Сердце и Думка - Александр Вельтман

При штабной учебной команде Поручик был только один; и потому не нужно было спрашивать: какого поручика?

— Поручик уехал, ваше высокоблагородие, — отвечал денщик, — еще давича уехал.

— Врешь! здесь!

— Ей-богу, уехал, часу в первом.

— Здесь, говорю! на гаубвахте.

Вестовой побежал на гаубвахту; но скоро воротился и донес, что Поручика нет ни на гаубвахте, ни дома.

— Оооо! — вскричал с отчаянным ожесточением Полковник, схватив себя за голову. — Он не уйдет от меня! Я ему дам Зою Романовну!..

Денщик и вестовой стояли руки по швам и молчали во все время этой грозы.

Зоя также в отчаянии; когда гнев ее утих, она залилась слезами, проплакала всю ночь, не выходила из своей комнаты, не говорила ни с кем. Тщетно Наталья Ильинишна допрашивала: что с ней сделалось, что у ней болит, чего ей хочется? — Ничего! — отвечала она.

Прошло несколько дней. Полковник не является, не видать и Маиора, не видать и Прапорщика.

Наталья Ильинишна, зная, сколь необходимо замужество для ее дочери, посылает звать к себе Анну Тихоновну.

— Что это значит, — говорит она ей, — Полковник вот уже с неделю как не был у нас?

— Сама я не могу понять! — отвечает ей Анна Тихоновна, сделав удивительный знак плечами и головой. — Сама я его с тех пор не вижу; с ним, верно, что-нибудь сделалось по полку; я слышала, что он едет в отпуск. Бог знает, что это такое! Я за ним и посылала, просить к себе — все дома нет!

— Стало быть, он раздумал? Странно! искать руки девушки, объявить о желании своем отцу и матери и вдруг раздумать! Это доказывает, что он бесчестный человек! что у него нет в голове царя! Ему не навязывался никто на шею!

— И конечно, и конечно, — возразила Анна Тихоновна, — женихов и без него вдоволь найдется для Зои Романовны. Я вам откровенно могу сказать, что от меня не отстают: Городничий, Судья наш и Маиор — сватай да сватай! Не всех же сватать!

— Мне кажется, Маиор прекрасный человек? Такой смирной и большой хозяин должен быть.

— Очень хороший человек! Имеет, кажется, небольшое именьице… Судья, правда, богаче их всех и расчетливее, ну, а Городничий немножно старенек для Зои Романовны, — зато у него брат большая рука в Петербурге.

— Мне Маиор очень нравится, я бы и не задумалась отдать за него Зою… А Полковник, признаюсь, мне не по душе: он что-то смотрит не по-человечьи.

— Я намекну Маиору об этом, — сказала Анна Тихоновна, — авось дело и пойдет на лад.

— Благословляю вас! — отвечала Наталья Ильинишна. — Откровенно сказать, мне не хочется, чтоб Зоя засиделась в девках: я повезла бы ее в столицу, да вы, думаю, сами слыхали, что там за женихи…

— Мотыги, продувные! Конечно, уж если выдавать, так в своем городе, — сказала Анна Тихоновна, сбираясь домой.

— Анна Тихоновна, я вам, моя милая, все сбираюсь прислать своих припасов деревенских; похвалюсь вам хозяйством…

— К чему ж это, Наталья Ильинишна.

— И, матушка, бог велел делиться с добрыми людьми. Заключив прощанье благодарностию за обещаемую присылку хозяйственных припасов, Анна Тихоновна отправилась; а Наталья Ильинишна пошла распоряжаться в чулан — уделять доброму человеку, Анне Тихоновне, от излишества своего, мучки, крупки, зеленого горошку, выписных вологодских груздиков и рыжичков.

Вслед за Анной Тихоновной явился и посланный с возом, наполненным кульками, мешками и кадушками. Приняв все сполна, Анна Тихоновна немедленно же послала за Маиором. Он явился.

— Ну, я уж приступила к делу, — сказала она ему.

— Что такое, Анна Тихоновна?

— Как что? завтра прошу пожаловать к Роману Матвеевичу; я также приеду и — будем говорить, о чем следует.

— Нет уж, Анна Тихоновна, извините…

— В чем извинить?..

— Не могу…

— Это что значит?.. или вы подшутить хотели надо мной!..

— Ах, нет, как можно шутить.

— Вы меня просто в дуру поставили! По вашей же просьбе сватаю вас, получаю согласие; а вы на попятный двор!.. Это, государь мой, не водится!.. Вы теперь уж не можете отказываться!..

— Анна Тихоновна… обстоятельства такого рода… Я бы рад… да… если вам известно…

— Что такое?

— Я имею верное сведение, что Полковник намерен жениться на Зое Романовне.

— Это кто сказал вам?

— Я это наверно знаю.

— Это совершенно ложь! Помилуйте, я сегодня была у Натальи Ильинишны; неужели она бы стала сватать дочь свою за двух в одно время?

— Этого уже я не знаю; знаю только, что Полковник имеет намерение и едет по этому случаю в отпуск.

— Да пусть он имеет намерение; а за вас отдадут Зою Романовну.

— Нет-с, право, не могу!

— Нуууу! — произнесла Анна Тихоновна протяжно. Анна Тихоновна замолчала после нууу, стала смотреть по сторонам; Маиору нечего было говорить. Он встал.

— Извините, Анна Тихоновна…

— Прощайте! — сказала она сухо.

И Маиор неловким шагом отретировался из комнаты.

— Ай да Маиор! нуууу! — проговорила Анна Тихоновна вслед за ним.

На третий день после этих неприятных событий для расчетов Анны Тихоновны полк получил повеление выступить в поход в 24 часа. Город как будто обмелел внезапно.

Жители необыкновенно как привыкают к военным гостям. После выхода их в маленьком городке наступает какая-то мертвая тишина, опустение; на улицах никто не пошумит; никто, кроме петуха, не повестит зари; не слышно ни раз! ни два! ни музыки, ни барабана; экзерцирхауз стал простым сараем; на солнце не видать набеленных портупей; вооружение стен тесаками и лямками исчезло; фанты и пляски кончились; красные девушки не сидят уже под косящетым окошечком… Все не то, что было!

— И к счастью! — сказала Наталья Ильинишна Анне Тихоновне, — тут бы сосватали, а тут и поход; жди да поджидай, покуда воротится с войны; а может быть, и убьют, чего доброго!

Настал черед, настала честь Судье.

Наталья Ильинишна за ним ухаживает, Анна Тихоновна его умасливает. Дело вперед не идет, а катится: остается только, как выражаются русские сваты и свахи, уломать Зою Романовну.

— Зоя, мой друг, — говорит ей опять Наталья Ильинишна, — ты знаешь, как я тебя люблю; тебе известно, как я желаю, чтоб ты была счастлива…

При этих словах Наталья Ильинишна целует ее в чело и продолжает с слезами:

— Мне одно желание остается, чтоб бог привел полелеять на своих руках внучков… С этой радостью я бы и в гроб пошла… Отец твой и я давно думаем о человеке, который бы составил твое счастие… Сердце, мой друг, — змея: не на него должно полагаться детям, во всяком случае, не на свой неопытный разум, а на выбор отца и матери; потому что их лучшее благо есть счастье детей… Ты, верно, столько рассудительна, что не будешь противоречить отцу и матери… Скажи, мой друг, правду ли я говорю?

Зоя внимательно слушала слова матери, опустив глаза в землю и дергая шелковинки из ленты.

— Что ж вам угодно от меня? — спросила она вместо ответа.

— Мы желали бы выдать тебя замуж.

— За кого?

— Для замужества, мой друг, не нужно страсти; нужно только уважение к человеку: привычка всегда обращается в любовь.

— Для меня все равно, — отвечала Зоя равнодушно, — за кого хотите, за того и выдавайте меня замуж.

— Я знала твое благоразумие и выбрала человека умного, хозяина, который не расточит твоего приданого, не пустит ни себя, ни жены по миру… Человек возмужалый, имеет значительное звание, назначен теперь председателем палаты в Киеве, и можно быть уверенной, что женится не на приданом, а по любви…

— Кто ж такой?

— Ты знаешь его… Семен Кузьмич…

Зоя вскочила с места.

— Семен Кузьмич! — вскричала она, — такой толстой!..

— Что ж такое, мой друг, отец твой был толще, когда я выходила за него замуж.

— Так вы хотите отдать меня за Семена Кузьмича?

— Да; это составляет наше желание.

— Что ж, отдавайте! — произнесла Зоя еще равнодушнее, чем прежде.

Наталья Ильинишна никак не воображала, чтоб так легко можно было уговорить Зою; она думала, что нужно будет употребить для этого и материнские ласки, и отцовскую строгость, и просьбы, и слезы, и приказания, и соблазны, и обещания.

Роман Матвеевич не противился желанию Натальи Ильинишны выдать скорее Зою замуж; но также сделал замечание, что Судья слишком толст для Зои.

— Спадет жир, как женится, — сказала Наталья Ильинишна и немедленно же сообщила радостное известие Анне Тихоновне; Анна Тихоновна Судье; Судья запыхтел от полноты своего счастия.

Он заторопил решительное объяснение и свадьбу по причине скорого отъезда своего в Киев, где он в самом деле получил место председателя и куда должен был отправиться по сдаче должности.

В первое же воскресенье назначен был день свидания жениха и невесты.

В самую полуночь на воскресенье Нелегкий сидел над Днепром в ущелье и насвистывал со скуки арию из «Волшебного стрелка»[101]. Ему ужасно как не нравилась эта опера. «Черт знает, — думал он, — это досадно, что люди осмеливаются представлять нас на сцене, и еще в каррикатуре, с рогами и с когтями, с свиной мордой и с коровьим хвостом! Откуда взяли они, что наш брат хуже их? откуда они взяли, что мы пугалы гороховые? тогда как мы стараемся подделываться всегда под самое лучшее человеческое лицо, под самую добродетельную наружность, под самую сладчайшую физиогномию! Вот только «Роберт» имеет маленькое сходство; но музыка в «Волшебном стрелке» лучше! Свист очень натурален… фт-тю-тю-тю! фт-тю-тю-тю! чудо!»