Царь Иоанн Грозный - Лев Жданов

Колеся по Руси, по монастырям, как то делали часто и предки его, он узнал Русь, уверовал в нее и с молодым задором не пугался ничего.

А небо, в лице прозорливого, осторожного и благожелательного политика, дипломата Макария, покровительствовало юному государю, еще бессознательно, но упорно стремящемуся к созданию неограниченной монархической власти на Руси.

Через месяц ровно, 16 января 1547 года, в том же Успенском соборе дышать было трудно от толпы. Залитый огнями храм выглядел особенно парадно.

Совершалась великая литургия, и венчан был на царство Иоанн Васильевич Четвертый всея Руси, великий князь владимирский, московский, новгородский, псковских, вятских, пермских, болгарских и иных земель повелитель.

Отпели Херувимскую – и совершилось помазание освященным елеем. На плечи Иоанна, облаченного в парчовые ризы царские, в бармы богатые, возложена была цепь золотая, знак царского достоинства, и шапка Мономаха, символ власти над землей. Подано было яблоко – держава, осыпанная дорогими камнями. Меч острый, знак правосудия, держали перед царем как перед высшим вершителем правды всенародной.

Прозвучали, словно напевы ангелов, стройные голоса клира, запевавшие «Достойно есть»…

Под гремящие звуки шел обряд венчания.

Смолкли голоса. В торжественной тишине отговорен причастный стих. Государь принял причастие по чину священства, как духовный пастырь народа. Вторично совершено миропомазание.

И вскоре затем, при звоне всех московских колоколов, торжественно последовал во дворец новый царь всея Руси, юный Иоанн IV.

Осыпал милостями в этот радостный день всех приближенных своих Иоанн. Принял дары от послов чужеземных, от подданных своих – и сам щедро всех одарил.

А придя к себе после долгой, утомительной трапезы венчальной, всю ночь не уснул. И молился, и плакал, и чувствовал, что он очень счастлив. И обещал в душе Иоанн, теперь уж не по чину обычному, а добровольно: беречь, хранить державу, землю Русскую и весь народ православный, врученный Богом юной его руке!

Еще через полмесяца совершилось и другое торжество: свадьба царя.

Для этого еще перед Рождеством прошлого года разослана была по всем городам, по всей земле Русской особая грамота к областным князьям, боярам, детям боярским и дворянам.

«Когда к вам эта наша грамота придет, – стояло в листе после обычного заголовка, – и у которых из вас будут дочери-девки, то вы бы с ними сейчас же ехали в город к нашим наместникам на смотр, а дочерей-девок ни под каким видом не таили бы! Кто же из вас дочь-девку утаит и к наместникам нашим не повезет, тому от меня быть в великой опале и казни! Грамоту пересылайте между собою, не задерживайте ни часу».

Конечно, при тогдашней трудности сообщений, за полтора месяца, – со дня написания указа до дня свадьбы царя, – не много девушек собралось, помимо московских, владимирских, ярославских и других ближних невест.

Хлопот все-таки и забот, и горя, и происков по всей земле море разлилось.

Иные, вперед зная, что их девка не попадет в царевы терема, и не желая напрасно убыточиться на дорогой наряд да на проезд невестин в далекую Москву, откупались у наместников, чтобы те браковали на месте дочек.

Другие, наоборот, все отдавали и еще сулили большее впереди, если наместник присудит – дочь на смотрины царские попадает; если потом девушка царицей станет, весь род свой возвеличит.

В Москве опять девушек разбирали. Женки умелые, бабки-повитухи глядели их, врачи царские…

Из не очень большого числа отобрано было и совсем немного, причем дипломатия и знание придворных отношений играли больше роли, чем врачебные и иные познания.

Всего двенадцать невест попали наконец в терема царские на ожидание. Среди них очутилась и Захарьина-Кошкина Анна Романовна, горячо молившая Бога: ей бы выпала доля великая – стать женой Ивана, царицей Московской…

После долгой, невольной разлуки состоялась наконец встреча ее с царем.

Особенно рано поднялись в тот день боярышни. Знали, что царь к ним в терем пожалует.

Быстро убрали постели во всех покоях, где на широких скамьях перины ночью были постланы…

Покрыли скамьи дорогими полавочниками рытого бархата да сукна заморского.

В одном покое стул особый, с самого начала стоявший там в углу, выдвинули на середину, подмостив его немного досками. Весь помост коврами покрыт. Самый стул мехами и парчой убран. Это – место царское приготовлено.

Разрядились, собрались все боярышни, ждут, пока позовут их.

Насурмлены, накрашены, набелены они, как это водится по обычаю. Не один царь их смотреть станет. И не могут девушки без раскраски явиться.

Ждет со всеми зова и Анна Захарьина.

Замирает сердце. Дышать тяжело. Если долго ждать придется – не вынесет она.

Но их скоро позвали.

Степенно тронулись боярышни. Сверкают дорогими повязками, шелестят-шуршат нарядами парчовыми да шелковыми. На руках целые облака кисеи расшитой, это рукава рубашек парадных… Девушки так волнуются, что у них, сквозь размалевку, пурпур щек или синева под глазами, сразу проступившая от волнения, явно означается…

Медленно входят парами боярышни. В ряд стали, опустились на колени, челом бьют жениху державному…

Подал знак Иван. Старик боярин, один только и пришедший с царем в покои заветные, заговорил:

– Встаньте, девицы… Подымитесь, красные… Дайте царю видеть лица ваши ясные.

Медленно поднимаются девушки.

Тут впервые после месяца разлуки взглянула Анна на царя.

Так и впилась взглядом, забыв, что ей строго-настрого наказано и матерью, и нянькой: глаз не пялить на государя.

Сердце забилось у боярышни. Побледнел, похудел Иван за то время, что не видались они. Важный, даже строгий сидит, в бармах, в блестящем уборе царском, так недавно еще возложенном на юношу…

Словно не тот, не ее Ваня там сидит, а чужой какой-то, но еще более могучий и прекрасный, чем прежний дружок Анны…

Таким часто во сне Анна царя видела; наяву – никогда. Просто одетый, веселый, беспечный, проводил он часы в саду у матери Анны, вдовы-боярыни, с дочкой-красавицей…

Ждал ли царь, знал ли вперед, что в этой самой толпе явится перед ним Анна, – только ее взор так и скрестился с горящим, пытливым взором властелина.

Опустила глаза девушка и замерла.

А старик боярин, спутник Ивана, Иван Иванович Замятня-Кривой, дальний родич Анны и родня неближняя первой жены царя Василия, Соломониды Сабуровой, по порядку выкликает невест:

– Арина Андреева, княжна, роду Горбатых-Суздальских…

Выступила вперед первая красавица княжна. Мягко, плавно ступает, словно лебедь плывет, несет тело свое мощное, стройное, полный стан слегка колышется…

Подошла, склонилась ниц почти у самых ног Ивана, так что теплом от нее пахнуло на юношу. Стоя на коленях, протянула руку с ширинкой затканной и сложила свой платочек у ног царя.

По знаку Ивана, подняла ширинку боярыня старая, которая «гнездо» привела, а теперь стоит у трона. Сбоку, на столе, грудой лежат другие кусочки расшитой, жемчугами и золотом украшенной ткани.

Отдаривать ими царь будет девушек.

Взяв со стола платок, он подает его княжне.

Приняла его девушка, встала, еще раз поклон отвесила и к сторонке отошла.

– Анна Романова, роду Захарьиных-Юрьиных, Кошкина! – вызывает опять Замятия.

Робкими шагами приближается Анна. Колышется тонким станом, только не из кокетства, как княжна Суздальская, а от изнеможения.

Не дойдя на шаг до помоста, упала на колени как подкошенная Анна. Протянула руку вперед, платочек, ширинку свою уронила к ногам царя.

Незаметно, чуть-чуть улыбнулся Иван.

Выражение какое-то непривычное, доброе, словно слабый луч во тьме, промелькнуло по его бледному озабоченному лицу. Никто и не заметил этого. Одна Анна, не глядя даже, почуяла, словно нить незримая, но живая между нею и сидящим на троне сразу, вдруг протянулась.

Принял он платок Анны из рук старухи и, будто нечаянно, задержал его в руке. А другой рукой взял со стола богато расшитую ширинку и, слегка нагнувшись, кинул ее прямо на грудь Анне. Далеко опустилась девушка. Не мог он дать ей в руки своего дара.

Судорожным движением прижала к груди девушка этот лоскуток, побывавший в руке у милого, затем с трудом поднялась и тихо-тихо двинулась занять место рядом с Ариной, Суздальской княжной…

– Варвара Сицкая! – выкликает между тем Замятия… И идут своим чередом тайные эти «смотры» царские.

Много еще раз смотры повторялись. Много иных испытаний в рукоделии, в грамоте, в знании божественных правил и хозяйственных, обыденных обычаев прошли девушки. Десятки раз наполнялись молодые сердца надеждой и отчаянием…

Все невесты, царем виденные, но отпущенные по домам, награждены на дорогу богато, смотря по знатности и положению каждой из них. Многие, впрочем, и домой не вернулись. Иные сверстники царя, холостой народ, тут же и приглядели себе из боярышен-красавиц подругу и поженились, благо родители рады были сбыть товар с рук, чтобы домой не везти, стыда не терпеть от соседей: