Продавцы невозможного - Вадим Панов

Ждут, когда появится ключ.

«Что мы о нем знаем?» – спросила тогда Патриция.

«Ничего, – развел руками Кирилл. – Кроме того, что твоя душа должна запеть».

«Я должна быть счастлива?»

«Песни бывают разными».

«То есть руны примут и похоронный гимн?»

«Руны примут любую твою песню. Главное, чтобы она шла из души».

Песня.

Ключ.

Пэт искала его везде. Впитывала эмоции, ощущения, чувства. Плакала и смеялась. Научилась дружить и любить. Научилась ненавидеть.

Приняла себя Избранной, но, видимо, еще не осознала. Не полностью впитала в себя тот океан, что называется душой. Не каждую каплю. Не слилась сама с собой, став тем совершенством, к которому должно стремиться человеку, даже избранному.

Но как понять себя?

Как измениться?

Где искать ощущения, которые станут ключом? Что позволит до конца разобраться в себе?

Глоток воды, еще один взгляд на пальцы.

Восемь на три…

Возможны и другие комбинации, устроит любая работающая, кроме двадцать четыре к одному: двенадцать к двум или шесть на четыре… Однако Кирилл сказал, что оптимальным будет восемь по три. Самая устойчивая таблица. Самая вероятная.

Восемь на три…

Двадцать четыре руны, 620 448 401 733 239 439 360 000 уникальных комбинаций. Плевая задача для компьютера, простой перебор. Если вставить «поплавки», то все сочетания проверятся за часы. Проверятся, но не прочувствуются, останутся безжизненными символами на экране, не позволят даже стакан от стола оторвать. Не пообещают удачу, а нарисуют ободряющую последовательность. Потому что компьютер – мертв. Потому что руны – живые. Потому что работа с ними – не математическая задача.

Двадцать четыре знака, похожие на нарисованные ребенком черточки. Двадцать четыре символа, таящие в себе невиданное могущество. Двадцать четыре части, из которых складывается пронзающее Вселенную копье.

И она.

Избранная.

Слепой щенок, ищущий свою песню.

Пэт прищурилась и заставила руны сложить одно из известных сочетаний. Развела ладони как можно дальше – только кончики больших пальцев касаются друг друга, – и закрыла глаза, сосредотачиваясь на вносимом в мир изменении.

В комнате стало ощутимо теплее.

Фокус, позволивший прикоснуться к силе, напомнивший, кто она есть.

«Я сумею! Я сделаю! Я найду ключ! Я узнаю себя!»

Повернулась, услышав осторожный стук в дверь, и повелительно отозвалась:

– Войдите.

Она не приглашала, она разрешила нарушить свое уединение. И мужчина, появившийся на пороге, прекрасно это знал. Поклонился.

– Вас ждут, госпожа.

И остался стоять, не смея поднять взгляд. Не смея сказать ничего сверх того, что уже произнесено.

Пэт допила остававшуюся в стакане воду и медленно вышла из кельи.

«Тропики» считались лучшим из четырех аквапарков, находящихся в жилом комплексе Станции. Триста на триста метров горок, бассейнов, водопадов, каскадов, саун и веселых возгласов. Имитация горной реки. Бассейн с морской водой. Толстые стекла, за которыми в особенно холодные месяцы – минус сорок. Внутри растут настоящие пальмы.

Кусочек рая, выдолбленный в вечной мерзлоте.

Мишенька глотнул сока и погладил полулежащую в соседнем шезлонге жену по руке, увидел улыбку, потянулся и поцеловал жену в плечо. Щеглову нравилось, когда Лариса улыбается вот так: умиротворенно и удовлетворенно. Час наедине – это немного, но впереди еще целая ночь, которая будет принадлежать только им.

А после они расстанутся на две длинные недели.

– Парни подготовили тебе сюрприз. Вручат за ужином.

Сегодня они не пойдут в ресторан, их ждет домашний ужин, от салата до десерта приготовленный любящей женой. А еще – бутылочка хорошего вина. Кьянти из провинции Кьянти. А после Мишенька и сыновья усядутся на ковре гостиной и откроют подарки, что он привез из Москвы. И будут играть в них до тех пор, пока у мальчишек не начнут слипаться глаза. А потом они с Ларисой отправятся в спальню.

– Ребята скучают по тебе.

Отец должен всегда быть рядом, а не появляться раз в две недели.

– Осталось потерпеть совсем немного.

Он попытался продемонстрировать свою знаменитую бесстрастность, но понял, что не получилось – сам скучает по пацанам.

– Ноябрь? – спросила жена.

Официально объявлено, что Станцию запустят до конца года. Точная дата не называлась, но все почему-то решили, что речь идет о ноябре.

Мишенька знает, кто укажет дату запуска. А еще – он точно знает, что этот день наступит значительно раньше. Пока неизвестно, когда, но точно – не в ноябре. А еще – он знает, что не имеет права об этом говорить.

– Возможно, ближе к осени я тоже перееду на Станцию.

Мишенька почти не врет. Просто не объясняет почему.

В ее глазах вспыхнула надежда:

– Уговорил Мертвого отпустить тебя?

– Мы обсуждаем такую возможность.

Женщина внимательно посмотрела на Мишеньку.

– Говорят, перед запуском эвакуируют весь персонал и гражданских.

– Еще не решено.

Лариса считает дни до запуска. Ей кажется, что жизнь вернется в привычное русло, что муж вновь станет обычным высокопоставленным офицером СБА, которому не нужно прятать семью в наглухо запертой крепости.

– Я люблю тебя.

Мишенька улыбнулся, еще раз поцеловал жену и нырнул в бассейн, затеяв возню с сыновьями.

Скучают? Ясное дело – скучают. Новое место, новая школа, новые друзья и редко являющийся папа. Им ни черта не объяснишь, но сейчас их еще можно подкупить. Мертвый это знает, а потому распорядился построить не просто жилой комплекс, а небольшой город, с ресторанами и зонами отдыха, аквапарками, игровыми клубами и спортивными залами, музыкальными и танцевальными школами. Мертвый согнал на Станцию тысячи работников, приказывал отбирать только семейных, уговаривать ехать с женами и детьми. Мертвый вырвал их из привычной жизни, отрезал от мира, но сделал все, чтобы они ни о чем не жалели.

Тысячи людей. Тесный мирок, в котором удобно работается несущим Слово людям.

– Я не опоздаю на ужин, – пообещал Мишенька, вылезая из бассейна.

Он поцеловал жену в щеку, махнул рукой парням и направился в раздевалку. За ним по пятам следовали два телохранителя.

Территория: Африка

Горнодобывающий полигон «Всемирной рудной компании»

Кодовое обозначение – «Африка»

Предчувствие неприятностей редко бывает беспочвенным

– Кто тебе разрешил стоять «вольно»? Может, я разрешал тебе стоять «вольно»? Кто тебе разрешил стоять «вольно», скотина?

Араб держался из последних сил. Лицо разбито, нос вдребезги, оба глаза заплыли, но это ерунда. Плохо, что левая рука висит плетью, а судя по тому, что из-под рукава течет кровь, перелом открытый. Но показывать нельзя. Нельзя морщиться. Нельзя стонать. Стоять надо «смирно», как велел господин офицер Ушенко. Иначе будет хуже.

– Экономия воды – одна из ваших главных обязанностей по отношению к человечеству, заключенный, – наставительно талдычит надзиратель, медленно вышагивая по камере. – И нет необходимости тратить весь литр, который положен вам на умывание. Экономьте! Подумайте о том, что в это самое время где-нибудь в Сахаре грязный и вонючий бедуин подыхает, потому что хренов заключенный, враг, можно сказать, общества, не сэкономил двести граммов воды.

С этого, собственно, все и началось. Офицеру Ушенко показалось, что Араб потратил на вечерний моцион весь положенный литр. Он вошел в камеру и набросился на бедолагу с такой яростью, словно… Словно все это имело хоть какой-то смысл. Теперь разглагольствует, наслаждаясь мучениями Араба, и косо поглядывая на вытянувшегося у стены Чайку.

– Почему молчишь?

Знаем мы эти фокусы. Откроешь рот – получишь по зубам. Говорить можно, только получив разрешение. Илья принялся «есть начальство глазами».

Тем временем Араб потерял сознание и мешком рухнул на пол. Лучший в его положении ход.

– Две недели в лазарете, – задумчиво протянул Ушенко. Сделал шаг, оказавшись в нескольких сантиметрах от Чайки, и очень тихо прошипел: – Я тебя хотел изувечить, маленькая гнида, да Флобер не разрешил.

Глаза продолжают тупо изучать надзирателя, на лице не дрогнул ни один мускул, услышал Илья Ушенко или нет – непонятно.

– Стоять «смирно» еще десять минут, тварь, – приказал офицер Ушенко и вышел из камеры.

Африка, мать ее, тут приказы не обсуждаются.

– Как Араб?

– Две недели, – коротко ответил Чайка.

– Врачи сказали?

– Ушенко.

Надзиратель в таких вещах не ошибался.

– Сука, – едва слышно просипел Пьеро.

– Говнюк, – поддержал сокамерника Апельсин.

Илья промолчал – какой смысл надрываться? Да – сука, да – говнюк, но разве это изменишь? Для обсуждения есть гораздо более серьезная тема, но они… они ее не видят.

– Говорят, Тэтчер какой-то новый удар придумал, вот Ушенко и бесится.