Зверобой, или Первая тропа войны - Джеймс Фенимор Купер

большого значения. Но если сегодня вечером Чингачгук появится на скале, как было условлено между нами, и если я успею усадить его в лодку незаметно для дикарей или даже с их ведома, но вопреки их воле и желаниям, тогда действительно должно начаться что-то вроде воины, прежде чем минги овладеют замком, ковчегом и вами самими.

— Кто этот Чингачгук? Откуда он явился и почему придет именно сюда?

— Вопрос естественный и справедливый, как я полагаю, хотя у этого молодца уже громкое имя в тех местах, где он живет. Чингачгук по крови могикан, усыновленный делаварами по их обычаю, как большинство членов его племени, которое уже давно сломилось под натиском белых. Он происходит из семьи великих вождей. Его отец Ункас был знаменитым воином и советником своего народа. Даже старый Таменунд уважает Чингачгука, даром что тот еще слишком молод, чтобы быть предводителем на войне. Впрочем, племя это так рассеялось и стало так малочисленно, что звание вождя у них — пустое слово. Ну так вот, лишь только нынешняя война началась всерьез, мы с Чингачгуком сговорились встретиться у скалы, близ истока этого озера, сегодня вечером, на закате, чтобы затем пуститься в наш первый поход против мингов. Почему мы выбрали именно здешние места — это наш секрет. Хотя мы еще молоды, но — вы сами понимаете — мы ничего не делаем зря, не обдумав все как следует.

— Этот делавар не может питать враждебных намерений против нас, — сказала Юдифь после некоторого колебания, — и мы знаем, что вы наш друг.

— Надеюсь, что измена — последнее преступление, в котором можно обвинить меня, — возразил Зверобой, немного обиженный тем проблеском недоверия, который мелькнул в словах Юдифи.

— Никто не подозревает вас, Зверобой! — пылко воскликнула девушка. — Нет, нет, ваше честное лицо может служить достаточной порукой за тысячу сердец. Если бы все мужчины так же привыкли говорить правду и никогда не обещали того, чего не собираются выполнить, на свете было бы гораздо меньше зла, а пышные султаны и алые мундиры не могли бы служить оправданием для низости и обмана.

Девушка говорила взволнованно, с сильным чувством. Ее красивые глаза, обычно такие мягкие и ласковые, метали огонь. Зверобой не мог не заметить столь необычайного волнения. Но с тактом, который сделал бы честь любому придворному, он не позволил себе хотя бы одним словом намекнуть на это. Постепенно Юдифь успокоилась и вскоре возобновила разговор как ни в чем не бывало.

— Я не имею права выпытывать ваши секреты или секреты вашего друга, Зверобой, и готова принять все ваши слова на веру. Если нам действительно удастся приобрести еще одного союзника-мужчину, это будет великой помощью в такое трудное время. Я надеюсь, если дикари убедятся, что мы можем удержать в своих руках озеро, они предложат обменять пленников на шкуры или на бочонок пороха, который хранится в доме.

На языке у молодого человека уже вертелись такие слова, как «скальпы» и «премии», но, желая пощадить чувства дочерей, он не решался намекнуть на судьбу, которая, по всей вероятности, ожидала их отца. Однако Зверобой был так неискушен в искусстве обмана, что быстроглазая Юдифь прочитала эту мысль на его лице.

— Я понимаю, о чем вы думаете, — продолжала она поспешно, — и догадываюсь, о чем бы вы могли сказать, если бы не боялись огорчить меня… то есть нас обеих, так как Гетти любит отца не меньше, чем я. Но мы иначе думаем об индейцах. Они никогда не скальпируют пленника, попавшего к ним в руки целым и невредимым. Они оставляют его в живых — конечно, если свирепая жажда крови и страсть к мучительству внезапно не овладеют ими. За скальп отца я не боюсь, а за жизнь его очень мало. Если бы индейцам удалось подобраться к нам в течение ночи, весьма вероятно, мы потеряли бы наши скальпы. Но мужчины, взятые в плен в открытом бою, редко подвергаются насилиям, по крайней мере до тех пор, пока не наступает время пыток.

— Да, таков их обычай и так они обыкновенно поступают. Но, Юдифь, знаете ли вы, зачем ваш отец и Непоседа ходили к лагерю дикарей?

— Знаю, это было жестокое дело. Но как быть? Мужчины всегда останутся мужчинами. Даже те из них, которые ходят в мундирах, расшитых золотом и серебром, и носят офицерский патент[42] в кармане, совершают такие же жестокости. — Глаза Юдифи вновь засверкали, но отчаянным усилием она овладела собой. — Я всегда начинаю сердиться, когда подумаю, как гадки мужчины, — прибавила она, стараясь улыбнуться, что ей плохо удалось. — Все это глупости! Что сделано, то сделано, и причитаниями тут не поможешь. Но индейцы придают так мало значения пролитой крови и так высоко ценят храбрость, что если бы они знали о замысле своих пленников, они даже стали бы уважать их за это.

— До поры до времени, Юдифь, да, до поры до времени. Но когда это чувство проходит, тогда рождается жажда мести. Нам с Чингачгуком надо постараться освободить Непоседу и вашего отца, потому что минги, несомненно, проведут на озере еще несколько дней, желая добиться полного успеха.

— Значит, вы думаете, что на вашего делавара можно положиться, Зверобой? — задумчиво спросила девушка.

— Как на меня самого! Ведь вы говорите, что не подозреваете меня, Юдифь?

— Вас? — Она опять схватила его руку и сжала ее с горячностью, которая могла бы пробудить тщеславие у человека менее простодушного и более склонного гордиться своими хорошими качествами. — Я так же могла бы заподозрить моего собственного брата! Я знаю вас всего один день, Зверобой, но за этот день вы внушили мне такое доверие, какое другой не мог бы внушить за целый год. Впрочем, ваше имя было мне небезызвестно. Гарнизонные франты часто рассказывали об уроках, которые вы давали им на охоте, и все называли вас честным человеком.

— А говорили они когда-нибудь о стрельбе, девушка? — спросил Зверобой поспешно и рассмеялся своим тихим сердечным смехом. — Говорили ли они о стрельбе? Меня не интересует, что они говорили обо мне, потому что я стреляю недурно, но какого мнения господа офицеры о своей собственной стрельбе? Они уверяют, что оружие — главный инструмент их ремесла. И, однако, иные из них совсем не умеют обращаться с ним.

— Надеюсь, это не относится к вашему другу Чингачгуку… Кстати, что значит