Ораторское искусство - Александр Викторович Марков

земли вместо поверхности; луга смеются вместо цветут. 3) Когда слово от неживотной к неживотной вещи переносится, н.п.: звезды кипящие вместо плещущиеся[70]. 4) Ежели от животной к животной слово переложено будет, н. п.: лает вместо бранит. Сие перенесение слов называется от риторов метафора, то есть перенос, и служит к пространному, важному, ясному, высокому и приятному идей представлению, причем наблюдать должно: 1) Чтобы метафора была не чрез меру часто, но токмо в пристойных местах, ибо излишно в речь стесненные переносные слова дают больше оной темности, нежели ясности. 2) К вещам высоким непристойно слова переносить от низких, н. п.: вместо дождь идет непристойно сказать: небо плюет. Однако некоторые слова, от нарочито низких вещей перенесенные, повышены могут быть прилагательными именами. Так, если бы гром назван был трубою, то бы метафора была низка, однако с прилагательным – труба небесная – будет уже много выше. 3) К низким вещам от высоких переносить имена также непристойно, разве только в шуточных и сатирических речах[71].

Далее Ломоносов говорит уже не о метафоре, но о синекдохе, но находит в ней ту же выразительность:

Свойственные имена могут переменены быть на другие, которые значат с ними соединенные вещи, что бывает семью способами: 1) Когда положен будет род вместо вида, н.п., ветр вместо севера, цвет вместо розы. 2) Вид вместо рода, н.п., сокол вместо птицы, Нил вместо реки. Но здесь надлежит остерегаться, чтобы не поступить противу натуры, н. п.: из Кипра в Крит пособным западом ехать вместо ветром, и на заре соколы запели вместо птиц, ибо запад из Кипра в Крит едущим противен, и соколы никогда не поют. 3) Целое вместо части, н.п., египтяна Нил пьют, то есть часть воды из Нила. 4) Часть вместо целого, н.п., сто душ вместо ста человек. 5) Один вместо многих, н.п., российский воин торжествует вместо российские воины. 6) Многие вместо одного, н.п., он пишет краснее Демосфенов и Цицеронов вместо Демосфена и Цицерона. 7) Материя вместо вещи, из оной материи сделанной, н.п., пронзен железом вместо мечом[72].

Расположение, то есть композицию, Ломоносов мыслит как логику изложения: нужно ставить вещи по важности или по временному порядку – лишь бы слушатель сразу понял, почему именно в таком порядке идет рассказ. Композиция определяется жанром: понятно, что в частном письме так не развернешься, как в проповеди. При этом жанр определяется часто не только ситуацией (например, частный это текст или публичный), но и вступлением. Уже по первой фразе слушатель должен понять не только о чем будет речь, но и в каком она будет жанре:

Вступление сочинить может ритор: 1) от места или времени, предлагая, что ему в рассуждении оных говорить должно, прилично, нужно, полезно, трудно и пр.; 2) от характера и свойств, которые слушатели имеют, похваляя их добродетели; 3) от своего лица, объявляя недостаток сил своих к тому слову, извиняя себя нуждою и пользою оного; 4) от самой темы, когда ритор оную пространно предложит; 5) от похвалы автора, то есть ежели тема есть сентенция святого или ученого человека, то можно в самом вступлении оного похвалить; 6) от примеров, девизов и пословиц; 7) от призывания в помощь свою Бога или святых его; 8) от внезапного приступления к самой вещи, то есть когда ритор начинает самую предлагаемую материю от какой-нибудь сильной и стремительной фигуры. Так начал Цицерон речь свою против Катилины: Доколе будешь, Катилина, во зло употреблять терпение наше?[73]

Ломоносов как теоретик риторики был, конечно, сторонником умеренности. Конечно, он поддерживал учение, которое излагал Феофан Прокопович, о трех стилях, высоком, среднем и низком, которые зависят от предмета и цели речи одновременно. Но если Феофан Прокопович думал о государственном интересе в узком смысле, риторическом обеспечении решений абсолютистского монарха, когда ритор всем напоминает об их гражданских обязанностях, то Ломоносов смотрел на мир шире. В его мир входят мифология и природа, вера и разум. Он легко говорит и о природных явлениях, и об исторических событиях, и о нуждах современных людей. Как поэт, он обращается к заре и ледоходу, чтобы заря и ледоход стали эмблемами больших событий.

Писателям XIX века Ломоносов казался уже слишком торжественным, слишком уж мастером условностей. Его поэзия и риторика выглядели как дворцовые картины XVIII века: идеально построенные, на убедительных контрастах, но несколько далекие от современности. Девятнадцатый век утратил мышление с помощью концептов (concetti) – наоборот, идею надо было связать сразу с текущей реальностью, чтобы это понравилось читателям. Но тем не менее, думая о русской литературе XIX века, вспоминая контрасты персонажей, непредсказуемые повороты событий, головокружительные бездны характера, мы понимаем, что уроки Ломоносова тоже не прошли зря для русской литературы.

13

Механик хорошего вкуса

Шарль Монтескьё

Восемнадцатый век обычно называют веком Просвещения. Идея Просвещения напрямую связана с появлением нового сословия, буржуазного, мастеров-профессионалов. Это люди, которые уже не держались обычаев своего круга, как аристократы, и не опирались на свою корпорацию, как духовенство. Они добивались всего своим трудом. Поэтому нуждались в особых инструкциях, которые и сделают их труд осмысленным и качественным.

Книги для этих людей были тем же, что инструменты профессионала, скальпель врача или линейка инженера. В книгах объяснялось устройство мира и роль человека в изменении окружающего мира. Вершиной тогдашней литературы для профессионалов, зарабатывающих самостоятельно и без оглядки на окружение, стала «Энциклопедия знаний, искусств и ремесел» (1751–1780), созданная Дени Дидро и Жаном Лероном д’Аламбером. Эти философы исходили из того, что мир устроен рационально, что человек – сложная машина в машинерии мира, и, правильно отладив ближайшие к человеку машины, те же ткацкие станки, можно добиться прогресса цивилизации. Дворянство с его привилегиями и духовенство с его часто устаревшими взглядами будут уже не нужны, но новый просвещенный человек, знающий историю и современные технологии, вполне сможет преобразовывать мир на справедливых основаниях.

«Энциклопедия» объясняла основы технологий, но также и устройство мира: откуда взялись обычаи разных народов, как устроена власть, что такое обязанности перед другими людьми и как они исторически изменяются. Среди разработчиков и авторов «Энциклопедии», кроме двух ее издателей, были самые громкие и смелые интеллектуалы эпохи: Вольтер, Жан-Жак Руссо, Этьен Кондильяк – автор «Трактата об ощущениях» (1754), в котором он равнял человека со статуей, с тем отличием, что человек соотносит ощущения, делает их видимыми, в то время как на самом деле он не видит, а ощущает колебания в глазу (впрочем, Кондильяк быстро порвал с Дидро).

Дух «Энциклопедии» был во многом духом Лондонского королевского общества, перенесенным во Францию – развивать передовые науки, прежде всего физику, свободно исследовать материальные закономерности и думать о внедрении