Повесть о сыне - Елена Николаевна Кошевая

почерневшим лицом, я едва узнала Соколову. Потом мне стало известно, что в те дни были арестованы коммунисты Лютиков, Бараков, Мария Дымченко и другие. Подполье, так хорошо налаженное, было разгромлено.

Потом провели других. Ещё и ещё. Люди уходили от следователя с чёрными от кровоподтёков и синяков лицами. Вводили других. И опять крики, стоны, глухие удары…

Выпустили меня только утром. Кулишёв — от него пахло водкой — сказал мне:

— Даю тебе три дня, чтобы ты разыскала и привела сюда сына. Иначе — пуля. Иди!

Я еле дошла домой. А там уже сидели двое полицейских, поджидали сына.

Олег, где ты?

Десять дней

Ох, какие это были страшные дни и ночи! Мы молча сидели под окном, выглядывали на улицу, не спали ночами, прислушивались к малейшему шороху, вздрагивали, когда нам чудились чьи-то шаги около дома. Вдруг постучит в окно Олег, голодный, замёрзший, а к нему вместо матери выйдет полицейский…

Однажды я сидела под окном. На солнце морозный снег сверкал ослепительно. И вдруг мне словно игла в сердце вошла. По улице мимо нашего дома под конвоем вели Олега. Вот проходят под окнами. Ну да! Его пальто с коричневым воротником, его походка. Но почему сын не взглянул на родной дом?

Не выдавая своего волнения, я спокойно вышла из дому и только на улице побежала, догнала арестованного. Нет, не он…

А тут ещё пьяные полицейские разговаривали меж собой о пытках в гестаповских застенках. Волосы вставали дыбом от ужаса.

Как-то к нам зашёл полицейский. В борт пиджака у него было вколото несколько больших иголок. Другой полицейский спросил:

— Слушай, это зачем же у тебя столько иголок? В портные записался?

— Нет, это для допроса. От таких штук языки сразу развязываются. Иначе напрасный труд — говорить с этими молокососами. Кричишь на них, грозишь, бьёшь — молчат. А как только запустишь вот эти иголочки под ноготь, да поглубже, — ой-ой-ой, такой крик поднимают, даже весело становится!

Когда немцам не удалось схватить Валю Борц, они посадили в тюрьму её мать и десятилетнюю сестру Вали — Люсю.

Люся была пионеркой, и она до конца осталась верна той присяге, которую давала, вступая в пионерскую организацию.

Люся не раз видела товарищей старшей сестры и знала, что они собираются вместе писать листовки против немцев и потом расклеивать их.

Девочке сказали в тюрьме:

— Ты знаешь, кто у вас из ребят бывал. Скажи — кто, назови фамилии. Ответишь правду — подарок получишь и сейчас же домой отпустим. Ну? Говори!

То, что произошло потом, я узнала из разговоров двух полицейских — Шурки Давыденко и Митьки Бауткина, — когда они сидели у нас в засаде поздно ночью.

Люся спокойно ответила, что к её сестре никто не ходил и никаких подарков ей не нужно.

— «Я, говорит, свою сестру люблю», и всё тут, — рассказывал Бауткин. — Стоит и смотрит прямо в глаза Соликовскому. Как же, пионерка! Соликовский так и опешил. Да и все мы ожидали, что девчонка со страху всё расскажет, расчёт на неё особый был. Ещё спрашивает, на испуг берёт — молчит. Тогда Соликовский показывает ей на петлю, даже на шею ей накинул — молчит. Р-р-раз! — и к потолку. Держит за верёвку Соликовский; теперь-то уж, мол, расскажет пионерка о своих. И ты знаешь: ни звука. Глядим — задыхается. Вынули из петли, водой из ведра окатили: говори! Суток пять в тюрьме продержали, так ни с чем её и выпустили…

Я хорошо знала Люсю. Это была обыкновенная девочка — пионерка с красным галстуком, каких сотни тысяч. Но, когда и ей пришлось постоять за дело народа, не дрогнуло маленькое мужественное сердце.

Как ни трудно мне было тогда, но, слушая рассказ палачей о стойкости маленькой Люси-пионерки, я чувствовала, как светлей становится на душе и как растут бодрость и надежда. Не сломить фашистам наших детей!

Так прошло десять дней. Я терпела. И всё росла надежда.

Я уже совсем решила, что Олег со своими друзьями где-то далеко, и понемногу начинала успокаиваться за него. Но это был только временный отдых.

Беда не отходила от нас, она лишь выжидала своего часа.

Одиннадцатого января утром пришла полиция за моим братом. Дядя Николай ждал непрошеных гостей и успел спрятаться в погреб под полом моей комнаты.

Посидев часа два над головой брата, полицейские ушли. Мы им сказали, что брат пошёл к часовых дел мастеру и должен скоро возвратиться. Уходя, полицейские пригрозили:

— Пусть не прячется Коростылёв, слышите? Не то хуже ему будет!

Брат под полом всё слышал.

Вечером они снова пришли. Брат только что хотел выбраться из погреба, надеясь тёмной ночью уйти куда-нибудь из дому. Полицейские снова уселись над его головой:

— Подождём тут, пока Коростылёв придёт. Что-то долго он часы чинит.

В это время зашла к нам Лидия Макаровна Попова. Увидев полицейских в комнате, она поняла, что это засада. Она попросила дать ей ведро. Когда я вышла в кухню, она шепнула мне:

— Олег пришёл. Сидит у меня…

Как во сне, я начала одеваться. Полицейские увидели:

— Нельзя! Никому не выходить из дому!

Вырвалась я только, когда они, посидев ещё часа два, ушли. И опять с угрозами:

— Ну вот что: возвратится Коростылёв — пусть сейчас же идёт в полицию, не то мы всех вас потянем за него. Ясно?

У Поповой я увидела Олега на кухне. Он сидел босой, и Лидия Макаровна смазывала ему вазелином отмороженные пальцы; они были красные, распухшие, страшные. Я кинулась к нему:

— Сыночек мой, зачем ты снова сюда возвратился? Разве ты не знаешь, что здесь делается?

И я начала было рассказывать, что произошло в Краснодоне, но Олег устало сказал:

— Мама, я знаю всё…

Пока он обувался, Лидия Макаровна рассказала:

— Слышу, вдруг кто-то стучит в дверь. «Заходите», говорю. И вот открывается дверь, вижу — входит какой-то человек, поздоровался и остановился у двери. «Что вам нужно?» — спрашиваю. А он: «Лидия Макаровна, не узнаёте меня? Я партизан. Меня преследуют. Я в вашей власти теперь. Может спрятать меня, а можете…» Я не дала ему договорить, кинулась целовать. Помогла ему раздеться, усадила поесть, а сама — к вам… Ну, беседуйте.

И Лидия Макаровна вышла.

Невесел был рассказ Олега. За эти десять дней много узнал он горя и страданий.

Со своей пятёркой он был почти у линии фронта, но пробраться к своим не удалось. Полиция и жандармерия следили за каждым штатским, при малейшем подозрении арестовывали и