1917-й - Год побед и поражений - Владимир Войтинский

"Красный Кронштадт" перестал быть пугалом для правой печати. Но газеты не скрывали своего раздражения таким разрешением конфликта: зачем Церетели и Скобелев ездили разговаривать с мятежниками? Почему не проучили бунтовщиков? Впрочем, кронштадтская эпопея этим не кончилась. Большевики повели в частях петроградского гарнизона агитацию за необходимость поддержки "революционных выступлений" Кронштадта. Целый ряд полков вынес соответствующие резолюции.

Большевистские лозунги обогатились около этого времени новым требованием -- перевода Николая II в Кронштадт, и этот лозунг в короткое время приобрел огромную популярность. Стал входить в употребление и кронштадтский стиль в сношениях с правительством. Так, всю печать обошла резолюция линейного корабля "Гангут", требовавшая перевода Николая II в Кронштадт и заканчивавшаяся такими словами: "Мы в третий раз выносим наше решение и не намерены шутить. Это наша последняя резолюция. После нее мы уже будем действовать открытой силой"*.

Кронштадтской бунтарской стихии суждено было проявить себя еще не раз. В июльские дни она залила кровью улицы Петрограда. В октябре она напомнила о себе стрельбой "Авроры" по Зимнему дворцу. С нею столкнулись представители демократии в день разгона Учредительного собрания150.

* * *

На фронте назревали в это время события исключительной важности: подготовлялось наступление. 14 мая появился знаменитый приказ -- воззвание Керенского к войскам:

"Во имя спасения свободной России вы пойдете туда, куда поведут вас вожди и правительство. Стоя на месте, прогнать врага невозможно. Вы понесете на концах штыков ваших мир, правду, справедли

* См.: Новая жизнь, 1917, No 53, 27 мая.

вость. Вы пойдете вперед стройными рядами, скованные дисциплиной долга и беззаветной любви к революции и родине..."

Этот приказ вызвал много толков. Одни восхищались проникавшим его пафосом, другие морщились от его театральной напыщенности. Правая печать торжествовала возвращение России к традиционной политике верности союзникам. Большевики метали громы и молнии против военного министра, вновь собирающегося бросить миллионы солдат в бойню.

Но Керенскому принадлежало в данном случае лишь выполнение, а не инициатива: необходимость оживления фронта, возобновления активных боевых операций, перехода в наступление была признана всем правительством, и в этом вопросе между советскими министрами и цензовиками не было разногласий. Уже в правительственной декларации 6 мая, в словах "Временное правительство твердо верит, что революционная армия России не допустит, чтобы германские войска разгромили наших союзников на Западе и обрушились всей силой своего оружия на нас" было высказано решение положить конец сепаратному перемирию, фактически установленному на нашем фронте германским командованием.

Но если советские деятели сходились с представителями цензовых кругов в признании необходимости оживить застывший фронт, то мотивы у тех и у других были различные. Для цензовиков переход армии в наступление означал возврат России к политике Милюкова и, вместе с тем, средство прибрать к рукам армию и положить конец революции. На этой точке зрения, в частности, стоял генералитет, оказывавший в то время большое влияние на правые и либеральные политические круги. Генерал Лукомский151 в своих "Воспоминаниях" прямо пишет:

"...Союзники настаивали на начале активных действий на нашем фронте. С другой стороны, теплилась надежда, что, может быть, начало успешных боев изменит психологию массы и возможно будет начальникам вновь подобрать вырванные из их рук возжи"*.

В советских кругах в пользу наступления приводились совершенно иные соображения. Станкевич, отмечая появившуюся в начале мая в этих кругах тенденцию в пользу наступления, высказывает уверенность в том, что "помимо соображений международной политики и действительного искания путей к миру в новых настроениях играли значительную роль соображения внутренней политики. Бездеятельная армия явно разлагалась... Надо было дать армии дело... Конечно, быть может, лучшим исходом было бы в смысле внутренней политики, если

* Ген. А.С. Лукомский. Из воспоминаний // Архив русской революции, кн. 2. Берлин, 1922.

бы наступление начал сам противник. Но он не наступал. Значит, надо было двинуться на него и ценою войны на фронте купить порядок в тылу и в армии"*.

Но это не совсем точно. Станкевич в то время работал на фронте и не имел непосредственного контакта с Таврическим дворцом. Указываемые соображения были у него, у некоторых фронтовых работников, у Керенского. Но они были чужды руководящим кругам советского оборончества. Были мы правы или нет -- но для нас наступление являлось необходимой ценой за приближение всеобщего мира, и ни за что, кроме мира, не согласились бы мы платить эту цену, в которую входили тысячи новых могил.

Положение рисовалось нам в виде дилеммы: сепаратное перемирие или наступление. Большевики защищали фактически установившееся перемирие так же, как они защищали закреплявшие это состояние фронта братания. "Правда" писала:

"...Что же дурного в фактическом перемирии?.. Нам возражают, что перемирие установилось только на одном фронте и что потому оно грозит сепаратным миром... Возражение до очевидности несостоятельное, явная выдумка, попытка засорить глаза...

Братание на одном фронте может и должно быть переходом к братанию на всех фронтах. Фактическое перемирие на одном фронте может и должно быть переходом к фактическому перемирию на всех фронтах...

Что дурного в таком переходе?"**.

В таком переходе не было бы, с нашей точки зрения, ничего дурного, но дурно было то, что такого перехода в действительности не происходило и практическое сепаратное перемирие с Россией лишь давало германскому командованию возможность увеличить ожесточение боев на западных фронтах, вводя в бой новые и новые дивизии, снимаемые с русского фронта. При таком положении дел на нашем фронте у нас не могло быть никакой надежды сговориться с социалистами Запада относительно общей борьбы за демократический мир, как не было надежд и на совместный с союзниками правительственный пересмотр целей войны.

Сепаратное перемирие загоняло, таким образом, российскую революцию в тупик. Переход в наступление русских армий на фронте становился предпосылкой нашей внешней мирной политики. Но "оживление фронта" практически означало возобновление кровопролития. И каковы бы ни были мотивы в пользу такой политики, против нее было естественное элементарное чувство самосохра

* Станкевич. Воспоминания, с. 123. ** Правда, 1917, 9 мая.

нения каждого отдельного солдата. Отсюда то сопротивление, на которое должна была натолкнуться агитация Керенского и поддерживавших его армейских организаций.

Эта агитация ставила себе воистину неблагодарную задачу. В марте--апреле мы призывали солдат к защите фронта. Но тогда затишье, установившееся на фронте, делало сравнительно малой ту жертву, которая требовалась от солдата. А теперь нам предстояло самим разрушить это затишье, привлечь вновь на русский фронт снятые с него вражеские дивизии. Теперь во имя долга, во имя блага России, во имя спасения революции от солдат требовалась величайшая, последняя жертва.

И все же агитация, начатая в этом направлении, не осталась бесплодна. В войсках разгорался революционный энтузиазм. В тылу кое-где формировались добровольческие "ударные" части. Но одновременно в солдатской массе, и на позициях, и в тыловых гарнизонах, зрели настроения неповиновения, дезертирства, бунта. Упорнее, чем раньше, отказывались от выступления на фронт маршевые роты. Начались затруднения при смене резервными частями полков, стоящих на позициях. Солдаты с растущим сочувствием слушали речи о том, что война не нужна, что буржуазия для своей выгоды толкает пролетариат в бойню, что нечего сознательным солдатам умирать за капиталистов: вот если бы власть была в руках Совета рабочих и солдатских депутатов -- тогда другое было бы дело! На этих дрожжах быстро поднималось на фронте влияние большевиков. Росло число "большевистских" полков. На всю Россию прогремел Гренадерский полк, и вынесенная им резолюция-воззвание стала своего рода платформой темных солдатских масс, жаждущих сохранения затишья на фронте. Приведу здесь этот документ полностью:

"Мы, гренадеры, собравшись на митинге 29 мая с.г., постановили:

В то время, когда свобода только засветилась, как яркая звезда, перед русским пролетариатом, буржуазия для достижения своих капиталистических целей хочет толкнуть русский пролетариат в бойню.

Мы, гренадеры, при Николае, одураченные им, шли и стойко умирали, мы не хотим дальше умирать за чуждые нам интересы капиталистов.

Мы не хотим умирать, когда в душу закрадывается сомнение, что снова вовлечены в бойню капиталистами. Нет сил с легкой душой двинуться вперед.