Гаугразский пленник - Яна Дубинянская

Лайна Валар была уверена, что это он убил Ингара. Она выкрикнула свое обвинение чуть ли не с порога больничной палаты, а потом, упав на край моей кровати, начала надрывный допрос, без конца повторяя в разных вариациях: как?!. Ей зачем-то надо было узнать, где стоял Ингар в тот момент, в какую секунду повернулся спиной, было ли уже совсем темно или только смеркалось, что за оружие носил Чомски, с какой позиции стрелял… Он не стрелял тогда, абсолютно точно, — я так ей и сказала. А Лайна ответила, что я была без сознания и не могу этого знать. Потрясающая логика; в таком случае какой вообще был смысл приходить и допрашивать меня?…

Она расплакалась. Становясь на скользилку, споткнулась, взмахнула руками; больше я ее никогда не видела. А тогда глядела в потолок с веселенькой больничной заставкой и медленно думала: надо же, а я и не догадывалась, что Ингар женат… Она была не очень-то и красивая. Что уже не имело значения… ни-ка-ко-гo. И осмыслить этот простой факт оказалось страшнее всего.

А потом, через несколько лет — когда я соизволила наконец выйти из депрессии, реинтегрировалась в социум и начала хоть что-то делать, — выяснилось, что моим ходатайством занимается полковник ГБ Ференс Чомски; и не сказать, чтобы я особенно удивилась..

Вот только ужас как противно, что именно от него настолько многое зависит.

— Понятно. — Кивнул, не отрываясь от монитора.

Повисла новая пауза. Я привыкла.

Полковник наконец-таки поднял на меня глаза. Он носил матовые линзы, в которых ничего не отражалось. Серые, в тон форменного комба.

— Юста Калан. — На этот раз мое имя прозвучало без всякого выражения. — Вы отдаете себе отчет, что прошло больше десяти лет?

— Согласно Глобальному законодательству, человек, пропавший без вести, считается живым и полноправным членом социума в течение двадцати. — Я говорила очень ровно. Ни интонацией, ни взглядом не показать ему, как я ошеломлена тем фактом, что он впервые за все время завел со мной что-то похожее на разговор.

— Значит, мы с вами будем встречаться еще как минимум десяток лет?

Вряд ли он шутил. Издевался — может быть. Но, главное, все еще не давал понять, что аудиенция окончена.

— Надеюсь, что нет.

Ни капли дерзости или вызова: не место и не время.

— Надеетесь…

Полковник сощурил ненастоящие глаза: серьезно, даже задумчиво. Чтобы хоть чуть-чуть сбросить напряжение, я вновь принялась как бы отстраненно разглядывать его. Да нет, разумеется, он очень изменился. Если бы тогда, в Приграничье, у Чомски был такой мыслящий взгляд, я бы ни на секунду не усомнилась в его профессорском звании. И уж точно не приняла бы за грузчика или интенданта.

— Вы только что произнесли ключевое слово, Юста Калан. — Нет, в самом деле, сегодня он был настроен поговорить!… Наверное, мало срочной работы. — Надеетесь. Все ваши претензии… ходатайства строятся на одной лишь надежде. А с нашей стороны, если они будут удовлетворены, потребуются конкретные действия, средства, люди… вы меня понимаете?

— Да. — Все его возможные аргументы я прокручивала про себя десятки раз. — Но речь идет о спасении человека. Личности. Абсолютной ценности Глобального социума.

Чомски вздохнул. До сих пор он ни разу не вздыхал в моем присутствии. Не думала, что он умеет.

— Вы сами понимаете, что о спасении Робни Калана речь давно уже не идет. Максимум, что дала бы подобная экспедиция, — информацию об обстоятельствах его смерти. А цена может оказаться непомерно огромной. Вплоть до человеческих жертв.

Это возражение я, конечно, тоже предвидела. И давным-давно сформулировала и обкатала до блеска контрдовод; вот только сейчас он почему-то казался мне самой желторото-наивным и неубедительным.

— У нас нет оснований считать, что Робни Калан погиб. — Выговорила, словно откатывая с горной дороги тяжеленную глыбу. — Тело не нашли. Отсутствие сигнала маячка… но мой брат всегда его блокировал. Поэтому мы не имеем ни морального, ни юридического права исходить из предпосылки… о его смерти.

Полковник, разумеется, не улыбнулся; но мне почему-то сразу стало ясно, что такое вот мимолетное движение бровей соответствует в его мимике иронической улыбке. Подержал еще одну паузу — на этот раз недолго, с полминуты, но мне хватило. Мысленно я приготовилась к самому худшему: разговор окончен, и казенная скользилка у ног. А потом черт-те сколько добиваться новой записи на прием… и в следующий раз у Чомски может не оказаться такого задушевного расположения духа.

— Где вы учитесь, Юста Калан?

Вопрос застал меня врасплох. Равно как и мобильное кресло, легонько подтолкнувшее сзади под колени.

Можно подумать, органам ГБ неизвестно, где я учусь, — за те полсекунды, пока я присаживалась на край кресла в позе примерной девочки, сложив руки на коленях, и вскидывала глаза навстречу серым полковничьим линзам, ничего более умного не успело прийти мне в голову.

— В университете. Факультет глобальной политики.

— Курс?

— Первый.

— Жаль.

Мне и самой было жаль; а толку? Чомски опять глядел в персонал, и если б не кресло, по-прежнему запрограммированное четко под моей пятой точкой, я бы решила, что мне пора, пускай Секретарша и забыла вовремя подогнать скользилку. Разговор на интересующую меня тему был бесповоротно окончен, уж в этом-то я не сомневалась.

— Для узкопрофессиональной практики надо хотя бы третий, — задумчиво сказал полковник, листая на мониторе, кажется, страницы какого-то документа. — Но факультативную стажировку оформить можно. Со второго семестра.

— Второй уже идет, — автоматически сообщила я. Раньше, чем успела осмыслить его слова.

— Значит, хоть с завтрашнего дня.

Вот тут— то я и вытаращилась на него, совершенно не пытаясь скрыть легкое недоумение. Сформулировать вопрос не успела -Чомски начал отвечать раньше, позабыв о приличествующей паузе: наверное, время уже поджимало:

— С вами можно работать, Юста Калан. Рациональный тип мышления, настойчивость, хватка, здоровый авантюризм. — Снова движение бровей, замещающее улыбку. — Девяносто пять процентов выпускников специализированных вузов, которых приходится как-то трудоустраивать… Эти ребята не понимают, что одного желания работать в ГБ мало.

Но оно по крайней мере должно иметь место быть, не без злорадства подумала я. Ситуация складывалась настолько абсурдная, что пришлось пару раз повторить про себя, дабы осмыслить: меня вербуют в ГБ. Меня! В ГБ!!!.. Обхохочешься. Надо будет рассказать Дальке. В лицах.

Лицо полковника оставалось все таким же: не более и не менее мрачным. Похоже, мой отказ не станет для него жизненной трагедией… Кстати, «здоровый авантюризм» — это он о чем? Неужели до сих пор припоминает мне путешествие влюбленной малолетки буквой «зю» во вместителе?..