Ворон. Тень Заратустры - Дмитрий Вересов

Взгляд его пронзил Наталью. Где-то в глубине живота заныло:

– Их ведь жгли почем зря… – Она прикрыла рот рукой, глаза подернулись слезами.

– Не везде, милая, не на Руси. У славян «бабки» были в почете. Побаивались их, все напасти на них списывали, но уважали.

– Мне же Мирзо сказал, что Надюшка у этой карги. Такой был перепуганный! А я туда зашла, они обе сидят, как кумушки, и воркуют. Я ведь давно заметила, что старуха за Надькой прямо как следит. А народ, Тоша, к старой с бедами идет. То кошку драную лечить принесут, то свои болячки у нее залечивают.

– К маме так же ходили… – улыбнулся Антон.

– Так я про то и говорю. У нее и обстановочка, как в материной каморке. Склянки, банки, туесочки. Жуть такая! Черви в спирту плавают! – Она брезгливо поморщилась. – Надюха эту мерзость в руках вертит, разглядывает со всех сторон.

– Черви, говоришь? – Его губы искали Наташкин рот. – Надо будет завтра спросить, зачем их в спирту замачивают. Спать пойдем?

По дороге Наташа подоткнула дочкино одеяло. Девочка приоткрыла глаза, буркнула что-то про землетрясение, плюхнулась на другой бок и засопела.

Антон Адамович скрипнул зубами, застонал и, резко переворачиваясь на бок, уронил тяжелую руку на грудь жены. Наталья Даниловна дунула в лицо мужа, в складочку над переносицей, будто за ней притаилось тяжелое сновидение, но на лице осталась гримаса, похожая на безжизненную маску. Он видел заросшие вереском холмы у подножия скал. Тонкий отточенный лунный серп завис над каменистым уступом. Сумерки витали над землей, сгущались в низинах. Узкое, черное ущелье – Антон нутром чуял его смутные ориентиры – змеилось внизу, как проход в иной мир, зачарованный, мрачный.

– Антон! Антон! Проснись!

– А? Что?

Скавронский как очумелый вскочил с разложенного дивана. Наташа трясла его за плечо. Стекло в книжных стеллажах дребезжало. Фотография Хемингуэя улыбчиво покосилась и сорвалась со стены.

– Антоша, скорее. Землетрясение.

– Вертикальный толчок был? – быстро соображая, спросил он.

Наташа подталкивала Надежду к дверному проему в капитальной стене. Девочка окончательно еще не проснулась, врезалась коленкой о косяк, ойкнула.

По лестнице с грохотом ссыпались перепуганные соседи.

– Да что ж они делают! – возмутился Антон Адамович. – Ведь первой же лестница рухнет.

– Паника, Антоша. Иди к нам. Мы уж прижмемся.

В панели кухонного гарнитура все громче звякала посуда. Со стола грохнулся бидон с простоквашей. Ваза на телевизоре, от колебаний весело пританцовывая, двинулась к самому краю и наконец рухнула цветами вниз. Вдруг все затихло.

– Так. – Скавронский подмигнул дочери и сказал. – Сейчас жди!

Наталья Даниловна в ужасе ахнула, а Надежда, казалось, боялась пропустить самое интересное. Распахнутые блюдца глаз наполнились лиловым светом, потемнели. Она прислушивалась. Секундный толчок – и с антресолей залпом полетели книги. Висящий на стене в ванной комнате таз сорвался с гвоздя и еще долго продолжал елозить по кафелю юлой, издавая переливчатый звон. Наконец все стихло. Надюшка мгновенно нырнула в кровать:

– Я только сон досмотрю, мам?

– Да уж иди, сама разгребу последствия стихийного бедствия. Здорово тряхануло, – покачала Наталья головой.

– Брось ты это до утра. Иди ко мне. – Скавронский потянул ее за подол ночной сорочки. Она свернулась клубочком на его коленях совсем как маленькая Надюшка.

– Испугалась? – Скавронский покачивал ее в больших руках, словно убаюкивал.

Наташа улыбнулась, что-то вспомнив:

– А ведь она предупреждала… Может, и вправду что-то «видит»?

Фарватер Надежды

(1980–1982)

(1)

Закатное солнце пульсировало, плавилось на крышах глинобитных мазанок, пробивало жарким дыханием задернутые занавески домов. Обнажив для его лучей длинные ноги, Надежда бубнила формулы из экзаменационных конспектов, но формулы расплывались, мысли растекались жаркой истомой. Она повертела на пальце кольцо. Показалась белая полоса. Удовлетворенная загаром, она влезла в лямки сарафана, одернула подол и побежала в ванную смывать с себя можжевеловое масло. Во дворе под истошный лязг расстроенной шестиструнки пел навзрыд Баха Салимов.

– Ну что, бродяга пес, повесил нос? – выводил он рулады гнусавым голосом. – Ты грусть мою в своих глазах принес. Я так же, как и ты, пришел из темноты, мы все уйдем туда, поджав хвосты.

Мелодия в его исполнении получалась неуловимо восточной и жалостливой. Надюшка выглянула из окна.

– Спускайся, – будто только ее ждал, крикнул Баха. – Есть дело.

– Подождешь. – И нырнула обратно.

Баха был ее другом. Что бы ей ни говорили о нем, Надежда не придавала тому значения, потому что знала о нем больше других.

Бахтиер был постарше, но еще недавно они учились в одной школе. Расположенная в Старом Аэропорту, на рабочей окраине города, школа обучала детей портовских служащих и жителей Старого города. По дороге к ней надо было миновать одноэтажный район барачных застроек и глинобитных мазанок. Таких сооружений, надежно укрытых от досужих взоров фасадами парадных зданий или высоток, по городу было разбросано множество. Когда-то названный по понедельничному базару, Душанбе соединял в себе множество кишлаков, тесно переплетенных между собой виноградниками, лазами, тропками. Границы между ними давно уже стали чисто символическими, так как перестали определяться по доносящемуся напеву муэдзина, призывающего правоверных к молитве. В былые времена жители прислушивались и знали, что чем тише становился звук, тем ближе окраина новой махали – общины, которая когда-то административно подчинялась своей мечети.

Мечети разрушались, а город отстраивался. Как грибы после дождя, вырастали массивные многоэтажки. Поначалу на них взирали с опаской – землю-то здесь беспрестанно трясет. Но уж если после ташкентского землетрясения, – а в Душанбе оно было заметно ощутимым, – выдержали, устояли хрущевки, бетонные конструкции улучшенной планировки стали гордостью горожан, а позже – делом престижа. И все же к спинам цивильных зданий продолжали лепиться нищенские кибитки. Веранды одних соединялись с палисадниками других, образуя лабиринты ходов и троп, в которых, если не знаком с ними с детства, можно запросто потеряться. Наверное, за это и прозвали такие районы «шанхаем». Его внутренние галереи могли привести в игорный дом с баснословными ставками, где ничего не стоит просадить в один присест выручку за весь сезон. Легко поддаются азарту даже стойкие корейцы, работающие до исступления на полях риса или лука. Что правильно, а что неправильно – не разберешь. За высоким забором – дувалом, – добропорядочный семьянин холит для личных нужд свой огородик, а заодно и пару кустов конопли. Он не барыга, ему всего-то надо – друзей угостить. Здесь свои законы и своя тайная власть. Слово в простоте не скажешь – за каждое могут призвать к ответу. Шанхайских побаивались и в школе, где училась Надежда.

Таких ребят здесь было много, бесшабашно дерзких, сплоченных в ватаги. Из-за того, что мать преподавала в той же школе, Надюшка с первого класса чувствовала неусыпное внимание со стороны этих мальчишек. Из раза в раз ее, как училкину дочку, подвергали «проверкам на вшивость». Провоцировали на драки, попугивали, ожидая, что побежит в учительскую ябедничать. Но район, как и его обитателей, она хорошо знала, потому что никакого ребенка не удержишь за забором собственного дома. И уж если случались проблемы, то делилась она ими, в первую очередь, с отцом, знающим этот мир как никто другой, во всяком случае, в ее понимании. Нравилось это матери или нет, но отец обучал ее постоять за себя, пользуясь теми правилами игры, которые не обязательно принимать, но следует помнить. Уж он-то и в самом деле их помнил. Она быстро усвоила, что лучше избегать открытых стычек, но если это представлялось ей неизбежным – легко могла вывернуться из неожиданного захвата, орудовала локтями, точно попадая под дых. Натренированные пальцы стали цепкими, движения отточенными. Ей казалось, что для использования смешных приемчиков джиу-джитсу довольно чувства юмора и знания акупунктуры. От своей крестной матери Лизы Шпомер она натаскала гору литературы по китайской медицине, часами исследовала меридиональные линии организма, проверяя все на себе или на родственниках. Постепенно приходила уверенность в себе, но толпа подростков, встреченная где-нибудь по дороге, все равно вызывала подспудное желание обойти ее стороной.

Тем не менее, она всегда шла навстречу и никогда не опускала взгляд. Уроки Антона дочка помнила и во сне: «Страх парализует тебя и источает волны, которые могут уловить недоброжелатели», – слышала она внутри себя его голос и старалась всячески преодолевать слабость. По совету Антона Адамовича занялась пулевой стрельбой.