Тринадцатая редакция - Ольга Лукас

У Дмитрия Олеговича наблюдалась обратная ситуация – с самого детства у него был настолько высокий порог эмоциональной чувствительности, что рассмешить его могли только фильмы ужасов, а напугать – и вовсе ничего. Его абсолютная уверенность в собственном превосходстве заставила Джорджа сперва стыдиться излишних эмоциональных проявлений, а потом – бороться с ними самым идиотским и противоестественным способом.

Только после знакомства с Эрикссоном Дмитрий Олегович начал открывать для себя яркий мир живых ощущений и эмоций. После весьма изнурительных упражнений, сопровождавшихся – как же без этого – крайне злоехидными комментариями учителя, он достиг того, что многие люди получают при рождении. Научился чувствовать и – что очень важно – выражать свои чувства. Впрочем, получив это умение в сознательном возрасте в качестве величайшей милости природы, он исключительно бережно обращался с ним, крайне редко и аккуратно вынимал из сейфа своей души. Ведь самое упоительное в умении контролировать свои эмоции заключается не в том, чтобы отказаться от них вовсе, а в том, чтобы дозировать, смаковать, осознанно ими наслаждаться. Можно ведь и гневаться с удовольствием, и страдать с наслаждением, и плакать со вкусом, главное – понимать, что в любой момент привычное и удобное равновесие может быть восстановлено.

Джордж, выбравший для себя путь «всё или ничего», крайне расстроил своего друга: вместо того чтобы двигаться вперёд, он отпрыгнул в сторону и спрятался в тень. Но эмоции и желания имеют удивительную особенность выживать даже в самых неблагоприятных условиях: выжженные не до конца, они ждут только удобного момента, чтобы вырваться на свободу, сбить с ног человека, уверенного в том, что он полностью их победил. Потому что себя невозможно победить, с собой можно только договориться, предварительно заключив перемирие.

Таким образом, стараясь раздразнить Джорджа при всяком удобном случае, Дмитрий Олегович замечал, какие эмоции оказались наиболее живучими. Будет время – он займётся другом серьёзно, а то это как-то неправильно: у Джорджа не осталось никаких вообще желаний – ни единого, ни полужелания, не за что цепляться, нечем шантажировать, а это странно и неразумно. В любом человеке, если очень постараться, можно развить и культивировать желание, за которое он впоследствии душу продаст. И – думает иногда Дмитрий Олегович – если ему удастся проделать что-нибудь подобное с полностью замороженным Джорджем, прочих людей он будет раскалывать как орешки. Такой способ куда увлекательнее и гораздо рациональнее бессистемного поиска уже готовых носителей.

Дмитрий Олегович ничего ещё толком не предпринимал, но Джордж в его присутствии постепенно оттаивал, оживал. А уж смерч, ворвавшийся в его комнату ранним утром (за пять минут до назначенных девяти часов), и вовсе производил крайне живительное впечатление.

– Так, я тебя обещал разбудить – бужу! – сообщил он. – Ну-ка, подними голову!

Дмитрий Олегович в ответ только поуютнее укутался в одеяло – опять явился этот зануда! Сейчас начнёт уговаривать его ну сегодня-то обязательно сходить на физкультуру, потому что бегать кросс – это так увлекательно, а ещё можно остановиться где-нибудь на полпути и нахально покурить – ага, а потом бежать дальше, с трудом восстанавливая дыхание. Как будто нельзя взять да и прогулять этот чёртов кросс и курить, сидя на крыше, сколько вздумается.

– Повторяю – подними голову! – приказал Джордж.

– Да отвяжись ты от меня! – пробурчал Дмитрий Олегович, поворачиваясь лицом к стенке.

– Перехожу к агрессивной форме воздействия, – предупредил Джордж, вытаскивая из-под беззащитного товарища подушку и щедро поливая её холодной водой из заранее припасённой пластиковой бутылочки.

– Отдай сюда подушку! – весьма внятно возмутилась жертва.

– Пожалуйста, забирай, – не стал сопротивляться Джордж. – Словом, ты разбужен, этот пункт выполнен, я убежал. Встретимся как-нибудь потом.

Тот, кто когда-нибудь прикладывался тёплой со сна щекой к мокрой, холодной, отвратительной подушке, легко поймёт Дмитрия Олеговича. Нет, он не злился, не гневался и не посылал вслед вероломному другу проклятия необратимого характера. Он сидел на своей кровати, сбросив на пол мокрую подушку (тётушка, которая каждый день приходит сюда наводить порядок, подберёт её и сменит наволочку), и хохотал. Хохотал тихо, сдержанно, но при этом – на всю катушку. Стоило, наверное, хотя бы ради этого попросить Джорджа разбудить себя рано утром. Кстати, а зачем, собственно, было так рано вскакивать? Ах, ну конечно же, надо подготовиться к встрече с Машей – пора заняться ею вплотную, пока Анна-Лиза не повесила ему на шею своего клиента. Ну, и между делом неплохо бы выяснить, что приключилось с этим истинно народным героем, с Егорием Храбрым, какая муха его укусила с утра пораньше.

Истинно народный герой, кстати, совсем не так представлял себе это утро. С тех пор как Димка завёл привычку останавливаться у него во время своих визитов в Петербург, Джордж всё ждал, когда же тот попросит его, как в школьные годы, поработать живым будильником. Живой будильник отличается от любого, даже самого хитроумного механизма тем, что от него невозможно отделаться вообще никак: он будет ласково упрашивать, строго требовать, он начнёт рассказывать интересные истории, тормошить, уверять, что за окном отличная погода, что на соседней улице поют и пляшут очередные сектанты в разноцветных хламидах и так далее.

«Как будет чудесно вспомнить эти милые беззаботные времена!» – мечтал Джордж, бодро шагая ранним утром в сторону тира.

В стрельбе он упражнялся почти каждый день – в милицейском тире неподалёку от «Квартиры самурая». Стрельба была очередным спортивным увлечением Джорджа – именно спортивным, не больше, он совершенно точно знал, что не сможет выстрелить в человека, хотя воображать на месте мишени физиономию какого-нибудь сиюминутного врага он любил. Но дальше игры воображения дело не заходило. Джорджу хватило его школьного опыта, когда он, справедливо мстя, как ему казалось, зловредной училке, направил ей в глаза струю из газового баллончика. Лучше бы он брызнул себе в глаза, честное слово. Было бы больно, но не стыдно. Но товарищи по тиру конечно же не знали, с каким пацифистом они имеют дело, и всецело одобряли настрой хозяина ресторана, всегда готового дать отпор кому угодно (ну, только не им конечно же, только не служителям закона). По-своему они его даже уважали и не раз, если уж начистоту, приезжали по первому зову в «Квартиру самурая» – наводить порядок и утихомиривать простых подгулявших посетителей. С непростыми разбиралась местная служба безопасности. Кстати сказать, именно благодаря симпатии органов правопорядка к демократичному Джорджу, секретный (но вовсе не секретный для тех, кому надо!) офис партии «Народный покой» избежал нескольких обысков – потому что ничего серьёзного там всё равно найти было нельзя, а зачем из-за мелочовки нормального пацана тревожить?

Сегодня утром, выпустив, как и планировалось, целую обойму в воображаемую Анну-Лизу и готовясь выпустить ещё одну, Джордж был вынужден прерваться на телефонный звонок из ресторана. Нескольких произнесённых старшим менеджером условленных фраз, якобы вполне невинных, хватило для того, чтобы Джордж позабыл и об Анне-Лизе, и даже о спящем в его квартире школьном друге. Потому что случилась крайне скверная вещь – один поставщик, снабжавший ресторан не вполне легальным продуктом, просигнализировал, что его практически застукали. Так что он смывается от греха подальше, а старым клиентам советует, во-первых, искать новый источник товара, а во-вторых, а может быть, и в-главных – получше его прятать.

Невозмутимо отложив в сторону оружие и кивком подозвав служителя тира, Джордж распрощался со всеми, сославшись на долг гостеприимства – дескать, совсем забыл, ко мне тут друг из Москвы приехал, надо его развлекать, а то ему скоро обратно. История, в которую он влип – вернее, мог влипнуть в любой момент, – была достаточным основанием для того, чтобы завсегдатаи милицейского тира вспомнили о своих профессиональных обязанностях и взялись за него всерьёз.

Как уже говорилось, в детстве Джордж был хорошим, послушным мальчиком, просто потому, что не находил в непослушании никакого удовольствия. Но потом он познакомился с плохим мальчиком Димой Маркиным и стал потихоньку бунтовать против взрослых. У него это получалось не так талантливо, как у приятеля, поскольку бунтовал он не по велению души, а для того, чтобы быть не хуже Димки. То есть осуществил свободный выбор: перестал подчиняться родителям и начал подчиняться другу. Добровольно и без принуждения со стороны сменял шило на мыло.

С тех пор прошли годы, но Джордж периодически вспоминает о том, что время от времени надо поступать наперекор родителям, пусть даже и себе во вред. После того как «Квартира самурая» была отмечена разными тонкими ценителями за единство стиля и отец очень похвалил сына за хороший вкус, Джордж из одной только вредности немедленно отвёл один из залов под кофейный, а в отдельные кабинеты велел подавать вообще всё, что потребует посетитель. Но от этого заведение только выиграло – все любят ходить в модные места, но не все любят японскую кухню. Отец снова похвалил Джорджа – на этот раз за деловую хватку, так что сын из чувства противоречия чуть было не свернул к чертям торговлю кофе и зельями: он же не ради родительской похвалы всё это делал, а ради бунта, в надежде, что папа будет очень недоволен, но потом одумался и оставил всё так, как оно обустроилось.