Последняя ступень (Исповедь вашего современника) - Владимир Солоухин

Эти страны играли двоякую, по сути дела, предательскую роль. Перед лицом общественного мнения им нельзя было совсем уж не пошевелить пальцем, но они как огня боялись восстановления прежней России, главного их конкурента на земном шаре. В их интересах было продление по возможности гражданской войны. Поэтому они и подкидывали в нее поленца в виде помощи. Ибо чем дольше длится война русских между собой, чем больше они друг друга перебьют, тем слабее окажется в конце концов этот народ. Пусть победят большевики. Можно было предвидеть годы разрухи, годы восстановления, годы голода, годы насилия, годы самоизоляции нового государства, десятилетия бесхозяйственности и неразберихи. Одним словом, они добились своего: Россия, как главный их конкурент на мировом рынке в промышленности, в сельском хозяйстве, в экономике, вообще была разгромлена, ослаблена, устранена всерьез и надолго.

Мережковский подметил и в одном письме написал о том, что как только положение большевиков становилось критическим, словно невидимая рука протягивалась откуда-то из Европы, а может быть, из-за океана, и спасала их в самое последнее мгновение.[36]

Не исключено и то, что поскольку власть, как мы говорили, была хоть и большевистской, но, по сути дела, интернационалистической, а ворон ворону глаз не выклюнет, а влияние Интернационала на мировую политику огромно во всех странах, не исключено, что поддержка большевистского режима шла и по этой линии.

Во-вторых, нельзя забывать, что белая русская армия была добровольческой, а красная большевистская армия создавалась в результате массовой, жестокой мобилизации на всех территориях, подвластных большевикам, то есть попросту она была более многочисленной, она превосходила белую армию но численности во много раз. Дивизия против полка — примерно таким было соотношение сил, а то и более резким. Сейчас уже доподлинно известно, что дисциплина в Красной Армии времен гражданской войны держалась на беспощадных расстрелах, на заложничестве (не будешь воевать — убьют твою семью) и даже на заградотрядах. Позади фронта чоновцы (латыши) с пулеметами. Говорят, такие заградотряды существовали и в прославленной, легендарной чапаевской дивизии. А соотношение численного состава Белой Добровольческой армии и Красной Армии было 1:25.

Можно задавать вопрос теперь, почему же недостаточно пошло добровольцев в белую армию? Но ведь если бы знали люди, что ждет их во все последующие годы, обо всех пайках, голодовках, коллективизациях, массовых арестах, лагерях, то, наверное, встали бы все как один.

Я этим вовсе не оправдываю тех, кто не встал и не пошел в Белую Добровольческую армию, то есть фактически народ, который должен бы был подняться. Напротив, я вижу в этом политическую инфантильность, если хотите, измену Отечеству, подлинному Отечеству, сложившемуся за тысячелетия, а не искусственно навязанному людьми, случайно захватившими власть. Все считали, что моя хата с краю. Вот и дождались, пока каждого в отдельности не стало припекать. Спохватились потом, в виде Колпинского, Ижевского, Кронштадтского, Ярославского, Астраханского, Тамбовского, сибирского восстаний, но было уже поздно. Все это было разновременно и разобщено, без единого центра и подавлялось с жестокостью.[37] А тем временем концентрация давала свои плоды. Наиболее крепкие люди исчезали незаметно, сепаратизировались, как сливки из молока, и выплескивались в землю, в грязные, хлюпающие, наскоро вырытые ямы.

В-третьих, надо назвать и один моральный, политический, впрочем, скорее психологический фактор.

В каждом человеке живет подспудная жажда перемен. Лозунги были такими (и в этом Ленин действительно гениален), что широкие, наименее мыслящие, наиболее темные, то есть наиболее многочисленные массы клюнули на эти лозунги. Да кое-кто клюнул даже из интеллигенции. Сами посудите: «Вся власть — вам, мировое братство, светлое будущее. Как только окончится война — сразу и рай». Помните, даже Чапаев говорит Петьке (это не в анекдоте про Чапаева и Петьку, а в кинофильме):

«— Вот кончится война, Петька, жизнь будет…

— Какая, Василий Иванович?

— Такая жизнь — помирать не надо».[38]

Так что с точки зрения психологической, да и политической, защищавшие старую Россию уже точно знали, что они защищают. Стиль и уклад жизни в России привычен и знаком до мелочей, с ее трактирами, земствами, купцами, ярмарками, престольными праздниками, крестными ходами, деревенскими сходками, масленицами, пасхами, песенными покосами, с беспрерывно вертящимися водяными и ветряными мельницами, златоглавыми городами, вечерними звонами… То есть защищали они свои собственные, обыкновенные будни. Отвоевывавшие же новую жизнь боролись за нечто незнакомое, невиданное и неслыханное, за что-то радужно-светлое, невообразимое, за какую-то небывалую жизнь. Ну и шли за нее, рвали глотки, рубили и секли из пулеметов своих же братьев, своих же единокровных русских. Дрались они только за лозунги, ничего ведь не было тогда, кроме лозунгов, а что за ними потом окажется — откуда же им было знать. Ведь это теперь, если из действительности этих «осуществившихся» лозунгов взглянуть туда, назад, в те русские масленицы, хороводы, ярмарки, трактиры, вечерние звоны, нарядные сарафаны и рубахи, — это теперь мы видим, что там была светлая-то жизнь, а вовсе не здесь, где занюханные агитпункты и клубы, магазины с примитивными ассортиментами и чудовищными ценами на все. Но тогда мирная, благодатная человеческая жизнь казалась привычной и, возможно, поднадоевшей, будущее же казалось фантастическим и райским. Ну что же, как говорится — за что боролись, на то и напоролись.

В-четвертых, победа произошла еще и потому, что тоже ведь, кроме большей части командиров и почти всех комиссаров, солдатики-то, то бишь бойцы, были русские. Воевать русские умеют, это известно всем издавна. Самоедства тоже у нас всегда хватало, как у всякого многочисленного народа. Давай! Чего там? Мильон туда, мильон сюда, подумаешь, нас много, не сосчитать, кроши, руби, строчи. Четыре года продолжалась вакханалия крови к вящей радости «странников», потирающих руки от удовольствия.

— Но Чапаев, Буденный, Фурманов, Анка-пулеметчица?

— Многие клюнули на фиктивные лозунги. Вообразим: в регулярной русской армии, в той же Белой Добровольческой армии, Чапаев или Буденный не скоро могли бы стать кем-нибудь, кроме того, кем они были на самом деле. Унтер-офицерами или фельдфебелями. Да, у Буденного за личную храбрость был полный ряд Георгиевских крестов, ну, стал бы он офицером по законам России, вот и все. А тут, пожалуйста, тебе — армия. Чапаеву — дивизия. Однако фактическими командирами этих дивизий были, как вам известно, комиссары. Чапаев без Фурманова и пальцем не мог пошевелить. Чапаевы были нужны. Вот она — новая-то власть: унтер-офицер — и вдруг командир дивизии! Ну и скачет на лихом коне храбрый унтер-офицер. А командует им, извините, все-таки Фурманов.

— Русский же.

— Не знаю его происхождения, хоть и есть довольно распространенная фамилия Фурман. Попадались, наверное, и русские комиссары, не без того. Несколько процентов, возможно, было и русских. Анка же пулеметчица… ее настоящая фамилия Бельц. Жалко ли ей было расстреливать из-под куста русских интеллигентов?

— Как интеллигентов? Офицеров!

— Ну да. А офицеры разве не интеллигенты? Помните, наверное, реплику из того же фильма? «Красиво идут!» — говорит боец, сидящий в окопе, про Каппелевский офицерский полк. «Тили-ген-ция!» — отвечает ему другой. Вот, значит, и ответ на то, кого расстреливала из пулемета Анна Бельц.

Да, может быть, и не все комиссары были нерусскими. Были и коллаборационисты, то есть сотрудники, введенные в заблуждение несбыточными лозунгами и надеждами, но все же нерусских среди комиссаров было большинство. Не забывайте, что главнокомандующим был Лев Давидович Бронштейн.[39] Ну а бойцы-молодцы, русачки, это уж точно — ура! Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет.

— По красивые песни о гражданской войне? Значит, была у них какая-то красота.

— Песни о гражданской войне, а не песни гражданской войны. Ведь все эти «Каховки», «Гренады», «Дан приказ ему на запад», «В степи под Херсоном высокие травы», «Тачанки», «Марши Буденного» или «По военной дороге шел в борьбе и тревоге боевой восемнадцатый год», или «Подари мне, сокол, на прощанье саблю» — все эти песни написаны уже потом, в тридцатые годы, поэтами-профессионалами Светловым, Голодным, Островым, Исаковским, Асеевым, Сурковым. Это была целенаправленная, сверху заказанная оромантизация задним числом братоубийственной, безобразнейшей бойни. Там были тиф и бред, расстрелы и грабежи, пожары, муки и стоны, хриплые «ура» с обеих сторон и кровь, кровь, кровь, русская кровушка. Красивые песни, равно как и романы и повести, сочинялись потом.