Архив пустоты - Юлиана Лебединская

Под конец рука онемела от усталости. Огней замахнулся, а ударить не получилось. Тесак выпал из пальцев, оставив только небольшую царапину на шее обдолбки – перемазанной нечистотами старухи с пустыми мешками вместо грудей и свисающими с живота складками кожи. Старуха заскулила жалобно, выронила надкушенный синт-бургер, поползла прочь. Огней поднял тесак, устало пошёл следом. Догнал, перевернул на спину, опустился радом на колено. Ударил раз, второй, третий – никак не получалось попасть по горлу. Потом всё-таки попал, еле успел уклониться от брызнувшей в глаза горячей струи. И понял: всё, предел. На большее сил нет.

Большего и не требовалось. Работу они сделали, причём отлично. Но чего это стоило! Семён сидел на груде трупов и плакал, словно ребёнок. Ост держал за длинные чёрные пряди отсечённую женскую голову и глупо хихикал, разглядывая. Борис тёр испачканный кровью лоб, но и перчатки, и рукава комбинезона по самые локти были густо-алыми, так что становилось только хуже.

Огней посмотрел на часы и удивился: время едва перевалило за полдень. А казалось…

– Всё, на сегодня рабочий день закончен, возвращаемся в Наукоград, – скомандовал. – Уборщикам до вечера работы здесь хватит. Ост, брось эту дрянь! Звони Гроберу, пусть дополнительные транспорты высылает. Улей мы на месяц белковой прикормкой обеспечили.

Семён повернул к нему заплаканное лицо.

– Огней, мы же убийцы, монстры.

Корсан вскарабкался к нему, наступая на чьи-то спины, животы, груди – всего лишь на туши забитого скота, – похлопал по плечу:

– Выбрось дурь из головы. Мы теперь не ловцы, мы охотники, добытчики. А если ты себе чего-то там воображаешь… Отключи воображение. Деактивируй!

Есть не хотелось, несмотря на то что подошло время обеда. Зато клонило в сон. Смертельно. Огней едва вытерпел те полчаса, пока вагончик монорельса катил их к воротам Наукограда. По визифону отчитался о проделанной работе Бруту и возблагодарил судьбу, что тот занят на строительстве Питомника.

На проходной Корсан вытребовал электромобиль и водителя – развести ловцов по домам. Крутить педали или топать на своих двоих силы ни у кого не осталось. Ост и вовсе захрапел ещё в вагончике, выхлебав досуха свою флягу. Едва добрался до коттеджа, Огней, не раздеваясь, упал на кровать и провалился в сон, больше похожий на беспамятство.

Разбудил звонок интеркома. Огней сел, очумело потряс головой. В окна по-прежнему светило солнце, только отчего-то не с запада, как полагалось бы, а с востока. С минуту он пытался осмыслить сей феномен. Но интерком трезвонил и трезвонил, пришлось вставать, шаркать к нему. Николай.

– Привет, братик! Ох и здоров же ты спать. Я тебя раз десять по визифону вызывал – глухо. Волноваться начал, но твои ведомые сказали, что ты дома, отсыпаешься, что Брут вам выходной дал «за перевыполнение плана». Вот и начал звонить на домашний, у него вроде «голосок» погромче.

– Выходной? – глупо переспросил Огней.

Посмотрел на календарик в углу экрана. Получается, он почти сутки спал?! Спохватился:

– Что-то случилось? Зачем ты меня искал?

Николай улыбнулся:

– Поздравить хотел, папаша. Или ты передумал?

Сонная одурь отпускала медленно.

– Что «передумал»?

– Ау, просыпайся! Марина сегодня ночью родила. Мальчика!

– Что?! Где ребёнок?

– Думаю, там же, где и мама. А ты…

Огней не дослушал. Он уже бежал к первому лабораторному корпусу.

Корсан не удивился бы, обнаружив у клетки Гамильтона. Но вместо профессора там стояла Сэла.

– Ты?!

Девушка обернулась. Улыбнулась приветливо.

– Добрый день, Огней. Меня срочно вызвал господин Курт вчера вечером, когда начались схватки. Это ведь первый ребёнок, которого рожает… – Она запнулась. – Главврач сказал, что я должна знать особенности поведения моих подопечных, быть готовой к неожиданностям. На счастье, она ведёт себя адекватно, как нормальная женщина. Инстинкт материнства заложен в нас куда глубже, чем разум.

Огней повернулся к клетке. Марина восседала в своём гнезде, бережно прижимая младенца. Ребёнок цепко держался за белую, налитую молоком грудь, сладко причмокивал.

У Огнея потемнело в глазах. Вспомнился самый первый день очистки, гнездо каннибалов, обдолбка, кормящая грудью ребёнка…

– Не сметь!

Он сорвался с места, заскочил в клетку, выхватил младенца из рук матери, выбежал наружу, с силой захлопнул дверь.

Сэла удивлённо смотрела на него.

– Огней, что случилось? Биохимики проверяли молоко, оно превосходно.

– Не сметь давать моего сына этой твари! Понятно?

– Хорошо, Огней, как скажешь. Только успокойся. Можно, я возьму?

Она протянула руки к ребёнку. Огней вдруг увидел, какой тот крохотный, хрупкий. Одно неверное движение – и сломаешь. Безропотно отдал младенца. Пробормотал неуверенно:

– Есть же какие-то смеси или… не знаю!

Он в самом деле не знал, как быть дальше. Нет, он не передумал: этот малыш будет его сыном. Он воспитает его так, как следует. Но… пока что ни времени, ни знаний для этого у него не хватало.

Огней упрямо сжал губы. В конце концов, внешнемирка обязана ему всем.

– Ты выйдешь за меня замуж. Моему ребёнку нужна мать.

Девушка удивлённо моргнула. Быстро посмотрела на существо, вцепившееся в прутья клетки, пожирающее взглядом собственное дитя.

– Но… Николай говорил: ты любишь Марину Гамильтон.

– Марина Гамильтон умерла. Эта тварь никакого отношения к ней не имеет! Понятно?!

Сэла поспешно отступила.

– Не кричи, ребёнка испугаешь.

Огней прикусил губу. Как он ненавидел сейчас этих мразей в клетках! Одну – за то, что всё ещё была слишком похожа на Марину. Другого – за то, что Марину погубил. Он пожалел, что нет под рукой ни автомата, ни тесака даже.

– Ты не ответила на моё предложение, – произнёс.

– Предложение? – Сэла грустно улыбнулась. – Я его принимаю. Знаешь, я полюбила тебя, как только увидела. Когда ты впервые вошёл в мой магазин. Ты, наверное, и не помнишь. На тебе был абсолютно нелепый балахон – маскировался под внешнемирца. Но стоило мне посмотреть в глаза… Взгляд льва в засаде. Не знаю, как объяснить. В тот миг я не думала о Наукограде, вообще не думала ни о чём… А потом ты меня спас, и, значит, у меня нет выбора, правильно?

– Правильно. Сына мы назовём Виктором, как моего отца. Не хочу, чтобы он считал родителями вот этих. – Он мотнул головой в сторону клеток. – Чтобы вообще о них знал.

Он взял Сэлу за плечи, бесцеремонно развернул к выходу:

– Пошли, нечего здесь делать.

Существо в клетке отчаянно взвыло.

На смену июню пришёл июль, затем начался август. Первое лето новой эры шло своим чередом, будто катастрофы и не было. И жизнь Улья нашла своё русло. Кормёжка и уборка по расписанию, взвешивания и замеры – словно это и впрямь ещё одна ферма Наукограда, и в клетушках-стойлах жили козы либо овечки, а не существа, так похожие на людей. Похожие, но не люди. Мартин Брут не ошибся: обслуживающий персонал Улья быстро свыкся с этой реальностью. За исключением разве что куратора Фристэн.

Первое время подчинённые относились к Сэле настороженно. Некоторые – старожилы Наукограда – снисходительно. А уж о том, чтобы выполнять беспрекословно распоряжения, и речи не шло. Она ведь не Мартин Брут и не Огней Корсан. Без году неделя в городе, а уже куратор такого ответственного проекта! Сэла не отчаивалась. Главное – знать, что дело, которым занимаешься, правильное, и делать его с душой. А ещё – рядом с ней были друзья. Настоящие, каких никогда прежде у неё не водилось, хоть и мечтала о них с детства. Друзья, которым не нужно втолковывать прописные истины. Одни, в точности как и она, ощущали мир разноцветным архивом совершённых поступков. Другие, пусть и не видели чёрных радуг, но умели доверять и любить.

Наверное, именно уверенность в собственной правоте и поддержка друзей помогали изменить отношение окружающих. Сэла сама не заметила, когда, в какой день, после какого поступка или распоряжения она перестала быть «выскочкой, внешнемиркой». А скорее, никакого конкретного дня и распоряжения не было. Уважение и признание распространялись постепенно, как тепло очага в зябкой комнате. Сначала оно согрело волонтёров Улья, работавших с Сэлой плечом к плечу. Потом вахтовые бригады медиков и биохимиков унесли его под купол Наукограда. Теперь даже начальник охраны Журавский обращался к ней уважительно. И Мартин Брут во время совещаний больше не смотрел с иронией. Пусть разговаривал жёстко и отрывисто, но как равный с равной.

Однако больше, чем уважение сотрудников и признание руководства, ценила Сэла привязанность своих подопечных. Она не желала видеть в них животных. Тяжело, может быть, безнадёжно больные – но люди! И женщины будто понимали это. Они узнавали её, выделяли среди кормильщиков, уборщиков, медиков и прочих визитёров. Когда она появлялась в ангаре, не жались к стенам, наоборот, подбегали к решётке, протягивали руки, норовя прикоснуться. А стоило ей самой войти в клетушку, так и вовсе тёрлись о ноги большими кошками. Разве что не мурлыкали.