Лица - Джоанна Кингслей

Жени была разочарована и удивлена его реакцией. Она не привыкла к тому, чтобы мужчина так просто отставал от нее.

Но во время следующих занятий, в пятницу, Дэнни сел уже рядом с ней. В понедельник, когда венгр входил в класс, рядом с ней раньше расположился белокурый студент. Дэнни подошел к нему и попросил:

— Во имя международной солидарности тебе нужно срочно пересесть.

Блондин подпрыгнул и поспешил прочь. Глаза Жени смеялись, но она качала головой, когда Дэнни устраивался рядом.

— Венгры — страшные люди, — напомнил он ей.

— Ты уж точно, — согласилась она.

В это время в класс вошел профессор и принялся писать на доске.

— Твоя правда, мисс Схожу-ка-я-на-химию. Я просто ужасен. И знаешь, что во мне самое ужасное?

— Ну-ка, расскажи, — улыбнулась Жени.

— Я собираюсь влюбить тебя в себя.

Жени задохнулась и не сразу смогла прийти в себя.

— И когда же это случится? Сделаю пометку в моем календаре.

— В течение шести месяцев. Не больше. Вот увидишь. Я неотразим.

— Ой-ли?

Профессор прокашлялся, намереваясь начать лекцию.

— Безусловно. Хочешь, покажу рекомендации?

Через два месяца, в апреле, ее зачетная работа по биологии вернулась с оценкой пятьдесят девять — первый неудовлетворительный балл. Не веря глазам и злясь, Жени разглядывала цифры. Она знала генетику лучше. Под оценкой она разглядела требование доктора Годет, выведенное ее миниатюрным почерком: «Зайдите ко мне».

Ее приемные часы были как раз в тот день, вторник, и начинались с четырех.

— Я этого не заслужила, — вызывающе заговорила Жени, швыряя работу на стол доктору Годет.

— Пожалуйста, присаживайтесь, мисс Сареева, — преподаватель биологии опубликовала несколько известных работ, три серьезные книги, получила звание заслуженного профессора. Хотя ей требовалось в течение семестра вести только один или два курса для выпускников, она по своему выбору учила и младшекурсников.

— Я всегда была успевающей студенткой, — Жени продолжала стоять.

— Главным образом поэтому я и попросила вас зайти. Мне известна ваша академическая репутация, — бровь Жени поползла вверх. — Да, да. Вы необыкновенная студентка, даже в этих стенах. И я наслышана, как хорошо вы занимаетесь по другим предметам. Отчего же вы провалились на зачете?

— Я так не считаю, — Жени села. Она знала, что готовилась к этому зачету без своей обычной тщательности — слишком была занята с Дэнни. Накануне зачета они ходили на чешское кино, потом до часа ночи пили вино в кафе.

— Мисс Сареева, вы красивая, одаренная молодая женщина. Думаю, вы достаточно тщеславны. Это прекрасно. Мне говорили, вы собираетесь в медицинскую школу? Замечательно. Но вам не следует с такой небрежностью относиться к моему предмету. Я наблюдала, как и другие девушки манкировали занятиями у женщин-профессоров, даже моими. Мне кажется, они, даже те из них, кто был наделен хорошими интеллектуальными способностями, полагали, что хорошая голова — отличительная черта мужчины, — Жени нетерпеливо качала ногой. — Мисс Сареева, разум нельзя разделить по половому признаку.

— Я знаю.

— В самом деле? — доктор Годет пронзительно смотрела на нее. — В вашем возрасте девушки часто не доверяют своему уму и выбирают в качестве образца мужчину. Они думают, что им льстят, когда говорят, что у них мужской ум. У них обычно нет подруг — их пугают женщины подобного же склада. И они — папенькины дочки.

— Теперь я могу идти?

— Если, мисс Сареева, вы хотите сдать зачет по моему курсу, вам следует дополнительно позаниматься в лаборатории. Всего хорошего.

Жени едва кивнула профессору.

Два часа спустя, когда Дэнни забежал за ней, она все еще злилась.

— Ведьма, — выругалась она, рассказав Дэнни, что случилось. — Тебе когда-нибудь приходилось слышать подобный вздор?

Лицо ее раскраснелось, глаза сверкали.

— Ты великолепна, — произнес юноша, целуя ей руку. — Гнев тебе идет: превращает из просто красивой в восхитительную.

Жени рассмеялась. Юноша швырялся словами, точно яркими мячиками.

— Пожалуйста, без смеха. Сегодня мы станем мстителями. Обувайся — мы прокрадемся в Зону Боевых Действий: в подбрюшину Бостона, где в мерзости копошатся всевозможные ницшеанские извращения.

— Еще раз, пожалуйста. Но на этот раз нормальными словами для моих тонких ушей, — проходившие мимо девушки с неприкрытым интересом взглянули на Дэнни. Жени к этому уже привыкла. Хотя он и не был классически красив, но обладал притяжением, очаровывающим женщин всех возрастов. Официантки оказывали ему особое внимание и подолгу задерживались у столика. Продавщицы среднего возраста бросали других покупателей и призывно улыбались, вопрошая, чем они могут быть полезны.

— Твои уши. Раковины, в которые я вливаю скудный дар своих слов, надеясь, что, проходя по дугообразным каналам к твоему плодородному мозгу, они смогут его оплодотворить, благодаря чему ты сможешь их постичь.

— Дэнни! — взмолилась она. Ее смех рассыпался нежными переливами.

— Язык должен соответствовать тому, что описываешь. Ну, ладно. Вперед! К изнанке города! Вдохнем жизнь извращенцев и сидящих на игле.

— А что же ты так и не сказал?

Он расширил глаза в шутливом удивлении:

— Но я так и говорил.

Жени взяла его за руку, и они вышли из общежития, чувствуя на себе провожающие взгляды.

Жени была уверена, что у него уже был сексуальный опыт, но все же он не пытался лечь с ней в кровать. Она гадала, почему, и старалась прикинуть в голове, как бы она ответила, если бы он сделал ей такое предложение. Она хотела его, она это знала. Легкое прикосновение, взгляд, ощущение его тела в темноте кинотеатра, прикосновение ткани его брюк к ее ноге — не специально ли? — все это заставляло участиться дыхание, горячило кровь.

Он никогда ей этого не предложит, решила Жени. По крайней мере, не словами. Слишком уж формально — не его стиль. Она понимала, что если они вместе окажутся в постели, то это случится само собой, как все их встречи.

Они с Дэнни виделись часто, но никогда не назначали встречи заранее, больше, чем за несколько часов. Обычно он звонил ей после обеда или к вечеру и спрашивал, нет ли у нее настроения прогуляться. Она отвечала: «да», и они шли на прогулку, в кино, на репетицию бостонского симфонического оркестра, ужинали в дешевых ресторанчиках или играли в шахматы (Дэнни ее обучал, но она так и не смогла его обыграть). Он касался ее почти невзначай — брал за руку, обнимал за плечи и талию, разглаживал волосы. Но целовались они, лишь расставаясь, в конце вечера и то мимолетно. Когда Дэнни уходил, Жени ощущала душевный подъем и в то же время пустоту, похожую на голод.

С Пелом она ничего подобного не испытывала и, встретив Дэнни, стала о Пеле реже думать, все реже и реже писать.

Дэнни же был постоянно в ее голове, мешая занятиям. С его непредсказуемостью надо было что-то делать: она никогда не знала, придется ли встретиться вновь, и постоянно держала юношу в мыслях.

Сколько раз она клялась, что если он в следующий раз позвонит, она ответит, что ей уже назначили свидание. Но заслышав голос Дэнни, никак не могла на это решиться. Вплоть до вечера в начале марта, когда заставила себя сказать, что занята.

Жени попробовала это только однажды и никогда не пыталась снова; Дэнни не спросил, чем она была занята и почему не сможет изменить своих планов, чтобы встретиться с ним.

— Думал, завалимся с тобой на японское кино, — его голос звучал откровенно сочувствующе. — Идет только сегодня. Придется сходить одному.

Она не удержалась и спросила, не могли бы они встретиться завтрашним вечером, и помертвела от его ответа: «Посмотрим». На следующий день он не звонил. Он не звонил пять дней. Нервы Жени совсем расходились.

Она не принимала ничьих приглашений. По вечерам оставалась в общежитии. Она понимала, что он с ней играет, но ничего не могла с собой поделать.

В Зоне Боевых Действий Дэнни счастливо воскликнул:

— Вот она Жизнь! Вот настоящая реальность! Взаправдашнее кино во плоти. Разве что актеры не сознают, что представляют Новую Волну.

Его ассоциации часто ускользали от Жени. Отчаянно начитанный, он готовился стать писателем. Он знал классическую литературу большинства стран, читал модернистские работы на английском, французском и немецком языках. Его ужасало, что Жени не читает ни прозы, ни поэзии, кроме тех произведений, что ей задавали, и не принимал объяснения, что ей и так много приходится читать. Для Дэнни чтение означало слова, их структура, звучание, навеваемые ими образы, а вовсе не информация. Даже газета оставляла его равнодушным. «Набор событий, который всегда одинаков — убийство, секс, землетрясение. Каталог катастроф. Ничего не меняется, кроме дат».