Гоминиды - Роберт Дж. Сойер

Адекор. – Его теории не были ни доказаны, ни опровергнуты, так что c ними ещё работать и работать. Я же был инженером; это я должен был построить установку для проверки теоретических идей Понтера. И это моя установка – прототип квантового компьютера – отказалась работать. Совет мог признать мой вклад недостаточным, но совершенно точно не стал бы делать этого в случае с Понтером.

– Так что смерть Понтера никак не могла быть самоубийством, – подвела итог Болбай.

– Я снова напоминаю, – сказала Сард, – что вы обязаны говорить об учёном Боддете как если бы он был жив, пока я не решу иначе.

Болбай поклонилась арбитру.

– Я снова приношу свои извинения. – Потом повернулась к Адекору. – Если бы Понтер захотел убить себя, можно ли утверждать, что он не стал бы это делать способом, который навлёк бы подозрение на вас?

– Предположение, что он мог наложить на себя руки, настолько немыслимое… – начал Адекор.

– Да, мы с этим согласны, – спокойно произнесла Болбай, – но гипотетически, если бы он это сделал, он наверняка не выбрал бы способ, который вызвал бы подозрения в преступном деянии, вы согласны?

– Да, согласен, – ответил Адекор.

– Спасибо, – сказала Болбай. – Вернёмся теперь к затронутой вами теме о недостаточности вашего вклада.

Адекор поёрзал на табурете.

– Да?

– Я не хотела этого касаться. – Адекору показалось, что при этих словах от Болбай слегка повеяло ложью. – Но раз вы сами подняли этот вопрос, мы, наверное, должны немного углубиться в него – вы понимаете, просто чтобы кое-что прояснить.

Адекор ничего не ответил, и Болбай продолжила.

– Каково вам было, – мягко спросила она, – всё время жить с подветренной стороны от него?

– Э-э… простите?

– Ну, вы же сами сказали, что его вклад вряд ли подвергся бы сомнению в отличие от вашего.

– На ближайшем заседании Совета – возможно. Но в целом…

– В целом, – подхватила Болбай, – вы должны признать, что в любом случае ваш вклад был лишь малой частью его вклада. Это так?

– Это относится к делу? – поинтересовалась арбитр Сард.

– Я уверена, что относится, арбитр, – ответила Болбай.

Сард явно сомневалась в этом, но кивком позволила Болбай продолжать.

– Вы ведь сами понимаете, учёный Халд, что в учебниках, по которым будут учиться ещё не родившиеся поколения, имя Понтера будет упоминаться часто, тогда как ваше – гораздо реже, если вообще попадёт в учебники.

Адекор чувствовал, как начинает частить его пульс.

– Я никогда не задумывался над такими вопросами, – ответил он.

– О, прошу вас! – сказала Болбай так, словно им обоим было прекрасно известно, какая это несусветная чушь. – Неравенство ваших вкладов было очевидно каждому.

– Я снова предупреждаю вас, Даклар Болбай, – вмешалась арбитр. – Я не вижу никаких причин унижать обвиняемого.

– Я лишь пытаюсь оценить его психическое состояние, – ответила Болбай, снова кланяясь. Не дожидаясь реакции Сард, Болбай повернулась к Адекору. – Итак, учёный Адекор, скажите нам: как вы относились к тому, что ваш вклад меньше, чем вклад вашего партнёра?

Адекор сделал глубокий вдох.

– Не моё дело оценивать, чей вклад больше, а чей – меньше.

– Конечно, нет, но разница между вашим и его настолько бросалась в глаза… – сказала Болбай, словно Адекор цеплялся к незначительной детали, отказываясь видеть общую картину. – Общеизвестно, что Понтер был талантлив. – Болбай снисходительно улыбнулась. – Ну так расскажите нам, как вы к этому относились.

– Я отношусь к этому сейчас, – Адекор старался, чтобы голос звучал ровно, – совершенно так же, как относился до исчезновения Понтера. Единственное, что поменялось с тех пор, – это то, что я невыразимо опечален потерей своего лучшего друга.

Болбай снова начала нарезать вокруг него круги. У табурета было крутящееся сиденье; Адекор мог поворачиваться вслед за ней, но решил этого не делать.

– Вашему лучшему другу? – переспросила Болбай, как будто это заявление её безмерно удивило. – Вашему лучшему другу, так? И как вы почтили память о нём, когда он исчез? Заявив, что в ваших с ним экспериментах главными были ваше оборудование и программы, а не его теоремы!

У Адекора от неожиданности отпала челюсть.

– Я… я такого не говорил. Я сказал эксгибиционистам, что могу давать комментарии только относительно оборудования и программ, потому что за них отвечал я.

– Именно! Вы принижаете роль Понтера в проекте с самого момента его исчезновения.

– Даклар Болбай, – громыхнула Сард. – Вы должны обращаться к учёному Халду со всем подобающим уважением.

– Уважением? – усмехнулась Болбай. – С таким же, с каким он говорит о Понтере с тех пор, как он исчез?

У Адекора закружилась голова.

– Мы можем обратиться к архиву алиби, моему или эксгибициониста, – сказал он и указал на Сард, как будто они были давними союзниками. – Арбитр может услышать в точности, что я говорил.

Болбай махнула рукой, отметая предложение, словно это был бред сумасшедшего.

– Неважно, какие именно слова вы произнесли; важно, какие чувства эти слова выражали. А вы чувствовали облегчение от того, что вашего давнего соперника наконец не стало…

– Нет, – выкрикнул Адекор.

– Делаю вам предупреждение, Даклар Болбай, – резко сказала Сард.

– Облегчение от того, что вы вышли из его тени, – продолжала Болбай.

– Нет! – повторил Адекор, чувствуя, как в нём вскипает гнев.

– Облегчение, – продолжала Болбай, возвышая голос, – от того, что теперь вы сможете включить в свой вклад то, что было сделано совместно.

– Замолчите, Болбай! – каркнула Сард, громко хлопая ладонью по подлокотнику своего кресла.

– Облегчение, – Болбай почти кричала, – от того, что ваш соперник мёртв!

Адекор поднялся на ноги и повернулся к Болбай. Его рука сжалась в кулак и поднялась…

– Учёный Халд! – Голос арбитра Сард был подобен грому.

Адекор замер. Его сердце бешено колотилось. Болбай, как он заметил, предусмотрительно переместилась на подветренную сторону от него, так, чтобы вентиляторы не несли её феромоны в сторону Адекора. Он посмотрел на свой сжатый кулак – кулак, который мог расколоть череп Болбай одним тычком, одним хорошим ударом проломить грудную клетку и разорвать сердце. Он смотрел на него как на что-то инородное, не принадлежащее его телу. Адекор опустил руку, но в нём по-прежнему было столько гнева и негодования, что в течение нескольких тактов он не мог разжать пальцы. Он повернулся к арбитру.

– Я… – сказал он умоляющим тоном. – Арбитр, вы, конечно, понимаете… Я… Я не мог… – Он тряхнул головой. – Вы слышали, что она мне говорила. Я не мог… никто бы не смог…

Фиолетовые глаза арбитра Сард, взирающие на него, были широко раскрыты от изумления.

– Я никогда не видела ничего подобного, ни в зале суда, ни за его пределами. Учёный Халд, да что с вами такое?

Адекор всё ещё кипел от ярости. Болбай