Пыль Снов - Стивен Эриксон

А сегодня Великий Ведун, Нашедший Богов — Баргастов, тот, кого зовут Кафал, прибыл к Гадра, чтобы говорить с ней, чтобы искать в ее душе — если она позволит.

Дикие волки взывают к ней, их разумы полны смущения, страха, тревоги. Они заботятся о дитяти, да, они говорят о временах, когда бури надвинутся со всех сторон света. Они поняли, что она окажется в сердцевине небесного пожарища. Они умоляют о позволении принести себя в жертву, чтобы она смогла выжить. Нет, этого она не позволит.

Если она благословлена духами, тогда эти духи — волки. Если ей суждено быть объектом поклонения Баргастов, она станет символом дикости и того, что нужно поклоняться дикости. Если бы они поняли!

Она глянула на трусливо мнущихся собак и ощутила горечь при мысли о том, какими они могли бы стать, если бы не цепи, намордники и клетки.

«Бог, дети мои, не ожидает нас в дикой степи. Бог, дети мои, и есть дикость. Узрите его законы и покоритесь.

В покорности отыщете мир.

Но знайте: мир не всегда означает жизнь. Иногда мир — это смерть. Как не смириться перед ее ликом?

Дикие законы — единственные законы».

Это она сможет передать Кафалу. Увидев результат на его лице.

А потом расскажет, что Гадра скоро умрут, как и многие кланы Баргастов. Посоветует взглянуть в небеса, ибо с небес надвигается смерть. Предупредит, что ему не стоит путешествовать далеко, что нужно вернуться к своему клану. Отыскать примирение с духами родичей. Мир в жизни, прежде чем наступит мир в смерти.

Воины собирались вокруг псов, готовили оружие и припасы. Напряжение плыло по воздуху, накрывая стоянку. Вскоре боевой вождь выберет среди толпы двадцать мужчин. Сеток жалела их, но особенно обреченного вождя. Подувший с востока ветер разбросал длинные пряди льняных волос, и они легли на лицо, словно сухие травы. В носу все еще стоял запах смерти.

Грубые черты лица Кафала стали еще более суровыми со дней юности; проложенные заботами морщины пролегли между бровями, окружили рот. Годы назад, в той яме под полом храма, он говорил с Благословляющим, с малазанским капитаном Ганоэсом Параном. Желая произвести впечатление — желая как-то доказать мудрость, данную ему уже в молодые годы — он повторил слова отца, делая вид, что сам их придумал: «Владеющий силой должен действовать решительно, иначе она утечет у него между пальцев».

Мысль эта, хотя и верная, отдает нынче горечью. Его голос тогда… все было неправильным. Он не имел права на такие слова. Кафалу уже не верилось, что тот юнец, тот лупоглазый дурак посмел вымолвить подобное.

Глупый, бесполезный случай унес жизнь его отца, Хамбралла Тавра. Могучий, умный воин обладал и мудростью, и силой, но ни то, ни другое не помогло против случайности. Ясный урок, понятная и вводящая в смирение весть. Сила ни от чего не защитит — вот единственная мудрость, которую стоит заучить.

Он гадал, что сталось с несчастным малазанским капитаном, избранным и проклятым (а есть ли различие?), он удивлялся, почему ему вдруг захотелось потолковать с Ганоэсом Параном, обменяться новыми словами, более честными, более взвешенными, более умными. Да уж, юность скора на суждения, юность любит презирать тугодумов — стариков. Юность ничего не ведает о пользе трезвого размышления.

Тогда Ганоэс Паран казался ему нерешительным. Ужасно, раздражающе нерешительным. Но Кафалу сегодняшнему, стоящему на чуждой равнине под чуждым небом, встреченный в те дни малазанин кажется совершенно правым, одаренным мудростью, к которой юный Кафал был совершенно слеп. «Вот так мы оцениваем жизнь, так мы строим мост между тем, чем были, и тем, чем стали. Ганоэс Паран, ты иногда смотришь вниз? Замираешь на месте, ужаснувшись бездонной пропасти?

Мечтаешь перескочить?»

Оносу Т’оолану отдали всю власть, которую собрал отец Кафала, и в том не было ничего незаслуженного. А теперь власть медленно, но неостановимо утекает между пальцев древнего воителя. Кафал не может это остановить — он столь же беспомощен, как сам Тоол. Слепой случай вновь правит Баргастами.

Когда до Кафала донеслась весть о собаках, вернувшихся без хозяев и тем самым сообщивших, что с отрядом разведки стряслось что-то плохое, он натянул плащ из кожи бхедрина, закряхтев под весом, и пнул потрепанную, порванную куклу из палочек и травы, что лежала на земляном полу около кровати: — Вставай.

«Ловушка для души» сплюнула и зарычала. — Очень забавно. Уважай предков, о Великий Ведун.

Вложенная в слова ирония заставила Кафала заморгать, словно в глаза попала сосновая смола. Он выругался про себя, когда Талемендас захихикал, радуясь произведенному эффекту. — Давно стоило сжечь тебя на костре, древопойманный.

— Слишком много чести для тебя. Я странствую по садкам. Я доставляю послания, я угрожаю иноземным богам. Мы говорим о делах великой важности. Войны, измены, союзы, измены…

— Повторяешься.

— И снова войны.

— Боги Баргастов довольны твоими усилиями, Талемендас? Или они шипят от злости, а ты сбегаешь под защиту людских богов?

— Они не могут жить в изоляции! Мы не можем! Упрямцы! Никакой умственной тонкости! Я в затруднении.

Кафал со вздохом отошел.

Древопойманный пополз за ним, озираясь словно хорек. — Если будем драться в одиночку, погибнем. Нам нужны союзники!

Кафал помедлил, поглядел вниз. Он думал, что древний кудесник Талемендас, вполне возможно, сошел с ума. Сколько раз можно говорить одно и то же? — Союзники против кого? — спросил он, как спрашивал и спрашивал раньше.

— Против того, что грядет!

Снова бесполезный ответ. Его не смогут использовать ни Кафал, ни Тоол. Зашипев себе под нос, Великий Ведун вышел, не обращая внимания на ковыляющего следом Талемендаса.

Боевой отряд покинул лагерь. Воины перешли на бег и уже готовы были скрыться за гребнем. Кафал видел, что волчья дочь Сеток стоит на краю лагеря и следит за воинами. Что-то в ее позе намекало: она мечтает броситься вслед, оскалив зубы и подняв шерсть на затылке, чтобы присоединиться к яростной охоте.

Он пошел к ней.

Нет сомнений, она летерийка, но родовое наследие осталось лишь на поверхности — в коже, чертах лица, внешности, оставленной потерявшими ее родителями. Налет цивилизованности давно выцвел, пропал. Она отдалась на волю дикости, принесла девичью сущность в жертву. Душа ее пожрана. Она принадлежит волкам, возможно, самим богам волков, Господину и Госпоже Звериного Трона.

Баргасты должны были найти Серых Мечей и сражаться на их стороне (предполагалось, что Тук Анастер и его армия знают, что за враг их поджидает). Боги — Баргасты рьяно желали служить Тоггу и Фандерай, бежать с их смелой стаей в поисках крови и славы. Они, вдруг понял Кафал, хуже детей.

Когда первые разведчики нашли Серых Мечей, они были кучками гнилого мяса. Вот вам и слава.

Не унаследовала ли Сеток благословение, данное некогда Серым Мечам? Она дитя Тогга и Фандерай?

Даже Талемендас не ведает.

— Не ее! — зарычал сзади древопойманный. — Изгони ее, Кафал! Обреки блуждать по Пустошам, где ей самое место!

Но он не остановился. Когда до девушки оставалась дюжина шагов, она мельком глянула на него — и снова уставилась в пустоту северных земель. Он подошел вплотную.

— Они идут на смерть, — бросила она.

— Кто? Как?

— Воины, что сейчас ушли. Они умрут, как и разведка. Ты нашел врага, Великий Ведун… но это не тот враг. Снова.

Кафал развернулся, увидел притаившегося в траве Талемендаса. — Выследи их, — приказал он древопойманному кудеснику. — Приведи обратно.

— Ничему не верь!

— Это не просьба, Талемендас.

Насмешливо кудахтнув, древопойманный помчался словно укушенный пчелой заяц, встав на след охотничьего отряда.

— Бесполезно, — сказала Сеток. — Весь клан обречен.

— Твои заявления меня утомляют. Ты подобна ядовитому шипу в сердце клана, ты крадешь его силу, его гордость.

— Ты за этим явился? — спросила она. — Вырвать шип?

— Если придется.

— Чего ждешь?

— Хочу понять источник твоих заявлений, Сеток. Ты осаждена видениями? Духи приходят в твои сны? Что ты видела? Что знаешь?

— Риназана в ухо шепчет.

Она дразнит его? — Крылатые ящерицы шептать не умеют, Сеток.

— Неужели?

— Точно. Все твои речи — сплошная чепуха? Ты просто издеваешься надо мной?

— Воин — овл, тот, кого так подходяще прозвали Ливнем, перехватил боевой отряд. Он охотно поддержал мудрые советы твоей куклы. Но… боевой вождь молод. Бесстрашен. Почему дураки его выбрали?

— Когда старые воины увидели четырех собак, они пошли в лагерь, чтобы всё обсудить. А молодые похватали оружие и вскочили на ноги, сверкая глазами.

— Какое чудо, — заметила она, — что воины успевают стать старыми.

«Да уж».