Городские легенды - де Линт Чарльз

– Вот и конец, – сказал Ники.

Он опустился на землю рядом с трупом урода и стал ждать прибытия полиции.

– Вот и все, кончилась моя охота.

Прошли почти сутки, но Луэнн так и не оправилась от потрясения.

Кое-как вырвавшись из-под перекрестного огня вопросов полиции и журналистов, она обнаружила, что одиночество не приносит желанного облегчения. Лицо человека, который напал на нее, по-прежнему стояло перед глазами. В самом ли деле оно ерзало, как неплотно прилегающая маска, или это ее воображение, введенное в заблуждение неверным сумеречным светом и подогретое рассказами Ники, сыграло с ней злую шутку?

Лица у них сидят криво...

Она не могла выбросить их из головы. То лицо. И кровь. И полицейских, которые тащили Ники в патрульную машину. И все, о чем он ей рассказывал.

Они уроды...

Бред какой-то.

Их пища – огонь, который делает нас людьми.

Казалась, глубокая внутренняя боль, о которой он не забывал ни на миг, подсказывала ему эти слова.

Они не люди... просто похожи...

Что-то тяжело шлепнулось на ее балкон, она подскочила от страха, но тут же успокоилась, сообразив, что это просто мальчишка-разносчик забросил сегодняшнюю газету. Никакого желания читать, что пишут в «Дейли джорнал», у нее не было, но она все-таки вышла на балкон и подобрала газету. Вернулась в комнату, села, разложила печатные листы на коленях.

Как и следовало ожидать, вчерашнему происшествию в парке отведена вся первая полоса. Вот она на фотографии, ну и видок, напуганная, ни на что не похожая. А вот уносят труп в черном мешке. Ники крупным планом...

Вдруг она замерла, сердце забилось как сумасшедшее – до нее дошел смыл заголовка под фотографией Ники.

Убийца найден мертвым в камере – полиция озадачена

– Нет, – прошептала она.

Они про меня тоже знают.

Она столкнула газету с колен, та упала на пол. Но и оттуда Ники все равно смотрел на нее.

Они охотятся за мной.

Не может этого быть. Все, что он ей тут наговорил, просто бред безнадежно больного человека.

В камере я не протяну и ночи. Уроды тут же пронюхают и явятся всей компанией, оглянуться не успеешь...

Но ведь раньше, много лет назад, когда они вместе учились в университете, он был нормальный. Правда, со временем люди меняются...

Она подобрала газету и быстро пробежала статью глазами, ища какого-нибудь рационального объяснения случившемуся, чтобы успокоить страхи и не поддаваться панике. Но полиция ничего не знала. Никто не знал.

«Полагаю, что в настоящий момент никто, кроме самого Ники Строу, не мог бы объяснить, что именно произошло», – прокомментировал случившееся представитель полиции.

Никто, кроме Ники и тебя, мелькнула в голове Луэнн пугающая мысль.

Она встряхнулась, пытаясь отогнать ее подальше.

Их тянет к тем, чье пламя горит всего ярче.

Она глянула в окно. За давно не мытыми стеклами собирались сумерки. Скоро совсем стемнеет. Наступит ночь. В темноте свет виден издалека; чем ярче свет, тем дальше его видно.

Те, чье пламя горит всего ярче... как твое.

– Но это... это же неправда, – выдавила она, ее голос эхом отозвался от стен полупустой комнаты. – Совсем не правда. Ну скажи, что ты пошутил, Ники.

Но Ники больше нет.

Она выпустила газету из рук, встала, бесцельно, как призрак, прошла по комнате, остановилась у окна. Все окружающее вдруг показалось ей бесконечно чужим, не имеющим к ней никакого отношения.

На улице было странно тихо. Движение почти прекратилось – ни машин, ни пешеходов. Напротив, у витрины книжного магазина, привалившись спиной прямо к стеклу, стоял человек. Сначала ей показалось, что он наблюдает за ее окном, но из-за широких полей шляпы трудно было сказать наверняка.

Раз увяжутся за тобой, и больше уже не стряхнешь.

Тот человек в парке. Его лицо. Оно ерзало. Как будто кожа была ему слишком велика.

Они от тебя не отстанут, пока не выжмут досуха.

Все это ей снится.

Она отвернулась от окна и обхватила себя руками, чтобы унять дрожь, которая навалилась, стоило ей вспомнить слова, сказанные Ники перед уходом.

А что если я прав?

Нет, с этим она не могла смириться. Она снова выглянула на улицу. Фигура перед магазином исчезла. Замерев, она стала ждать, когда на узкой крутой лесенке, ведущей к ее балкону, раздадутся шаги и чья-то тень упадет на стекло.

Зима была суровой

Обычно я стараюсь не выходить из состояния замешательства, а все из-за выражения, которое оно придает моему лицу.

Декабрь выдался на редкость холодный, таких морозов не помнили с начала века, когда впервые стали вести регулярные наблюдения за погодой, но, как подумала Джилли, в ледниковую эпоху плейстоцена наверняка бывало и похуже. Истинная правда, только легче от этого не становилось, ведь вокруг по-прежнему бушевала злая морозная ночь. Ледяной, как в Арктике, ветер завывал в тоннелях улиц в Катакомбах. Он заставлял пускаться в безумный пляс снеговые вихри, так что порой из-за них нельзя было различить дороги, наметал вдоль стен заброшенных домов сугробы, хоронил брошенные машины.

Джилли чувствовала себя неуклюже, как укутанный заботливой мамашей ребенок: на ней были сапоги, парка, под джинсами еще одни штаны, шерстяная шапчонка надвинута на самый нос, длиннющий шарф раз пятьдесят обмотан вокруг шеи, так что только глаза выглядывали из узкой щели в шерстяном коконе. Голову она по-черепашьи втянула в плечи, пытаясь спрятать шею в недрах парки, руки в перчатках засунула в карманы.

Но и это не помогало. Ветер пронизывал ее насквозь с такой легкостью, как будто на ней вообще ничего не было, и чем дольше она лезла по сугробам, тем больше замерзала. Грейс-стрит и Уильям-сон-стрит уже сверкали ярко-синими и янтарными огнями снегоуборочных машин, точно во время карнавала, – там борьба со стихией шла полным ходом, а здесь, в Катакомбах, белый покров будет лежать, пока не растает сам собой. Одинокие цепочки человеческих следов, оставленные бездомными и прочими отщепенцами, которые ходили по своим делам, были единственным признаком жизни в этом забытом богом месте, однако и их заметало прямо на глазах.

Да, в такую ночь только глупец или тот, у кого совсем нет выбора, отважится высунуть нос на улицу. Джилли относила себя к последним, однако Джорди, провожая ее из дома, недвусмысленно намекнул на ее принадлежность к первой категории.

– Джилли, не сходи с ума, – заявил он. – Посмотри, что на улице-то делается.

– Я должна пойти. Это важно.

– Для тебя и пингвинов, ни для кого больше.

И все же она пошла. Наступал канун зимнего солнцестояния, ровно год с тех пор, как геммины покинули город, и потому она считала, что от нее не зависит, идти или нет. Снег, метель или камни с неба, а она должна быть в Катакомбах сегодня вечером. То, что гнало ее из теплой студии в тот вечер, по словам профессора Дейпла, в старину называли долгом чести: хочешь не хочешь, а платить надо.

Поэтому она оставила Джорди в своей студии, где он сидел на раскладной кровати и развлекался новым коуплендовским свистком в окружении находящихся в разной стадии готовности картин и прочего живописного беспорядка, а сама шагнула во вьюжную ночь.

Она остановилась, только поравнявшись с переулком, который тянулся вдоль южной стены дома Кларка. Свернув в него, она повернулась к ветру спиной и под подозрительными взглядами заметенных снегом горгулий, нахохлившихся на карнизах, опустила шарф и оглядела переулок из конца в конец. Она уже видела Бейб, как та стоит, небрежно привалившись к старому «бьюику», – вон он и сейчас на том же месте, – черные лосины и видавшая виды футболка выглядывают из-под плаща, Мартинсы чернеют на свежевыпавшем снегу. Она почти слышала, как геммины хрипловатыми голосами выводят странную песню на мотив модного тогда рэпа.