Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

Еще в те времена, когда мой хозяин был младшим магистратом, он нашел на местном кладбище потерянную сто тридцать лет назад могилу математика Архимеда — величайшего человека в истории Сиракуз. Цицерон где-то вычитал, что на камне высечены шар и цилиндр, и, обнаружив надгробие, заплатил из собственных средств за то, чтобы его привели в приличный вид. Впоследствии он проводил возле этой могилы долгие часы, размышляя о скоротечности земной славы. Подобная щедрость и уважительное отношение к прошлому города снискали ему любовь местных жителей.

Однако вернемся к событиям, о которых я веду рассказ. Нас поселили в доме римского всадника Луция Флавия, старинного друга Цицерона, знавшего множество историй о жестокости и продажности Верреса. Так, он поведал нам о предводителе морских разбойников Гераклеоне, который преспокойно вошел в гавань Сиракуз с четырьмя небольшими кораблями, разграбил портовые склады и уплыл восвояси. Правда, через несколько недель Гераклеон и его люди были схвачены у побережья Мегары, но разбойников не провели по городским улицам, как всегда делали с пленниками. Поговаривали, что Веррес отпустил их за большой выкуп. А ужасная судьба Луция Геренния, римлянина из Испании, крупного ростовщика и менялы, которого однажды утром притащили на сиракузский форум, объявили лазутчиком и обезглавили по приказу Верреса! И это — вопреки мольбам его родственников и друзей, которые, услышав о происходящем, немедленно бросились на форум. Ровно то же, что случилось с Гавием в Мессане! Оба — римляне, оба были в Испании, оба — торговцы, оба объявлены лазутчиками, оба казнены без суда и следствия!

В ту ночь, после ужина, Цицерон получил весточку из Рима. Он немедленно прочитал письмо, а затем, извинившись перед хозяином, отозвал в сторону Луция, молодого Фруги и меня. Оказалось, что это письмо от Квинта и оно содержит весьма неприятные новости. Похоже, Гортензий взялся за старое. Суд по имущественным делам неожиданно разрешил привлечь к ответственности бывшего наместника провинции Ахайя, причем обвинитель, некто Дазиан, союзник Верреса, съездил в Грецию и собрал свидетельские показания, так что разбирательство должно было начаться за два дня до суда на Верресом. Так сделали для того, чтобы суд, такой важный для Цицерона, отложили на неопределенное время. Квинт призывал брата как можно скорее вернуться в Рим и исправить положение.

— Это западня! — немедленно заявил Луций. — Они хотят, чтобы ты, испугавшись, поспешил в Рим и не сумел собрать все нужные улики.

— Может, и так, — согласился Цицерон, — но я все же рискну. Если эта жалоба будет рассматриваться судом раньше нашей и Гортензий затянет разбирательство, как он любит делать, дело Верреса окажется в суде только после выборов. К тому времени Гортензий и Квинт Метелл станут консулами, Метелл-младший наверняка будет избран претором, а средний по-прежнему останется наместником Сицилии. Вот и прикиньте, какой тогда окажется вероятность нашей победы.

— И что же нам делать?

— Мы потратили слишком много времени на ловлю мелкой рыбешки, — заговорил Цицерон. — Теперь мы должны атаковать врага в его логове и развязать языки тем, кто знает, что произошло на самом деле, — самим римлянам.

— Согласен, но как?

Цицерон огляделся и, перед тем как отвечать, понизил голос.

— Мы должны совершить набег, — сказал он. — Набег на дом, где помещается компания откупщиков.

Луций буквально позеленел. Он был бы ошеломлен меньше, если бы Цицерон предложил отправиться во дворец наместника и взять его под стражу. Откупщики — сборщики податей — представляли собой сплоченное сообщество, закрытое для посторонних. Приравненные к всадникам, они пользовались покровительством государства и наиболее состоятельных сенаторов. Сам Цицерон, участвуя в судах по различным сделкам, приобрел многочисленных сторонников среди именно этой публики. Предприятие выглядело крайне рискованным, но отговорить Цицерона не было никакой возможности: он твердо решил докопаться до правды. В ту же ночь Цицерон отправил в Рим гонца с письмом для Квинта, сообщая, что должен закончить кое-какие дела и отправится в обратный путь через несколько дней.

Теперь Цицерону предстояло действовать предельно быстро и скрытно. Согласно его замыслу, набег должен был произойти через два дня, причем в час, когда никто не ожидал ничего подобного: на рассвете, в день большого праздника — терминалиев. Он был посвящен Термину, богу границ и добрососедства, и это, по мнению Цицерона, придавало нашей вылазке глубинный смысл. Приютивший нас Флавий вызвался показать, где находится контора откупщиков.

Когда у меня выдалось свободное время, я спустился в гавань и отыскал верного корабельщика, услугами которого мы пользовались во время необдуманного возвращения Цицерона из Сицилии. Я нанял его вместе с кораблем и матросами и велел ему быть готовым к отплытию до конца недели. Все записи показаний и свидетельств, которые мы успели собрать, были уложены в сундуки и погружены на борт корабля, возле которого выставили охрану.

В ночь накануне набега мы почти не спали. В предрассветной темноте улица, где стоял дом откупщиков, была перегорожена повозками, запряженными волами, и по знаку Цицерона мы выскочили из них с горящими факелами. Сенатор забарабанил в дверь и, не дожидаясь ответа, встал сбоку, а двое самых сильных рабов принялись крушить ее топорами. Как только дверь слетела с петель, мы ринулись внутрь, сшибли с ног старого ночного сторожа и захватили все документы. Образовав живую цепь, в которой стоял и сам Цицерон, мы передавали от одного к другому коробки с восковыми табличками и папирусными свитками.

В тот день я усвоил очень важный урок: если ты хочешь завоевать популярность, лучший способ добиться этого — устроить налет на дом сборщиков податей. После того как взошло солнце и известие о нашей вылазке разлетелось по окрестностям, вокруг нас образовалось кольцо добровольных охранников из числа горожан — достаточно плотное, так что Луций Карпинаций, глава откупщиков, прибывший к дому в сопровождении ликторов, которых ему одолжил Луций Метелл, не решился на враждебные действия. Они с Цицероном вступили в ожесточенный спор прямо посередине дороги. Карпинаций с пеной у рта доказывал, что записи откупщиков по закону не подлежат изъятию. В ответ на это Цицерон, размахивая своим предписанием, орал, что полномочия, предоставленные судом по имущественным делам, перевешивают все остальное. На самом деле, как признался позже Цицерон, прав был именно Карпинаций. «Но, — добавил он, — на чьей стороне люди, тот и прав». А в тот день люди были на стороне Цицерона.

В итоге нам пришлось перевезти в дом Флавия четыре воза коробок с записями. Мы заперли ворота, выставили стражу и принялись разбирать захваченные свитки и таблички. Даже сейчас, спустя много лет, я вспоминаю, как меня прошиб холодный пот. Записи, которые велись на протяжении многих