Утопия у власти - Михаил Геллер

Образцом двухэтажной внешней политики: явной — через наркоминдел, и секретной — через Коминтерн, была политика по отношению к Германии. Надежда на неминуемую революцию в Германии была одним из главных аргументов Ленина в дни подготовки Октябрьского переворота. Ноябрь 1918 года, когда Германия могла стать, но не стала коммунистической, несколько разочаровал большевиков, но не лишил их надежды. Налаживается сотрудничество с Веймарской республикой и одновременно не прекращается деятельность по советизации Германии. Деятельность эта резко усиливается после создания Коминтерна. «Специалисты» от революции — Радек, Зиновьев, Бела Кун, Ракоши — готовят в Германии захват власти коммунистической партией. В апреле 1922 года Советская республика и Германия заключают договор в итальянском городе Рапалло. Договор предусматривал установление дипломатических отношений, взаимный отказ от военных претензий, создание экономического фронта, включающего смешанные торгово-промышленные компании. Рапальский договор разрывал единство капиталистических стран, выводил Советскую Россию и Германию из дипломатической изоляции. Очевидные преимущества советско-германского договора, инициатором которого было советское правительство, не мешают советскому правительству, используя Коминтерн и Коммунистическую партию Германии, готовить революцию в Германии.

Осенью 1923 года казалось, что на этот раз ничто не может задержать могучей поступи истории.

«В начале сентября 1923 г., — вспоминал советский дипломат, — через Москву я выехал в Варшаву. В Москве все были как на угольях. Революционное движение в Германии развивалось все быстрее и быстрее... В Коминтерне работа шла полным ходом. Намечались будущие члены правительства советской Германии. Из числа русских советских деятелей отбиралась крепкая группа, которая должна была служить ядром будущего германского Совета народных комиссаров. Здесь были хозяйственники..., военные..., деятели Коминтерна..., и несколько ответственных работников ГПУ...»

В эти же дни «Правда» публикует стихи о пылающей Германии, слушающей: «В ветрах клич: пора! В вьюгах лозунг: пли!» Отношения между советским и германским правительством в этот период были отличными.

В 1920 году Англия начинает искать соглашения с Советской Россией — ведутся переговоры о торговых сношениях, ведется торговля «через посредство различных нейтральных стран, которые со своей стороны также вступили в торговые сношения с Советской Россией». Карл Радек констатирует, что благодаря этому положение страны окрепло. Но тот же Радек, на созванном в сентябре 1920 года в Баку конгрессе народов Востока, призывает рабочих и крестьян Персии, Турции и Индии подняться на борьбу с английским империализмом, обещая от имени Советской России оружие для «совместных побед». Председатель Коминтерна Г. Зиновьев призывает на этом конгрессе мусульманские народы к «джихаду», священной войне с Великобританией. Зиновьев был в это время членом Политбюро, правящего органа советского государства. «Не есть тайна ни для кого, — признавал другой член Политбюро, Л. Каменев, что ЦК и Политбюро нашей партии руководят Коминтерном».

Молодая внешняя политика молодого советского государства исходила из принципа, сформулированного Лениным в декабре 1920 года: пока существуют капитализм и социализм они не могут жить в мире. В разгар споров о Бресте Ленин предложил Седьмому съезду партии резолюцию, гласившую: съезд уполномочивает ЦК партии разрывать все мирные договора и объявить войну каждому империалистическому государству и всему миру, если ЦК партии сочтет момент подходящим. Резолюция эта должна была успокоить противников Брестского договора, но она выражала суть ленинской внешнеполитической доктрины: пролетарское государство, воплощающее прогресс, всегда право в своих отношениях с капиталистическими государствами, воплощающими реакцию; все, что оно ни делает, соответствует законам Истории. И поэтому целиком и полностью оправдано.

Рыжий цвет времени

«Шаг назад», сделанный Лениным в марте 1921 года, введение новой экономической политики, было маневром. Маневром вынужденным, который заключался в отходе назад, в отступлении. Маневр был произведен мгновенно, неожиданно для рядовых большевистской партии. Сталин полагал даже, что маневр был произведен с опозданием: «Разве мы не опоздали с отменой разверстки? Разве не понадобились такие факты, как Кронштадт и Тамбов, для того, чтобы мы поняли, что жить дальше в условиях военного коммунизма невозможно?» Сознание невозможности жить «в условиях военного коммунизма» вынудило изменить политику, временно отказаться от утопии, вернуться к реальности. Но утопия не была отвергнута, надежда на чудо мировой революции сохранялась. Необходимо было наладить сосуществование между реальностью и фикцией, порожденной убеждением, что завтра-послезавтра можно будет сделать два-три и больше шагов вперед к Цели. Сосуществование реальности и фикции порождает особую атмосферу первой половины двадцатых годов. Поэт назовет это время — рыжим: «... крашено — рыжим цветом, а не красным, — время...»[21]

Второй раз на протяжении нескольких лет происходит резкая переоценка ценностей. Революционные идеи, безраздельно господствовавшие в советской республике с октября 1917 года, начисто отметавшие всякий компромисс, любое отклонение от коммунистического идеала, оказываются устаревшими, не совсем уместными. Возвращается право на существование людям и понятиям, которые до марта 1921 года считались ликвидированными и подлежащими ликвидации.

Новая экономическая политика снимает путы, которыми туго-натуго были перетянуты кровеносные сосуды государства. Денационализация мелкой и части средней промышленности, разрешение частной торговли, начавшаяся торговля с заграницей восстанавливают кровообращение в стране. Современники отмечали показавшееся чудом открытие магазинов, появление в них продуктов, даже вида которых они уже не помнили. Герой романа «Чевенгур» возвращается в родной город: «Сначала он подумал, что в городе белые. На вокзале был буфет, в котором без очереди и без карточек продавали серые булки. Около вокзала... висела серая вывеска с отекшими от недоброкачественной краски буквами. На вывеске кратко и кустарно написано: «Продажа всего всем гражданам. Довоенный хлеб, довоенная рыба, свежее мясо, собственные соления».» Приказчик в лавке очень толково и очень коротко объяснил зашедшей старушке смысл перемен: «Дождались: Ленин взял, Ленин и дал».

Новая экономическая политика открывает двери для капиталистических форм экономики. Они соседствуют с социалистическими. Появляется возможность сравнения, возможность выбора. Возникает конкуренция. Перепись 1923 года показала, что если оптовая торговля находится на 77% в руках государства, на 8% — у кооперации, на 15% — в частных руках, то розничная на 83% в частных руках и лишь на 7% у государства. Покупатель получает возможность выбора: покупать у частника или у государства. Возвращаются деньги, которые в годы революции и гражданской войны потеряли цену, им полагалось совершенно отмереть. Впрочем, их выпускали все: советская власть, белые генералы, города, заводы. В нумизматическом каталоге, выпущенном в 1927 году, перечислен 2181 дензнак, имевший хождение во время гражданской войны. Михаил Булгаков рассказал, что в конце 1921 года появляются в Москве «триллионеры», люди, имевшие триллионы рублей. Но астрономические цифры на дензнаках, до марта 1921 года забавлявшие советских граждан, стали реальностью, когда появилась возможность покупать на них товары. 15 февраля 1924 года денежная реформа завершается введением новой советской денежной единицы, твердого рубля. Новая денежная единица, червонец, равнялась 10 довоенным золотым рублям и обеспечивалась золотом, а также исторической традицией. Червонец существовал при Петре I.

Время становится «рыжим», ибо наряду с новой иерархией ценностей, созданной революцией, восстанавливается старая иерархия. «Нэпманы» (капиталисты с разрешения советской власти) не участвуют в управлении государством, живут как на вулкане, неуверенные в завтрашнем дне, но сегодня — имеющие деньги и возможность приобрести на них все то, чего может пожелать нэпманская душа. В советских городах открываются игорные дома и кабаре появляются лихачи и роскошные автомобили, меха и драгоценности.

Новая экономическая политика не могла не вызывать недовольства в рядах правящей коммунистической партии, ибо казалась полной изменой идеалам революции. В это время рождается обиженный вопрос: за что боролись? До Октября и после революции споры в партийном руководстве сводились к вопросу как захватить и удержать власть. После победы в гражданской войне возникает вопрос: что делать с властью? Вопрос этот немедленно влек за собой другой: кто власть? Самый простой ответ звучал; пролетариат. Это был официальный ответ. Ленин давал другой ответ: диктатура одной партии, ибо она является авангардом пролетариата. К тому же пролетариат после победы в гражданской войне все настойчивее выражал недовольство своим положением. К. Радек с негодованием цитирует коммунистического агитатора: «Нет, не свободы для капиталистов и помещиков мы добиваемся, а свободы для нас — рабочих и крестьян, свободы купить, что нужно, свободы переехать из одного города в другой, перейти с фабрики в деревню — вот какой свободы нам нужно». Для Ленина смысл этих требований был очевиден: провозглашение лозунга «больше веры в силы рабочего класса» в действительности способствует усилению меньшевистских и анархических влияний. Это убедительно показал, — добавляет Ленин, — Кронштадт весной 1921 года.