Заговор в Уайтчепеле - Энн Перри

Шарлотта оцепенела. То, что начиналось как проявление несправедливости в отношении Питта, разрослось в заговор, угрожавший безопасности общества.

– Что же делать? – спросила она, пристально глядя на старую даму.

– Понятия не имею, – честно ответила та. – Во всяком случае, пока.

После ухода растерянной и глубоко несчастной миссис Питт Веспасия еще долго сидела в желто-золотистой комнате, глядя через окно на лужайку. Всю свою жизнь она жила при правлении Виктории. Сорок лет назад Англия казалась самой стабильной страной на свете, где система ценностей оставалась незыблемой, деньги сохраняли свою стоимость, церковные колокола звонили по воскресеньям, священники читали проповеди о добре и зле и мало кто подвергал сомнению их истины. Каждый знал свое место и был более или менее доволен им. Будущее представлялось безоблачным. Но все это исчезло, словно облетевшие осенью летние цветы.

Пожилая леди даже удивилась тому, как ее разозлило известие о том, что Питта сняли с должности и перевели в Спиталфилдс, в чем почти наверняка не было никакой служебной необходимости. Но если Корнуоллис являлся тем человеком, за которого она его принимала, то Томас, по крайней мере, находился вне пределов досягаемости со стороны «Узкого круга», и хотя бы это внушало оптимизм.

Леди Камминг-Гульд уже не получала столько приглашений, как прежде, но выбор у нее все еще был. Сегодня при желании она могла посетить садовую вечеринку в Эсбери-Хаус. Еще вчера она хотела отказаться от этого и даже уведомила об этом в разговоре леди Уэстон. Но среди приглашенных было немало хорошо знакомых ей людей, в том числе Рэндольф Черчилль и Эрдал Джастер, и в конце концов пожилая дама решила принять приглашение. Возможно, там ей удастся встретиться с Сомерсетом Карлайлом. Этому человеку вполне можно было довериться.

Стоял пригожий, теплый день. Сады были в цвету – лучшее время для вечеринки на открытом воздухе выбрать было просто невозможно. Верная своей привычке, Веспасия опоздала, и, когда она подъехала, лужайки уже пестрели шелком и муслином изысканных платьев, украшенными цветами дамскими шляпками с поднятыми вуалями и разноцветными зонтиками, грозившими причинить травмы всем, кто попадался на пути их владелицам.

На Веспасии было платье серого и сиреневого цветов, а голову ее венчала шляпка со щегольски отогнутой в сторону, словно крыло птицы, тульей. Такую шляпку могла надеть только женщина, которую ни в малейшей степени не волнует, что о ней подумают другие.

– Чудесно, моя дорогая, – холодно произнесла леди Уэстон, – просто уникально.

В ее устах это означало, что подобный наряд вышел из моды и никто, кроме леди Камминг-Гульд, не осмелился бы облачиться в него.

– Благодарю вас, – сказала Веспасия с ослепительной улыбкой. – Чрезвычайно великодушно с вашей стороны. – Она окинула пренебрежительным взглядом безыскусное платье леди Уэстон. – Вы обладаете удивительным даром.

– Прошу прощения? – Та была явно сконфужена.

– Будучи самой скромностью, восхищаетесь другими, – пояснила ее гостья.

Она улыбнулась и, взмахнув юбкой, двинулась дальше. Леди Уэстон, до которой не сразу дошло, что Веспасия взяла над нею верх, была вне себя от ярости.

Леди Камминг-Гульд прошла мимо Торольда Дисмора, владельца газеты, оживленно беседовавшего с сахарозаводчиком Сиссонсом. Сейчас последний, чье лицо выражало неподдельный энтузиазм, был совсем не похож на того зануду, каким он выглядел в компании принца Уэльского во время их последней встречи.

Веспасия с интересом посмотрела на них, думая, что же такое эти двое могут столь увлеченно обсуждать. Дисмор отличался импульсивностью и эксцентричностью. Он с подлинной страстью отстаивал свои убеждения, несмотря на то что происходил из состоятельной и знатной семьи, и ему вроде бы было совсем ни к чему особо усердствовать. Этот человек слыл блестящим оратором, порой весьма остроумным, но только не в те моменты, когда речь заходила о политических реформах.

Сиссонс, добившийся всего в своей жизни сам, производил впечатление тугодума и нелюдима, когда ему приходилось общаться с членами королевской семьи. Вероятно, он принадлежал к категории людей, на которых присутствие венценосных особ оказывает парализующее действие. На одних такое действие оказывает гениальность, на других – красота, а на некоторых – титул…

В силу столь очевидных различий между этими двумя людьми Веспасии было тем более любопытно, что могло объединять их. Но узнать это ей было не суждено: она столкнулась лицом к лицу с Чарльзом Войси, щурившим глаза на солнце. Его лицо казалось абсолютно бесстрастным. Пожилая дама совершенно не представляла, как он к ней относится – с симпатией или неприязнью, с восхищением или презрением. Может быть, он забывал о ней в то самое мгновение, когда она исчезала из виду? Эту мысль нельзя было назвать приятной.

– Добрый день, леди Веспасия, – учтиво произнес Чарльз. – Прекрасный сад.

Он окинул взглядом изобилие оттенков и форм, темную живую изгородь, аккуратно постриженную траву лужаек и сверкающие пурпурные цветки ириса, между лепестками которых пробивались солнечные лучи. Теплый, словно ленивый, воздух был густо насыщен парфюмерными ароматами.

– Как это все по-английски, – добавил Войси.

Да, это и впрямь выглядело очень по-английски. Однако леди Камминг-Гульд вдруг вспомнила римскую жару, темные кипарисы на фоне синего неба и плеск фонтанов, звучавший словно музыка. Днем яркое солнце слепило глаза, но к вечеру его лучи становились мягкими, приобретая желтовато-розовый оттенок, и окутывали все вокруг своей красотою, исцеляя телесные и душевные раны.

Но все это было связано с Марио Корена, а не с этим человеком, стоявшим сейчас перед старой дамой. Это была другая битва, за другие идеалы. Нужно было думать о Питте и о чудовищном заговоре, одной из жертв которого он стал.

– Действительно, – отозвалась леди Камминг-Гульд столь же учтиво и столь же холодно. – Эти несколько недель в середине лета стоит особенно хорошая погода. Наверное, потому, что эта пора так скоротечна. Завтра может пойти дождь.

Ее собеседник слегка повел глазами.

– Я смотрю, у вас элегическое настроение, леди Веспасия. Вы выглядите несколько грустной.

Пожилая женщина взглянула ему в лицо, залитое лучами безжалостного солнца, которые высвечивали каждый изъян, каждую черточку, оставленные страстью, яростью или болью. Интересно, как он воспринял казнь Эдинетта? Леди Камминг-Гульд слышала гневные нотки в его голосе, когда он говорил в приемной здания апелляционного суда перед началом заседания. И тем не менее он был одним из судей, признавших Эдинетта виновным. Но поскольку решение было принято большинством четыре против одного, проголосуй Войси против, он лишь выдал бы свои симпатии, но все равно не смог бы повлиять на исход голосования. Вероятно, это причинило ему душевную рану.

Что им двигало – личная дружба или политические пристрастия? А может быть, уверенность в невиновности Эдинетта? Стороне обвинения так и не удалось не только выявить мотив убийства, но и доказать его существование.

– Пожалуй, – уклончиво сказала пожилая леди. – Радость, вызываемая мимолетной красотой лета, неразрывно связана с мыслью о скором ее исчезновении и уверенностью в том, что она вернется, пусть и не для всех.

Чарльз пристально посмотрел ей прямо в глаза. От первоначальной учтивости не осталось и следа.

– И сейчас ее видят отнюдь не все, леди Веспасия.

Старая женщина подумала о Питте, находившемся в Спиталфилдсе, об Эдинетте, лежавшем в могиле, и о многих миллионах тех, кто не имел возможности любоваться освещенными солнцем цветами.

– Очень немногие из нас, мистер Войси, – согласилась она. – Но по крайней мере, она существует, и это вселяет надежду. Пусть лучше цветы распускаются для немногих, чем ни для кого вообще.

– До тех пор, пока мы принадлежим к тем немногим, – тут же отозвался судья, который на этот раз даже не пытался скрыть горечь.

Леди Камминг-Гульд улыбнулась, не испытывая ни малейшего раздражения из-за его невежливости. Это было обвинение, и по лицу Чарльза пробежала тень сомнения, что, возможно, он совершил ошибку. Веспасия хотела, чтобы Войси продемонстрировал свои чувства, – так и вышло. Это стоило ему усилий, но зато теперь он расслабился и улыбался ей широкой улыбкой, обнажив превосходные зубы.

– Конечно, как еще мы можем говорить о них, если не в мечтах? Но я знаю, вы ратовали за реформы, как и я, и несправедливость тоже вызывает у вас возмущение.

Теперь Веспасия испытывала нерешительность. Ее собеседник был непростым человеком – вероятно, по причине своей редкой честности и цельности.

Может быть, Эдинетт убил Мартина Феттерса, чтобы предотвратить республиканскую революцию в Англии? Этот способ изменения государственного строя кардинально отличался от политических реформ, предусматривающих изменение законов и убеждение людей, власть предержащих, в необходимости предпринять соответствующие действия.