно себя чувствуешь в коричневой с чёрным фартучком форме, такой же, как у подруг. И мамины броши, колье, браслеты, и вместо чернильных пятен — золотые колечки на пальцах, и наглые взгляды этих мальчишек…

А мальчишки сами краснели от смущения, но так же делали вид, что бал им не в диковинку, а в день по два раза.

Но проходило немного времени и девушки вдруг замечали, как сверкает свет на их драгоценностях, какой шарм придают им взрослые причёски, заменившие повседневные косички, и становились увереннее в себе. И ноги больше не подкашивались на высоких каблуках, и вдруг с огромным удивлением замечали, что господа гимназисты не выдерживают их взгляда, то ли случайно, то ли нарочно встроетившись глазами.

Такие открытия кружили девичью голову и волновали сердце. Они начинали понимать, что детство безвозвратно уходит, а сами они превращаются из гадких утят в прекрасных лебедей.

И уже снисходительно разглядывали ребят, создавая кружки из нескольких подруг, и старались говорить о чём угодно, только не о предстоящем бале.

А душа ждала музыки. И сердце замирало в волнении, надеясь, что вдруг подойдёт «Он».

И грянула музыка. И начался бал.

Согласно церемониалу великосветских балов, первым танцем был полонез. Но двухглобусный директор постеснялся пригласить на танец директриссу Мариики, так как она возвышалась бы над ним на целую голову, что принижало бы достоинство 1-ой гимназии.

Англичанин Иванов настроился пригласить учительницу иностранных языков, но это ущемляло бы достоинство директора, потому как именно он должен был открывать бал.

Воспользовавшись заминкой, первую пару составили Яша Шамизон с Асей Клипович.

В результате у старичка–попечителя ужасно засвербил геморрой и он покинул ярко освещённый зал.

В отместку за попечительного дедушку и его геморрой, Витька Дубасов подхватил под руку давнюю свою приятельницу из Маринки, и нахально встал перед еврейской парой.

Яша, задумчиво сощурив близорукие воловьи очи за круглыми очками, сделал вид, что дальше своего носа ничего не видит, и как ни в чём не бывало, начал танец, якобы случайно толкнув Дуба в спину. Тот тоже сделал вид, что хамства не заметил. До первого перекура…

Аким пару себе не выбрал, потому полонез пропустил. Не танцевал он и мазурку с кадрилью. Мучительно преодолевая стеснительность, решился уже пригласить приглянувшуюся даму на вальс, но не успел. Её увёл гимназист из параллельного класса. Перед следующим танцем Аким опять боролся с напавшей на него застенчивостью.

— Чего не танцуешь? — хлопнул его по плечу Дубасов. — Гляди, как у дам глаза разгорелись. Будто прожектора у паровоза. Пойду- ка приглашу вон ту кисочку.

«Ну чего я разволновался? — успокаивал себя Аким. — Женщин что ли не видел? Да ещё сколько… Даже в неглиже… На следующий танец надо решаться. А то так и простоишь у стены. А мадам Светозарская утверждает, что это неприлично, противу правил, словом неблагопристойно», — подняв портьеру, выглянул в окно.

На улице лил дождь, каплями стекая по стеклу. Одинокий экипаж, разбрызгивая воду, бодро пролетел по мостовой.

Вздохнув, Аким отвернулся от окна и вдруг увидел её.

Хрупкая Натали скромно стояла у занавешенного окна напротив, и чуть завистливо глядела на кружащуюся в танце подругу.

А по залу витали звуки вальса, ярко светили люстры. Мужская гимназия благоухала дамскими духами.

Одаривая швейцара бутылками водки, на бал проникали бывшие ученики, а ныне юнкера и студенты. Кружились в танце даже несколько молодых офицеров.

Вся Мариинская гимназия, делая вид, что не замечает их, не отводила взгляда от бравых «душечек военных».

Дамы–наставницы бдительно следили за подопечными «глупыми девочками».

Не приведи Господи какому–нибудь «первому сенной площади гуляке», ближе, чем следует, прижать партнёршу, или слишком долго держать у своих нахальных губ её руку.

Витька Дубасов получил уже выговор от одной старой девы.

«Была, не была! — решился на подвиг Рубанов. — Зря, что ли, ей «елозющего червяка» подарил, — через весь зал, бледный от волнения, пошёл к одиноко стоявшей у окна девушке. — Взрослую причёску почему–то не сделала», — отметил Аким, улыбаясь непослушными губами.

Но она не видела его улыбки, а задумавшись о чём–то, грустно глядела вниз, на блестевший от люстр паркет.

— Р–р–разрешите, м-мадемуазель, — заикаясь от волнения и злясь от этого на себя, произнёс Аким.

Но девушка не ответила, всё так же грустно рассматривая только ей ведомый сучок, трещину или рисунок паркета.

Аким растерялся.

— Натали-и! — тихо произнёс он и увидел, как она вздрогнула и глянула на него жёлтыми своими глазищами.

— Вы мне? — прошептала, и как–то беспомощно повела взглядом, убеждая себя, что рядом никого нет и приглашают именно её.

На пальце у неё не было даже скромного колечка, тем более драгоценных ожерелий, колье или браслетов. Лишь нитка красных кораллов охватывала тонкую девичью шею.

В волнении она хотела отбросить толстую свою косу за спину, но видно зацепила бусы и нитка лопнула. Красные капельки кораллов брызнули с шеи на грудь и стекли по белизне платья вниз на пол.

Жёлтые глаза набухли слезами, а губы задрожали в смятении.

— Ну почему, почему мне так не везёт? — прошептала она, разглядывая испуганное юношеское лицо, и вдруг испугалась сама, ожидая, что он засмеётся над её неловкостью и уйдёт.

Но «первый сенной площади гуляка» вдруг присел и стал собирать красные бусины.

— Не надо, — тоже присев, положила свою ладонь на его руку, ощутив кончиками пальцев, как дёрнулась мальчишеская рука и замерла. — Не надо их собирать.., а то все, наверное, смеются над нами, — распрямилась первая, с вызовом глядя вокруг.

— Пусть только попробуют! — как взрослый мужчина, уверенно произнёс он и независимо посмотрел на окружающих. Вся его робость куда–то исчезла. — Я сумею защитить тебя! — повёл её в круг танцующих, не заметив, как она засветилась от счастья.

Да если бы и заметил, что лицо её разрумянилось, а глаза любуются им, то не понял бы. Молод ещё был и неопытен.

«Ба-а! А веснушек–то у неё на носу», — стараясь делать это незаметно, разглядывал партнёршу, кружа её в вальсе.

Она закрыла глаза и в упоении отдалась танцу. Её полные губы чуть приоткрылысь, и Акиму просто до умопомрачения, до дрожи в коленях захотелось коснуться их своими губами. Не поцеловать, что он ещё и не умел, а просто коснуться… Ощутить их вкус… Свежесть… Запах… Упругость…