Ангел в эфире - Светлана Владимировна Успенская

О его деньгах болтали многие, о его тайной жизни не знал никто. У него, кажется, когда-то имелась жена, домохозяйка, о которой мало что было известно, сын-музыкант, давно порвавший со своим отцом, но главное — в нем подозревали главаря той самой «голубой мафии», о которой так много кричали в прессе.

В тот день Цыбалин объявил собрание для только что набранных работников канала, в числе которых была и Настя. Она уже знала, что руководителем программы «Побудка», куда ее пригласили работать, назначили немолодого пузана с вислым носом и мокрыми губами по фамилии Гагузян. Про него говорили, что Гагузян — армянин из Карабаха, бывший цеховик, невесть какими клановыми путями проникший в «Останкино».

Сотрудники в свободном порядке расселись по стульям. Настя облюбовала себе место в сторонке, — она здесь никого не знала, и ее никто не знал. Настороженное отношение к себе она уловила с первой секунды после проникновения в святая останкинских святых — верно, коллеги небезосновательно подозревали, что она попала сюда не столько благодаря конкурсной удаче, сколько по протекции. Технический персонал — операторы, видеоинженеры, звуковики, режиссеры, редакторы — кучковался наособицу от корреспондентов.

Многие из присутствующих давно знали друг друга и неплохо ладили — это было видно по теплым взглядам, рукопожатиям, коротким поцелуйчикам, выдававшим старинные деловые, если не интимные связи. Кто-то с кем-то раньше работал, кто-то с кем-то раньше выпивал в останкинском буфете, кто-то с кем-то соревновался на вечеринках в литрбол, кто-то кому-то был должен — если не в материальном, то в матримониальном плане, кто-то с кем-то когда-то спал (по приязни или по деловой необходимости, все равно), кто-то на ком-то когда-то был женат — флюиды старых связей, коммуникативные обрывки взглядов и улыбок плотно густели в воздухе. А Настя была выключена из напряженного внутриколлективного поля — и от этого чувствовала себя слегка ущербной.

На проводах в Москву мама, напутствуя свою дочку, окончательно выпорхнувшую из родительского охранительного лона, сказала:

— Помни, милая: улыбка маскирует оскал, а поцелуй — одна из форм укуса. На телевидении, как и в большой политике, врагов нет, как и друзей, — есть только временные интересы и временные союзники. Не верь дружбе, не ввязывайся во вражду, смотри в оба и не давай себя скушать… Ты же не хочешь, родная, бесславно вернуться домой?

Конечно, Настя этого не хотела.

— И еще, всегда ищи причину приязни и неприязни в чьих-то ущемленных интересах…

Мама знала, о чем говорит: за двадцать лет руководства телевизионным серпентарием она собаку съела в закулисных интригах, пережив не только советское время с его партийно-номенклатурными придирками, но и в демократической карусели умело удержавшись на плаву. Сменив на своем посту двух губернаторов, она теперь готовилась пережить третьего.

Итак, Насте не хотелось в первый же день, доверчиво откликнувшись на дружеское расположение, приятель-ственное рукопожатие, подружкин поцелуй, ввязаться в хаос запутанных корпоративных отношений. Поэтому она улыбалась всем одинаково ровно — немного заученно, немного растерянно, — и уже успела снискать парочку приязненных взглядов от коллег мужского пола и завистливых — от женского.

Шумского на собрании не было, — он, видимо, самоустранился от руководства своей подопечной.

Пока сотрудники «Побудки» обменивались приветствиями, дверь кабинета стремительно распахнулась, как будто ее вышибли. Из черного квадрата, заштрихованного коридорным сумраком, соткался суетливый Гагузян, за ним вынырнула на свет полная дама с воинственно задранным бюстом — как позже оказалось, Макухина, главная финансистка, затем, веско переговариваясь с собеседником, мушино мельтешившим позади начальства, вплыл генеральный директор — вальяжный, небрежнодлинноволосый, в вольнодумно мятом костюме, со смелым разворотом покатых плеч, с солидным выпятом живота.

— Ну, «побудчики», здравствуйте, что ли… — произнес он, блестя идеальной фарфоровой улыбкой, — как будто сжимал зубами кусок свежего творога. — Как дела?

— Ждем первой зарплаты! — выкрикнул кто-то дерзкий из задних рядов.

— Не дождетесь… — снисходительно отозвался Главный.

Коллектив поддержал начальственную шутку вынужденным гоготком. Бисерным желтозубым смехом рассыпался Гагузян.

— Для начала обсудим концепцию передачи… — Цы-балин вольнодумно присел на краешек стола. Брючина задралась, обнажив полоску бледно-волосатой цыплячьей голени.

Сотрудники уже знали: «Побудка» задумывалась в формате двухчасовой утренней программы. Последние известия в ней должны были перемежаться клипами, мультфильмами и короткой рекламой (преимущественно «джинсовой», а не лобовой, чтобы зрители, не дай бог, не сбежали раньше времени на работу) — это накладывало определенные ограничения на содержание и манеру подачи новостей.

— Для начала я хочу задать вопрос, господа… Как вы думаете, для чего существует телевидение вообще? — Тяжелый, с сабельным отливом взгляд скользнул по задумчиво посмурневшим лицам. — Ну, смелее! — Кусок творога, зажатый между тусклых губ, заблестел совсем нестерпимо.

Ответить решился лишь Ваня Проценко, косенький победитель конкурса.

— Чтобы информировать зрителей, рассказывать им новости, — заявил он. В его голосе звучало самодовольство человека, ощущающего свой солидный вес.

Цыбалин смешливо вздернул одну бровь, забавляясь ответом.

Гагузян иронически покачал головой.

— И все?

В обсуждение включились остальные сотрудники:

— Чтобы развлекать народ!

— Чтобы будить людей по утрам, провожать их на работу, а вечером успокаивать после трудового дня!

— Чтобы показывать фильмы!

— Чтобы учить доброму, вечному!

Но все ответы были мимо цели — лицо шефа приняло брезгливо-тошнотворное выражение, как будто ему приходилось выслушивать ужасные благоглупости.

— Чтобы формировать общественное мнение! — вдогонку выкрикнул кто-то умный, когда в студии уже воцарилась жидкая тишина.

— А зачем нам, собственно говоря, общественное мнение? — Главный небрежно дернул покатым плечиком. — Власть высоко, выборы далеко… Канал наш не федеральный, вещает не на всю страну, а только на центральные регионы… Нет, ребята, пора оставить романтические бредни, которые вам вбили в голову на ваших дурацких журфаках!

Гагузян коротко хохотнул, буравя преданным взглядом начальственный профиль.

— Открою вам глаза, друзья мои, чтобы потом вы не говорили, что я вам ничего не объяснял… Телевидение, ребята, нужно для того, и только для того, чтобы… — Задержав дыхание, он обвел взглядом внимательно белевшие лица. — Чтобы продавать рекламу!

По рядам пронесся удивленный вздох. Настя растерянно моргнула — ее, сохранившую провинциальное, слегка лицемерное целомудрие, коробила столичная беспринципность. Реклама, конечно, — это хорошо, но ведь не рекламой единой, как говорится… С другой стороны, не будет рекламы — телевидение загнется через пятнадцать минут, это даже тупому ясно. Но так бесстыдно, с улыбочкой признавать это…

— Про остальное забудьте, друзья мои! — между тем продолжал Цыбалин. — Важна только реклама. Новости нужны для того, чтобы лучше продавать рекламу, фильмы нужны для того, чтобы лучше продавать рекламу, музыка нужна для того, чтобы лучше продавать рекламу… Кто считает иначе, тому лучше уйти…

Конечно, никто не поднялся и не вышел. Буравчики безжалостных глаз вдруг помягчели над