Музыка жизни - Ирина Архипова

Вскоре состоялась жеребьевка участников нашего конкурса классического пения. От Советского Союза приехала очень сильная делегация: в нее входили Жермена Гейне-Вагнер, Тамара Сорокина, Артур Эйзен, Валентина Клепацкая, которая, как и я, приехала из Свердловска… Через какое-то время большинство из них стали солистами Большого театра, моими будущими коллегами. Там же на жеребьевке я впервые увидела и других своих будущих коллег по сцене, пока еще не подозревая об этом, — болгарских певцов Любомира Бодурова и Димитра Узунова, которые впоследствии тоже были приглашены в Большой театр. А в Варшаве они поразили меня своей яркой южной красотой, улыбчивостью. В этом же конкурсе принимал участие и еще один болгарский певец — прекрасный бас Николай Гяуров, которого я знала еще в Москве: мы учились с ним в одно время в консерватории, даже педагог по фортепиано у нас был один и тот же.

Еще до начала конкурса со мной произошел интересный случай. Постановщиком разного рода концертов и других зрелищных мероприятий фестиваля был наш московский режиссер Иосиф Михайлович Туманов. Он же ставил один из торжественных концертов, который должен был проходить в зале нового Дворца культуры и науки. В концерте были заняты все творческие силы нашей делегации, в том числе и участники различных конкурсов — певцы, скрипачи, пианисты… Приглашать их на репетицию концерта, до которого еще было несколько дней, и пока они не выступили на конкурсах, было неправильно: молодым исполнителям надо было беречь силы перед ответственными конкурсными прослушиваниями.

Тем не менее нас всех собрали, и мы долго сидели в зале и ждали своей очереди, чтобы выйти на сцену. Как архитектор, я понимала, что И. М. Туманов неправильно «выстроил» ход репетиции, и считала, что в первую очередь надо пропустить участников конкурса, а не заставлять их томиться и тратить силы на ожидание: утомление могло сказаться на их успехе, на результатах и в конечном счете — на творческой судьбе молодых музыкантов.

Конечно же, я «вступилась за справедливость» и все прямо высказала Иосифу Михайловичу. Эта черта говорить прямо и даже резко была свойственна мне. Только с годами, приобретя жизненный опыт, я научилась высказывать свои прямые и честные суждения в более дипломатичной форме. А в молодости я еще не умела делать этого. И. М. Туманов был человек с характером и сразу же вспылил — как это, какая-то пичуга делает ему, известному режиссеру, замечания! Естественно, мы поругались. Он одернул меня: «Мне лучше знать, кого и когда выпускать!» А я от злости сжалась в комок, собралась, и когда пришла моя очередь петь, спела очень хорошо. Оркестр устроил мне овацию, а сидевшие в зале на балконе артисты хора студентов Ленинграда в тот момент, когда я брала финальное ля в арии Иоанны, стали изображать, что они от восторга падают в обморок. Ну как тут было не улыбнуться, и я немного «оттаяла» после стычки с режиссером. Но этот случай показателен тем, что когда я сержусь, «завожусь», то забываю о сценическом волнении и собираюсь, а потом пою лучше.

После окончания репетиции Иосиф Михайлович подошел ко мне, сказал, что восхищен моим пением, что я была права… В общем, мы помирились и потом дружили долгие годы — до самой его кончины.

Выступив на конкурсе классического пения очень удачно, я завоевала первое место и золотую медаль. Успешно выступили на своих творческих соревнованиях и другие наши молодые музыканты. А какие в нашей делегации были молодые силы! Сколько талантов! После Варшавы сразу прославились дирижеры Евгений Светланов и Геннадий Рождественский, подтвердившие потом всем своим творчеством тогдашнее признание и ставшие всемирно известными. Среди победителей конкурса пианистов были Михаил Воскресенский, Сергей Доренский… Другой пианист, Лев Власенко, потом рассказывал (когда мы встретились с ним в Греции, где я была в жюри конкурса), вспоминая Варшаву: «Ты не помнишь себя, а я до сих пор помню твои синие глаза с поволокой. Мы все были в тебя влюблены, но ты не обращала на нас внимания…» (Уже во время работы над этой книгой я узнала, что Левы не стало…)

Лауреатами стали и мои коллеги-певцы, и наши скрипачи. После фестиваля все поехали с концертами по Польше. Мы ездили по стране в поездах, в них же и жили, на всех станциях нас встречала польская молодежь, звучала музыка. Для нас пришло прекрасное время новых впечатлений, надежд. Одно слово — молодость…

После польских гастролей я сразу же вылетела в Рос-тов-на-Дону, где в то время гастролировал Свердловский театр, и успела только к заключительному концерту. На концерте я пела несколько арий и польскую песню «Над Вислой», которая входила в мою программу, которую я подготовила к конкурсу в Варшаве. Затем вместе с театром я уехала в Кисловодск. Именно там на меня «нажали», чтобы я всерьез начала готовить роль Кармен.

Еще когда я только приехала в Свердловск и спела свои первые спектакли, ко мне обратилась кассирша театра: «Теперь, наверное, пойдет «Кармен»?» С подобным вопросом стали обращаться и многие зрители, уже слышавшие меня: «А «Кармен» будет восстановлена?» Конечно, я не могла ничего ответить на это, потому что все решало руководство театра.

И вот теперь, после победы на конкурсе в Варшаве, после летних гастролей театра я вплотную приступила к работе над партией, которая стала знаменательной в моей артистической судьбе. Свердловскому театру была нужна исполнительница роли Кармен, потому что певшая эту партию Глазунова уже сходила со сцены и спектакль находился под угрозой снятия. Но когда начались мои первые сценические репетиции, некоторые стали сомневаться в том, что эта роль у меня получится. Причина была не в голосе, нет — для моего голоса эта партия подходила идеально: она построена в основном на среднем регистре. (Потом, уже в Большом театре, дирижер В. В. Небольсин, работавший со мной над «Кармен», скажет: «У вас золотая середина».) Сомнение у некоторых вызывало то, что по своему характеру я не соответствовала роли этой раскованной, даже развязной (как трактуют этот образ многие певицы) и очень эмоциональной цыганки. Я была стеснительна, не могла и не хотела выглядеть на сцене чрезмерно «свободной» — это было противно моей натуре. Поэтому на первых репетициях были только намеки на то, что требовалось режиссеру. Вот тогда-то мне и стали говорить: «Это не твоя роль. Твои роли — Любаша, Полина, Марфа, по-славянски спокойные…»

Но старый, опытный суфлер А. Курочкин, многое видевший на сцене, крикнул мне из своей будки: «Да не слушайте вы никого! Это будет ваша коронная партия!» И он оказался прав. Постепенно я преодолевала свою робость и скованность. Вскоре пришло понимание характера этой женщины, жившей в другой эпохе, в другой стране. В этом мне помогали и внешние детали: костюмы, грим, да и сам Мериме — его новелла. Еще во время занятий с Надеждой Матвеевной мы обсуждали логику поведения Кармен, исходя из ее происхождения, окружавшей ее среды. Эта девушка из народа была непосредственна, своенравна, не терпела никакого насилия над своим сердцем, поэтому была честной в своих чувствах. Да, она была невоспитанной, но никоим образом не вульгарной или, как считают, необузданной — она была самой собой.