Кидалы в лампасах - Сергей Донской

Чернец как в штыковую шел, с криком. Типа, получай, гад. «Получай» – это пока бежал. «Гад» – это когда вверх тормашками полетел. Мужик его на ходу перехватил и вместе с лопаткой вверх подбросил. Чернец теперь сожалеет, что пальцы вовремя не разжал. А я так думаю, что это даже к лучшему. Потому что мне даже представлять не хочется, что бы произошло, если бы этот черт у него лопатку отобрал. Он-то нас вроде как щадил, но кто его знает?

Еще Чернец говорит, что он как бы на турнике себя ощутил. Ну, знаете, как это бывает, когда «солнышко» начинаешь крутить и зависаешь в воздухе вниз головой. Только вдруг перекладина летит к такой матери, а ты вместе с ней. И приземляешься, естественно, не на маты. Без соскока, без всякого «алле-опа». Рожу Чернеца видели? Он теперь с месячишко бриться не сможет, потому что на роже живого места не осталось. Хотя у всякого минуса есть свои плюсы. Экономия времени и денежных средств.

А что касается меня, так я легче всех отделался.

Мужик глядел-глядел, как я вокруг него увиваюсь, и говорит:

«Не суетись, парень. Представь, что ты на чучеле удары отрабатываешь».

«Не учи ученого», – я ему.

Он: «Ну, тогда действуй, раз ты такой кот ученый».

А сам ножик давно убрал и столбычит напротив меня с голыми руками.

Полковник ему: «Кончай выкаблучиваться, слышишь? Парень невменяемый совсем. Пришибет ведь».

В смысле: это я невменяемый. В смысле: это я его пришибу.

Хрена с два. Потому что он три раза мне позволил лопаткой махнуть, и все три раза я впустую воздух рассекал, как какой-то долбаный пропеллер. Говорю же вам, человек без тени. Вернее, тень-то есть, а сам он то появится, то растворится. Напоследок я сверху вниз как рубанул! Метил по ступне, попал по земле, чему уже особо не удивился. Лопата на полтора штыка вглубь ушла, пока я с ней мудохался, он на нее аккуратненько так наступил и говорит:

«Хорошего понемножку, извиняй».

И – от пояса мне в челюсть, жах!

Про то, что дальше было, у тех расспрашивайте, кто к тому моменту очухался. А вам напоследок одно скажу: если станут набор в те войска проводить, откуда этот черт появился, то можете смело меня записывать. Добровольцем, бля. На сверхсрочную. Я тоже хочу без тени, ну ее на фиг».

Глава 12

Алиса в стране, где чудеса все же случаются

Алиса понятия не имела, где именно она очутилась, в блиндаже или в землянке, да и какое это имело значение? Как подземную нору ни назови, она от этого краше не станет. Особенно если у тебя нет уверенности в том, что ты когда-нибудь из этой берлоги выберешься на свет божий.

Здесь царил сумрак, пахло сырой землей и немытыми мужскими ногами. Вместо кроватей стоял сплошной деревянный настил с разложенными на нем тюфяками, набитыми сеном. На них здесь спали вповалку. Навострив уши, можно было услышать, как внутри тюфяков беспрестанно шуршат какие-то насекомые, может быть, даже мыши. В любой другой день они навели бы на Алису страх, но сегодня она их не боялась, ни капельки, ни тех, ни других. В этом мире водились существа пострашнее мышей и тараканов. Эти существа разговаривали на чеченском языке, расхаживали с автоматами наперевес, глядели на Алису, как на свою законную добычу, и прятали ухмылки под густой растительностью, покрывавшей их лица.

Она находилась в Чечне. В самопровозглашенной республике Ичкерии. Расстояние отсюда до Москвы измерялось не сотнями километров и даже не тысячами. Миллионы световых лет пролегли между двумя этими точками земного шара. А у Алисы не было машины времени, чтобы перенестись обратно. И землянка, в которую чеченцы проводили девушку, перемигиваясь, пересмеиваясь, норовя залезть ей под юбку, напоминала ей могилу. Слишком большую могилу для маленькой, одинокой, напуганной жертвы. Склеп, провонявший грязными ногами ее будущих убийц.

Алиса осторожно втянула воздух ноздрями и подумала, что собственный запах ей тоже не слишком нравится. Как много отдала бы она за возможность очутиться дома, в собственной ванной комнате, под струями душа, вдыхающей запах шампуня, своей чистой кожи, мартини, дожидающегося ее в бокале. Вдали от этих простых благ цивилизации она мгновенно превратилась в неопрятную замарашку, волосы которой торчали, как пакля, а ногти на руках очерчивала траурная кайма. Ничего удивительного. Если городскую девушку всю ночь напролет гнать чуть ли не бегом через заросли, по всяким косогорам да лощинам, не давая ей перевести дыхание, то она непременно утратит тот лоск, которым привыкла гордиться. После подобного путешествия ей, этой несчастной девушке, просто необходимо привести себя в порядок. То, что такой возможности не было, окончательно добивало Алису. У нее отобрали сумочку, в которой хранились так необходимые каждой женщине вещи, а когда ранним утром, на подходе к лагерю она попросила вернуть ей хотя бы щетку для волос, один из конвоиров дружелюбно сказал ей:

– И так сгодишься. У нас тут даже горная козочка – красавица. А уж ты… – Не договорив, он чмокнул губами и закатил глаза под лоб, как проклятый припадочный, который вот-вот начнет пускать пену изо рта.

– Но мне необходимо причесаться, – взвизгнула Алиса, чувствуя, что находится на грани истерики. – Я не могу ходить с такими космами на голове.

– Какие космы, зачем? – удивился второй конвоир, совсем юный паренек, похожий на пастушка из какой-нибудь доброй детской сказки. – Очень хороший прическа, очень красивый.

– Это прическа? – крикнула Алиса. – Это?

Она, чуть не плача, принялась ерошить свои и без того спутанные волосы, пытаясь вытрусить из них сосновые иголки, клочья паутины и всякий лесной мусор, нападавший на голову, но слезы застыли в ее глазах замороженными капельками, когда она услышала:

– Еще раз заорешь, я тебе прикладом все зубы выбью.

Это произнес первый конвоир, с физиономией немолодого Бельмондо, ни разу в жизни не побывавшего в бане или парикмахерской, а к тому же начисто лишенного знаменитого французского шарма.

– А волосы все равно лучше сбрить, – рассудительно заметил юный пастушок, усевшийся на корточки так, чтобы можно было беспрепятственно заглядывать под юбку заложницы. – Тогда вошки не заведутся.

– Во… вошки?

Руки Алисы упали плетьми.

– Ага, – подтвердил юнец, небрежно сплевывая. – У кого волосы чистые – тому беда. Вошки таких за версту чуют.

– Главное, чтобы у нее мандовох не было, – рассудительно сказал второй конвоир, ожесточенно почесывая свою дремучую бороду. – Эй, девка, у тебя мандовох нет?

– У меня СПИД, – заявила Алиса, изо всех сил стараясь придать своему голосу как можно больше убедительности. – Третья стадия, – добавила она, понятия не имея, существуют ли у этой болезни какие-то стадии и чем они характерны.

– Мне твой СПИД во! – бородач небрежно щелкнул пальцами по ширинке своих грязных штанов. – Мне главное, чтобы не чесалось.

– Так, немедленно ведите меня к своему командиру, – потребовала Алиса, не желая беседовать на сексуальные темы с двумя вооруженными чеченцами, которые в этой глуши могли сотворить с ней все, что взбредет им в голову.

– Ты только с командирами трахаешься? – осклабился бородач. Зубы у него были коричневые, как будто принадлежали не живому человеку, а скелету, долгие годы пролежавшему под открытым небом. Его сходство с Бельмондо моментально улетучилось.

– Ты не переживай, тебе у нас будет хорошо, – заверил Алису юнец с едва прорезавшимися усиками. – Напоим, накормим.

– Уж я накормлю-у, – многообещающе протянул бородач, снова огладив свою засаленную ширинку жестом удалого балалаечника.

Юнец беззастенчиво скособочился, разглядывая Алисины трусишки, и честно признался:

– Я уже трех девок отымел, а сосать еще никому не давал. Наши не берут, а русских тут нету. Ты хорошо в рот берешь, да?

– Дурак! – возмущенно заорала Алиса. – Думай, что несешь, сопляк недоделанный!

– Я предупреждал, – сказал бородач, прежде чем ударить ее по губам. Не автоматным прикладом, правда, а жесткой, как деревяшка, ладонью, но легче от этого не было.

Теперь, когда Алиса проводила языком по верхним резцам, ей казалось, что они шатаются, а во рту ощущался тухловатый привкус крови. Но почистить зубы не представлялось возможным. У посаженной в землянку Алисы не было ничего, кроме той легкой одежонки, в которой она приехала в гости к Руслану Гелхаеву. Маечка на тонюсеньких бретельках, босоножки да розовая юбчонка, едва прикрывавшая бедра и то, что было натянуто на эти бедра.

Проклятый Сундуков, которого она называла теперь только по фамилии и никак иначе, даже словечком не намекнул жене о том, в какое далекое, в какое опасное путешествие она отправляется. Ей не позволили заехать домой за вещами, пообещав, что обеспечат ее всем необходимым, наврали с три короба, усыпили бдительность, навязали свою волю. Каждый шаг по этой скользкой дорожке был роковым, каждый шаг приближал Алису к той пропасти, на дне которой она очутилась. Отсюда не было выхода. В конце этого тоннеля не мерцал свет. Все пропало?