Игра Джералда - Кинг Стивен

После смерти отца она резко изменилась. Письма, которые Джесси получала в последнее время из Аризоны, были просто банальными и скучными записками старухи, жившей телевизором и воспоминаниями молодости. Она, видимо, совсем забыла, как однажды, выйдя из себя, орала, что, если Мэдди еще раз бросит свой тампон в таз, не завернув предварительно в туалетную бумагу, она ее убьет. И как в одно воскресное утро без видимой причины ворвалась в спальню Джесси, швырнула в нее пару туфель и вылетела прочь.

Иногда, получая открытки от матери («У меня все хорошо, милая, пришла весточка от Мэдди, она мне часто пишет, жара спала, и аппетит у меня теперь нормальный»), Джесси ощущала неодолимое желание схватить телефонную трубку, набрать номер матери и крикнуть ей: «Ты что, все забыла, мать? Забыла, как швыряла в меня туфли? Как ни за что ни про что разбила мою любимую вазу, а я подумала, что отец все тебе рассказал, хотя со дня затмения тогда прошло уже три года? Ты забыла, как пугала нас своими воплями и слезами?» "Это несправедливо, Джесси, нехорошо и отдает неблагодарностью.

Нехорошо, возможно, но это правда.

Если бы она знала, что произошло в день солнечного затмения…".

Образ матери появился и исчез слишком быстро, чтобы можно было все рассмотреть: волосы закрывают лицо, как капюшон паломника: несколько неприятных, безобразных людей, указывающих на Джесси пальцами. В основном женщины.

Мать скорее всего не сказала бы этого прямо, но она, конечно, подумала бы, что виновата Джесси, даже могла решить, что это было продуманное соблазнение. От скрипучего колеса до Лолиты не так далеко, верно? Но если бы она все же узнала о том, что произошло между ее мужем и дочерью, она не стала бы устраивать скандал – она бы просто ушла.

Неужели не усомнилась бы? Конечно, нет. На это не последовало никакого возражения, и тут пришло внезапное прозрение, к которому Джесси шла почти тридцать лет. Отец читал ее, как открытую книгу, – он знал ее секреты так же, как знал акустику коттеджа у озера.

Она была не соблазнительницей, а жертвой. Джесси боялась потока отрицательных эмоций за этим печальным выводом – ведь она стала игрушкой человека, чья первая и главная задача заключалась в том, чтобы любить и оберегать ее. Но эмоций не было. Возможно, это объяснялось улучшением ее состояния. Мысль эта принесла облегчение: как бы ни было мерзко случившееся, теперь все встало на свои места. Она была поражена тем, что столько лет старалась не посещать этот закоулок памяти и он мучил ее. И как много решений в своей жизни она приняла под прямым или косвенным влиянием того, что произошло, когда она сидела на коленях у отца, глядя через кусочки задымленного стекла на черный кружок в небе. И не было ли сегодняшнее ее положение результатом того, что случилось в день затмения?

«Нет, это уж слишком, – подумала она. – Вот если бы он изнасиловал меня, все было бы иначе. А так.., это было просто происшествие, конечно, неприятное, но если ты хочешь узнать, что такое настоящая беда, то посмотри на себя и вокруг сейчас. Точно так же я могла бы винить миссис Жилетт за то, что она ударила меня по руке, когда мне было четыре года. Или прочие грехи, которые я не отмолила. К тому же то, что он сделал со мной на веранде, имело продолжение в спальне».

И не нужно сна, чтобы этот эпизод явился перед ее глазами: он всегда был тут, только руку протяни.

Глава 21

Когда она увидела отца, стоявшего в дверях спальни, первым инстинктивным движением было скрестить руки и закрыть груди. Потом она встретила печальный, виноватый взгляд его глаз и опять опустила руки, хотя и чувствовала, как краска выступает на щеках, делая ее лицо, она знала это, неживым, кукольным. Ей пока нечего (ну почти нечего) было скрывать, однако она чувствовала себя совершенно незащищенной и настолько смущенной, что ощутила, как с головы до ног покрылась гусиной кожей. Она вдруг подумала:

«А что если они вернутся раньше? А что если она войдет сейчас и застанет меня вот так, без майки?».

Смущение обратилось в стыд, стыд – в страх, и все же, когда Джесси натянула майку и начала ее поправлять, она ощущала, что ее переполняет другое, более сильное чувство: это был гнев, почти такая же ярость, как и вчера, как в тот момент, когда поняла – Джералд знает, что она имеет в виду, но делает вид, будто не понял этого.

Она рассердилась, потому что не хотела испытывать смущение и страх. Все же это был взрослый человек, ее отец, и это он испачкал ее трусики, он должен был испытывать смущение и стыд, но все происходило как-то не так. Совсем не так!

Когда она привела в порядок майку и заправила ее в шорты, гнев уполз в свою нору. Но ей продолжало мерещиться, что мать неожиданно вернулась. И ее не может обмануть то, что Джесси одета: на их лицах просто написано, что случилось нечто дурное, важное, как жизнь, и столь же гнусное. Она это чувствовала.

– Что с тобой, Джесси? Голова не кружится?

– Нет.

Она попыталась улыбнуться, но ей это не удалось. Она ощутила, как слеза покатилась по щеке, и попыталась незаметно смахнуть ее тыльной стороной ладони.

– Прости меня! – Голос отца дрожал, и она с ужасом увидела слезы в его глазах; Господи, все хуже и хуже… – Мне очень жаль…

Он резко повернулся, заглянул в ванную, схватил полотенце и вытер лицо. Джесси с усилием улыбнулась.

– Папочка?

Он посмотрел на нее через полотенце. Слез больше не было. Если бы Джесси их не видела, она могла бы поклясться, что их и не было никогда.

Вопрос застрял у нее в горле, но она вынуждена, вынуждена его задать!

– А мы должны.., должны сказать об этом маме?

Отец судорожно вздохнул. Джесси ждала, и ей казалось, что у нее сердце бьется в горле. После паузы он ответил:

– Я думаю, да, а как ты полагаешь?

Ее сердце упало.

Она пересекла комнату, подошла к нему, слегка пошатываясь, словно ее ноги стали ватными, и положила ему руки на шею.

– Пожалуйста, папочка, не надо! Пожалуйста, не говори ей! Прошу тебя. Пожалуйста… – всхлипывая, она прижалась к его груди.

Он обнял ее, как обнимал всегда.

– Мне тоже не хотелось бы, – сказал он, успокаиваясь, – потому что мы и так не очень-то хорошо ладим в последнее время, лапа. И меня удивило бы, если бы ты этого не знала. А это могло бы и вовсе испортить наши отношения. Она в последнее время.., была не очень-то.., внимательна ко мне, вот почему это и случилось сегодня… У мужчины есть.., какие-то потребности. Ты когда-нибудь это поймешь…

– Но если она узнает, она скажет, что это я виновата!

– О нет, я не думаю, – сказал Том, и в голосе его слышны были удивление и нерешительность. Джесси слушала его слова, как смертный приговор. – Не-ет, я уверен, что она…

Джесси посмотрела на него широко раскрытыми покрасневшими глазами.

– Пожалуйста, папочка, не говори ей! Прошу тебя! Пожалуйста, не надо! Он поцеловал ее в лоб.

– Но.., я должен. Джесси. Мы должны сказать.

– Почему? Почему, папочка?

– Потому что…

Глава 22

Джесси передернулась от страха и холода. Цепочки звякнули: кольца ударились о стойки. Тусклый свет осеннего утра сочился сквозь восточное окно. Она снова закрыла глаза.

– Потому что ты не удержишь это в секрете, – проговорил Том медленно, – и если уж это выяснится, то лучше для нас обоих, чтобы это стало известно сейчас, чем через месяц или через год. Или далее через десять лет.

Как умело он манипулировал ею: сначала извинение, потом слезы, а потом, как у фокусника с платком, – гоп! – и его проблема стала ее проблемой. Води-води-води – да только не гляди. В конце концов она поклялась ему, что не выдаст этот секрет никогда, и даже под пыткой, даже раскаленными щипцами из нее не вытащат этой тайны.

Да, она обещала ему сквозь слезы, сама не своя от страха. Наконец он перестал качать головой и просто стоял и смотрел в окно суженными зрачками, сжав губы.