Поклонение волхвов. Книга 2 - Сухбат Афлатуни

— Сказано, что был он из племени Левина…

— Из племени Левина? Все, что известно? Да, видно, дознание тогда производилось так же глубоко, как и сегодня. Так что плывут эти тростниковые корзины флотилией в Кауфмановский приют с орущими младенцами и «помогите, люди добрые». Многие и до приюта не доплывают: или уже мертвым находят, от голода или замерз, или после того, как нашли… Но и это еще не вся история о младенце. Предположим, никто не покушался на его жизнь в утробе и не сплавлял в корзинах; проходят первые годы, все эти «уа-уа!», младенец, так сказать, возрастает, и вот тут… Тут наступает еще одна библейская картина, скупо отображенная в наших отчетах. — Полистал блокнот. — «17 декабря бухарско-подданным Мурад Али Хали Юсуфом совершено мужеложство над 6-летним мальчиком Каримкулом. Юсуф по приговору чрезвычайного схода осужден на 14 месяцев тюремного заключения». Еще примерчик. «В гор. Аулиеата 28 декабря мещанином гор. Верного Егором Дрыгиным изнасилована с полным растлением 8-летняя девочка Дарья Сурова. Дознание препровождено мировому судье». Еще, пожалуйста. «В Чимкентском уезде 25 июня житель Хантагской волости Абдурахим Сарым Саков изнасиловал Достая Таева 12 лет», в том же уезде «сарт Казак Ильясов изнасиловал 3-летнюю девочку дочь сарта Магомеда Нарбаева»… И такие вот украшают каждый отчет. А сколько утекает мимо отчетов! Властям не доверяют, боятся разговоров, славы; часто родителям сунут и те как рыба… Не сталкивались с такими случаями?

Отец Кирилл отчего-то вспомнил теплые дни на Монпарнасе, синие каштаны и эксперименты Такеды, который водил к себе натурщиц, вначале писал, потом быстро и немногословно спал с ними и снова писал. Часто были совсем маленькие, только с наметками на грудь; Такеда кормил их булками и молоком, как папаша; они пищали и просили вина.

— А я вот сталкивался. — Казадупов достал новую папку. — Первое известное дело, еще при государе Николае Павловиче, год тысяча восемьсот пятьдесят второй; до суда не дошло, поскольку подрывало весь образ его России, где кроме самодержавия, народности и, прошу прощения, православия ничего не было и быть не могло. А дело намечалось громким, очень громким. Выкрадывание детей, детская проституция; много крупных имен было замешано… Не сталкивались? Василий Никитин, семи лет; Мошка Песахович, пяти лет; Василий Вуглов, десяти лет; Сергей Баранов, Алексей Меликов, арап Федя Цыган, все девяти лет; Лев Маринелли, восьми лет…

От резкого движения отца Кирилла чашка опрокинулась, остатки чая поползли по столу.

— Да, отец Кирилл, ваш покойный родитель, Лев Алексеевич Триярский, бывший до того Маринелли. С вами, конечно, он этими детскими впечатлениями не делился.

Отец Кирилл понимал, что нужно что-то сказать. Обрезать разговор, который теперь дошел до главного. Сидело уже на краю языка: «Не смейте говорить о моем отце в таком тоне» или «Вероятно, г-н Казадупов, здесь какая-то ошибка»…

Казадупов поставил чашку и стал ласковым:

— Отец Кирилл, я понимаю, каково вам слышать. Но, голубчик, идет расследование… Даже не о покушении на вас, другое расследование, расследование в высшем, так сказать, смысле. Тут уже не одна ваша жизнь, батюшка, и «искренних ваших»… Тут масштабы, о которых легче говорить какому-нибудь философу или дельфийскому пифии, чем простому следователю… В пользу вашего отца могу сказать, что в том печальном состоянии пробыл не слишком долго. Да, его проиграл в карты отец его, ваш, стало быть, гран-пэр. Как проиграл? Ну, как проигрывают… Тройка, семерка, туз! Попал на сборище детишников, это которые по детям работают, многие сами из бывших «деток». У их братства тоже свои праздники, с музыкой, на такой и попал, ну и проиграл нечаянно. Так вот батюшке вашему еще повезло, что он недолго «деткой» был и даже в одной утонченной семье… Вы, конечно, губы кривите, и я губу кривлю, но ведь мог он и к извергам попасть. А тут вначале к французскому дипломату, потом, когда того отозвали, то к купцу одному, греку; тот вообще держал его, кажется, больше для забавы, выпиливал с ним из дерева разные штучки и рассчитывал, когда тот вырастет, женить на своей умственно недостаточной дочери… Можете ознакомиться, вот выписка есть.

Отец Кирилл помотал головой.

— Понимаю… — сказал Казадупов. Обернувшись: — Эй, еще чаю! Особенного.

— Особенный закончился, — отозвался откуда-то русский голос.

— Ну, тогда этот… Как прошлый раз. И вытри тут, сидим как в луже. — Поглядел на отца Кирилла. — Они горные травы в чай кладут. Мяту разную… Узнали мяту? Отец Кирилл!..

— Первый приступ у него случился, когда мне лет шесть было. — Губы отца Кирилла быстро двигались. — Да, шесть лет, вечером. Мы ужинали. Он увидел что-то в окне. Увидел и закричал, не помню что. Схватил меня и стал куда-то запихивать, я даже стукнулся локтем. Мама испугалась, пыталась забрать меня, но он не отпускал. Одной рукой прижимал к себе, другой выбрасывал все из шкапа, у нас был шкап, я там сам иногда прятался. Туда хотел меня укрыть, крикнул: «Что стоишь!», маме: «Скорей помогай прятать, они по лестнице поднимаются!» Мама вдруг посмотрела на него и как-то все поняла и стала помогать ему, а мне шепнула, когда я уже был внутри: «Сиди тихо, это — игра. Папа шпильт, папа шпаст…[39]»; когда волновалась, у нее начинал вылетать немецкий, родной ее. Я слышал, как снаружи позвонили. Потом его голос: «У нас нет никакого ребенка. Никакого ребенка», и мамы: «Leo, это мсье Боровцев». Студент, из консерватории, бывал у нас до этого. И снова его голос: «Нет, скажи, что ребенка нет»… Потом что-то упало, стало тихо, где-то вдалеке мама объясняла Боровцеву, тот мычал, потом створки открылись, стояла мама и разрешила мне выйти, но я не захотел. Только ночью во сне меня отнесли в кровать. Об этом случае никто не вспоминал до самой его последней болезни.

— Он строил тогда церковь…

— Да. Он никогда не строил до этого церквей. Один только раз, в молодости, поучаствовал в конкурсе на строительство Храма на Крови, говорили, у него был сильный проект, но победил Парланд со своей «чешуйчатой жабой»… Потом отцу предлагали, он отказывал. Помню, заказов уже почти не было и тут снова предложение, кажется, в Нижнем; мама спросила: «Почему ты опять отказался?», а он, мы сидели за столом, спокойно ответил: «Потому что Великий Пан умер» — и ушел, а мама… А потом первые боли, и тут предложение, Церковь во имя Рождества Христова в Плоском, отец согласился, но… Что-то не удавалось ему в чертеже, дважды уничтожал, стал отказываться от еды. В итоге — этот чертеж… Заказчики тоже были какие-то странные, купцы не купцы… Я жил отдельно, только раз видел, как они выходили… Были сложности со строительным комитетом Синода, который не одобрил, потом одобрил; папа жаловался, что все очень медленно, плохо спал, а когда началось строительство, — что торопятся, что гонятся как за зайцем. Тогда мама сообщила, что он начал спать в шкапе, закрывается в нем и засыпает, иначе никак, только так его оставляют боли. И эта церковь, Рождественская… Она так и осталась недостроенной, после того как отец… — Отец Кирилл поднял голову.

Подошел подросток лет двенадцати, с чайником и закуской. Был он в халате, на бритой голове ловко сидела тюбетейка-дуппи, но лицо и глаза были не сартские.

— Особенный, — сообщил подросток, — кайтаря[40]. Для вас приготовили.

— Ну что, Джура, — спросил Казадупов, — обрезали они тебя уже?

Подросток дернул головой, тихо:

— Не дамся.

— Что ж ты не хочешь? Или не веришь в их бога?

— Не верю, — еще тише сказал Джура.

— А в нашего?

— И в нашего не верю.

— А во что веришь?

— Будете чай еще?

— Нет, иди.

Джура забрал с соседнего стола пустые чашки и убежал.

— Ну что, батюшка, ожидали встретить в чайхане юного нигилиста? — Казадупов протер пенсне. — Георгий он.

— Русский?

— Из переселенцев. Распродали все домашество — и сюда. Пятеро детей, муж, как приехали, помер. Земли не дали. Ну, мамаша и распорядилась детьми. А что делать? Милостыньку не просят, не воруют, и то спасибо… — Тронул ладонь отца Кирилла. — Простите, что оборвал ваш рассказ…

Появился Георгий-Джура с длинной метлой, побрызгал на пыль и стал мести ее длинными музыкальными движениями.

Город Прокаженных, без даты

Гаспар сидел на седой от соли земле. Ветер дул в сторону, противоположную приходившим новостям. Значит, новостей можно не ждать. Он и не ждал.

Рядом сидел тот, кто был его другом и учеником. Тот, кто на рассвете его предал. Тот, кто предает его каждые шесть лет.

Но для чего заводить ученика, который тебя не предаст? Какая польза от друга, который никогда не попытается переломить тебе хребет? Безопасная дружба — удел слабых. Когда-то он сам был слабым.