На крестцах. Драматические хроники из времен царя Ивана IV Грозного - Фридрих Горенштейн

Третий. У Пречистой лишь иереи встретили, а митрополит тут у Фроловских ворот встретил со всем освященным собором. Достойно пропев вселенский собор, пошли на молитву.

Первый. Так плывет-то над Москвою умиленно звон. (Крестится.)

Второй (тоже крестится). Во всех кремлевских соборах звонят: да у Спасово-Смоленской площади, да у Николы Чудотворца, у Каменного моста, да окраинные церкви и монастыри вторят – Новинский, Симонов, Андронников да иные.

Третий. Глядите-то! У помоста главный царский бирюч, чтец царский Сафоний, рече про праздник победный.

Сафоний (торжественно). Прийде государь, победитель басурманский, на Москву, и встретило множество народу и поля не вмещали их от реки Яузы и до самых град, до Посада по обе стороны пути бесчисленны народы – старцы и юны. (Писцы, держа бумагу на коленях, пишут.)

Пьяный (идет, шатаясь, весело поет). Мы вчера в пиру пировали, торгу торговали, свинцу, пороху закупали, медны пушки заряжали, в каменну стенушку пуляли. Каменну стенушку пробили, красну девку сполонили. Хороша девушка, румяна, по-немецки разубрана, на ней шубочка голубая, душегреечка парчевая, в косе ленточка шелковая.

Первый (сердито). Всяка шпына ходит. Ты чего дурачества при таком торжестве делаешь, дурнослов?

Пьяный. Сам ты, мужик, у своей матери не в любви. Свиные брови, овечья душа, запечный таракан.

Первый (сердито). Сказано, не шуми, смержей ты сын, неколотая потылица, безгосударев еси человек, никто тебя не примет за твою великую глупость. Нет у тебя ни ума, ни памяти.

Пьяный. Лужья жаба, жил бы ты дома да плел бы ты лапти, да ел бы ты крошку, пил бы ты болотну воду. Как бы не было у тебя ушей, и был бы ты целая ворогуша[18]. (Смеется, поет.) Матушка, ластушка, брюшенько болит. Курва ты, плешница[19], погрей на печи. Матушка, ластушка, там горячо. Курва ты, плешница, стели сарафан.

Женщина (сердито). Крикнем оберегальщиков, да возьмут тебя за твои холщовые порты!

Пьяный. Меня? Я с басурманством сражался!

Седой. Сражался с печи духами и с бабою мамашиною! (Вокруг смеются).

Пьяный (обиженно). Ты-то, дед, кто?

Седой. Мы-то кто? Службу царскую несли мы по сроку, по пятидесяти и больше, а оставлены были за худобу и за старость, и за увечья.

Мальчик. Дедушка, ты на Казань ходил?

Седой. Дважды подступали. Ныне рать христианская ходила на царя Девлет-Гирея, мы ж ходили на Сафа-Гирея и клятвопреступного Казанской земли. (Кашляет.) И неким поветрием Божьим пришла теплота великая и мокрота многая, и везде вода большая на Волге, и пушки, и пищали многие провалились в воду. Многие воды на лед проступили речные, никому же на лед невозможно поступити. А многие люди в продушинах потонувши. И путь никак не обратился, как ни ждали. И возвратился царь к Нижнему Новгороду со многими слезами, что не сподобил его Бог путному шествию.

Мальчик. Дедушка, как же Казань взяли?

Седой. Подкопом взяли. Подкопали стену и заложили порох. А в подкопе поставили зажженну свечу. Когда она догорит, взорвется стена. А в поле поставили вторую свечу, чтоб по ней знать, когда взорвется. А бывши на стенах поганые поносы и укоризны делали нам, русским воинам. Насмехались: не быть нашей Казани под белым царем. Тут-то и взорвали умельцы: Фрязин да наш пушкарь Белоусов, который потом при пушке Степана Петрова, медной на колесах, служил. (Кашляет.) Так-то, малец. Подкопом взяли и дружной великой резней.

Второй. И ныне много крови пролито. Войско от Серпухова вернулось сильно поредевшим.

Третий. Чую я, на Пожаре ныне награждать будут.

Четвертый. Кого награждать, кого казнить! Чую я, князя Михайла Воротынского казнить будут. Соблазнился басурманским золотом и изменил царю.

Третий. Бирючи кричали, его, опального, на Белоозеро повезли. Ныне же на Пожарах будут пиры и гулянья, а казнить никого не будут. Вот скоморох ведает, что ныне на Пожаре будет. Скоморошина, скажи, что ныне будет?

Первый скоморох. Велики торжества будут, ибо приходили на Русь цари басурмански – один царь Девлет, а иной царь Члухомет, вельми злокознен человек и огнен, да дерзостей и велика телесна и силен вельми. Отовсюду собрал к себе воинскую силу и многие города русские скупил, и до самого града дошел, до Москвы. (Обходит народ с лукошком, куда бросают деньги.) Кровавы аки звери человекоядцы, велики аки буйволы. Головы аки пивной котел, а глаза аки плошки. И умножились обиды, татьба и разбой на всей земле Русской, рыдания вопль велик.

Мальчик. Скоморошина, как же одолели-то змиев лукавых басурманских?

Скоморох. Эх, малют, знаешь ли балачку: против лукавства лукавство идет. Божье крепко, а мое лепко. На Руси был лукавый царь Владимир, да ныне Грозный царь Иван Васильич, помогли же ему Вавила со скоморохами. (Делает стойку на руках. Народ смеется.) И в старину так было: двое братьев Леликов из земли Ливонской замыслили набег на каменну Москву, да Вавила со скоморохами их перелукавил. Тогда с горя они заповедь порушили: самого князя римского племянницу похитили. (Кувыркается. Народ смеется.) На Русь же более идти не смели!

Седой (сердито). Врешь ты все! Скоморошье твое дело бесовское. Так ли мусульман и прочих басурман супостатов одолели?

Мальчик. Дедушка, как же одолели?

Седой. Как одолели? Обыкновенно. Бились с ними не щадя живота палицами да мечами булатными, да прочим. Так одолели. (Кашляет.) Когда стояли мы под Казанью, то прислал на подмогу казанцам турский царь Ибрагим-султан под нас, христиан, своих двух пашей. Имена же их Капитана да Мустафа. А крымский царь пашу Иусейгу прислал да ближнего своей тайной думы Ибрагима Скобца прислал. А с ними, пашами, прислал турский царь на нас могучую свою собранную силу и басурманскую рать, совокупя на нас всех подручников своих, нечестивых царей и королей, и князей, и владетелей. (Кашляет.)

Первый. Слышите ли, сурмы заграяли да стелят камку алу. Сейчас царь и митрополит со свитой идти будут. (Слуги расстилают дорожки.)

Второй. То камка ала набивная, шелк черевчатый, по три рубли аршин, а бархат турецкий.

Третий. Турецкий бархат малинов да вишневый. Здесь же бархат алый, венецинский.

Умной-Колычев (с помоста торжественно). Выход царя Всея Руси под колоколы!

Неистовый звон колоколов. Слышен цокот лошадиных копыт

Умной-Колычев (оберегальщику). Как почнут царя золотыми деньгами посыпать, смотри, чтоб слуги подбирали и чтоб народ не крал!

Сафоний (торжественно). Герой царь Иван Васильевич из Фроловских ворот на царском своем коне облачен во царский сан. Народ и иноземцы дивуются. Ни в коем царе, ни в коем короле таковой красоты и силы, и славы великие не видывали! Московиты-то забегают вперед и лепятся на крышах. Девицы же чертожные и жены княжеские и боярские, коим нельзя ради сорома из дома, яко птицы в клетцах из двери из окон своих глядят и наслаждаются видениями грозного, доброго и славного. Народ же простой на прочее глядит и радуется. (Писцы пишут.)

Третий. Государю царю и великому князю Ивану Васильевичу Всея Руси слава! Многолетнего здравия государю! Самодержствуй, благоверный царь! (Звон колоколов. Залпы салютами.)

Сафоний. Царь ступил на камку и бархат алый, из Фроловских ворот на торжества постеленные.

Входят царь с наследником и свитой. Впереди митрополит Антоний и новгородский архиепископ Леонид с крестами

Возглас. Ты бо еси царь мира и спас душам нашим и тебе слава! Восславим Отца, Сына и Святаго Духа, аминь!

Царя осыпают золотыми монетами

Хор. Аминь!

Василий Блаженный (выглядывает из толпы). Кровь течет из ворот Фроловских! Царь по крови идет!

Первый. Вася пришел, праведный нагоходец.

Второй. Многомудрец пришел.

Умной-Колычев (гневно кричит). Безумный юрод! Оберегальщики, ухопите юрода! (Оберегальщики бросаются, расталкивая народ. Вася скрывается.)

Немецкий посол. Этого бесстыдного голого бродягу русское простонародье почитает за святого из-за его выносливости, которая действительно предполагает громадную силу и полное пренебрежение к физическим лишениям. Говорят, он простаивает босыми ногами зимой на церковной паперти. Ноги примерзают к железным плитам.

Итальянский посол. Он подобен нашим итальянским пасквилям, обличающим власти и богатство. Но наши пасквили более веселы и не так сердиты.