Врата смерти - Александр Прозоров

Когда он поднялся, то первым делом распахнул окно, чтобы хоть немного ослабить жару. Дом, несмотря на размеры, протопили сверх всякой меры. Печи грели так, словно хозяева всю ночь варили-парили яства к новому пиру. Во дворе же, однако, было тихо, точно в ночном лесу.

– Опять, что ли, на болото всей усадьбой отправились? – удивился ведун. – Придется снова стряпуху спрашивать.

К счастью, поиски Елени трудностей не представляли. Готовить можно только около печи, а труба в доме была единственной. Коли так – то искать следовало под трубой на первом этаже.

Середин наскоро оделся, не отягощая себя ни поясом, ни поддоспешником, спустился по лестнице, свернул под низкие толстые балки и... И сразу понял все. И то, почему огромный дом среди зимы страдал от жары, и то, куда пропали все обитатели усадьбы. Они сидели здесь, на высоких полатях, возле больших кадок и занимались однообразным, но не очень сложным делом: макали в заполняющие бочки жидкости длинные, размером в локоть, стержни. Кадки стояли на горизонтальных кирпичных трубах, отведенных от низкой, но пугающей размером печи.

– Доброго всем утра! – Олег расправил ворот: духота наверху по сравнению со здешней жарой показалась бы струей свежего воздуха. – А чего вы тут делаете?

– Так свечи, боярин Олег, – отозвалась от печи стряпуха и направилась к нему, утирая руки. – Батюшка наш, Годислав, вернулся, теперича товар в Русу отвезти может. Вот, торопимся запасы использовать. Дабы потом нужды не возникало. Он же с сестрой в Налючи помчался недоимки да барщину сбирать.

– Это свечи? – указал ведун на загородку, в которой выше, нежели в рост человека, были навалены стебли камыша.

– Ситные, – кивнула Елень. – Его, сухого, в бараний жир бросаешь, а как пропитается – сушишь. Сиречь остыть даешь. Горит хорошо, токмо не очень долго. Однако же получается сия свеча легко, посему просят за нее недорого. Смерды берут зело охотно. Все же проще ситник один запалить, нежели полста лучин извести за вечер.

– А дорогие тогда какие?

– Дорогие – восковые, там, – махнула рукой к печке стряпуха. – Воск плавится хуже, его греть сильнее нужно.

– Дорогие восковые, дешевые камышовые, – покивал ведун. – А самые хорошие какие?

– Лучшие, знамо дело, осветленные, – со знанием дела ответила девушка. – Коли жир бараний известью осветлить, да треть воску для крепости добавить – свеча прозрачная выходит, ровно вода родниковая. Пеньковый фитиль сделать – то красным горит. Льняной если, да коли в половник соли на кадку сыпануть – тогда огонь синий. Коли плесень медную добавить – так васильковый. Мы цвета разные у свечей буковкой помечаем. Охотнее же всего люди неосветленные берут, но с голубым пламенем. Они ж не свечой любуются, им свет надобен.

– Вот это да! – изумился ведун. Он и представить себе не мог, что свечи могут отличаться таким разнообразием. А ведь еще были и говяжьи, и свиные. – А я думал, все вокруг только масляными лампами пользуются. Нальют подсолнечного или льняного масла – и света на вечер хватает.

– Может, и хватает, – брезгливо поморщилась стряпуха, – да токмо разве это свет? Там ведь даже под самым фитилем ничего не видать. Одна ситниковая свеча больше света даст, нежели пять лампад деревенских!

Пока они разговаривали, занятая работой дворня продолжала мерно поднимать и опускать забавные инструменты, похожие на растопыренные пятерни из дерева. С каждого такого пальца свисал фитиль, который, попав в жидкость, покрывался тонкой пленкой. На воздухе пленка застывала – пятерня опускалась, снова поднималась – и на будущей свече нарастал еще миллиметр-другой воска... Или жира – на вид Олег определить не мог.

– Надо же! А я думал, их в формы отливают, – признался Олег.

– С формами хлопотно, – со знанием дела пояснила Елень. – В каждую фитиль надобно протянуть, залить аккуратно. Застывает свеча долго, а как вынимать, иные ломаются, в других фитиль кривой, заусеницы на каждой, неровности. Разве такую купят? Коли макать, то быстрее и красивее выходит.

– Не стану мешать...

Поняв, что сейчас сварится, Середин выскочил сперва в коридор, а затем и во двор, и только тут перевел дух:

– Ничего себе! Ну и работенка.

Он глянул на солнце. До зенита Ярилу было еще далеко, но завтрак ведун явно уже проспал. Без хозяев дома никто гостя угощать не станет – это факт. Хотя и обидно. Возвращаться к себе в светелку, в духоту и жар, ему не хотелось. Делать тоже было совершенно нечего.

– Пожалуй, есть смысл осмотреть достопримечательности, – после недолгого колебания решил он. – Дабы не заблудиться, если что.

Далеко Олег не собирался, а потому заводных брать не стал. Оседлал из своих лошадей только гнедую. Остыв за это время, сходил наверх, надел поддоспешник, накинул налатник, опоясался – мало ли что? Легко сбежал по лестнице и выехал за ворота. Там остановился. По правую руку лежало ровное поле обширного пруда, украшенного единственной прямоугольной полыньей со сходнями из лиственницы, за которым начинался незнакомый лес. Слева, почти от самого частокола, раскинулась дубрава, за которой, как помнил ведун, находились Налючи. И стояла деревня, кстати, на торной реке, связывающей Балтику с Каспийским морем. Значит, в деревне вполне мог оказаться постоялый двор.

В животе тут же засосало, и Середин сделал выбор, поскакав по свежим следам своего друга и его сестры – вдоль берега, потом налево в дубраву, по узкой дорожке. Но промчавшись на рысях примерно с версту, он вдруг заметил хорошо натоптанный поворот и натянул поводья. Про иные селения, кроме Налючей, ни боярин Годислав, ни стряпуха не поминали. Если в дубраве находилась не деревня – тогда что?

Любопытство оказалось сильнее голода – ведун повернул и снова пустил скакуна рысью. Очень быстро он нагнал сани, промчался мимо, миновал двух пеших крестьян и вскоре спешился на утоптанной площадке перед частоколом. Вошел в распахнутые ворота, низко поклонился Сварогу и Триглаве, затем Перуну. В этом святилище бога грозы и молний выставили в общий ряд с верховными богами. Видимо, в здешних краях он считался особым покровителем. Оскорблять чувства селян, выкладывающих к медным ногам идола свежие пироги и кувшины с хмелем, Олег не хотел.

Отдав уважение прародителям младших богов и людей, он свернул вдоль частокола и вскоре у задней стены нашел покосившуюся и черную, с длинной трещиной через лицо, скульптуру Мары.

– Приветствую тебя, прекраснейшая из богинь, – склонил он голову, немного помолчал, вспоминая образ женщины, вздохнул и принялся очищать фигуру от снега и пыли.

– Великий целитель поклоняется богине смерти? – услышал он из-за спины.