Последний демиург (СИ) - Хабарова Леока

- Третий. - Теперь Забвение говорило мужским голосом. Густым глубоким басом, похожим на гудок парохода. - Но на этот раз всё кончено.

- Всё кончено, - чуть слышно прошептала Вереск, думая о синих строчках на белом листе. - Всё кончено...

- Твоя гибель для него страшнее собственной. - Фигура стала выше и шире в плечах. - Для демиурга лишиться музы - всё равно, что ангелу потерять крылья.

- Но он будет жить.

- Жить - да, - кивнуло Забвение, продолжая расти. - Но творить - никогда. Его новое детище, которое ты носишь под сердцем, погибнет вместе с тобой.

- И навсегда угаснет пламя... - строчки сами собой сорвались с губ. - И навсегда утерян путь... Он забудет меня?

- Разумеется.

Вереск сглотнула подступивший к горлу ком.

Разумеется...

Он забудет меня, а я - его... - Она втянула в себя промозглый воздух и шумно выдохнула.

Пора.

Поднялся ветер. Волосы разметались, а подол платья щёлкал, как парус. Призрачное солнце казалось размытым бликом за плотной завесой туч. Набережную заполнили тени. Безликие и беззвучные, они плыли по мостовой, растягиваясь до исполинских размеров. Росло и Забвение. Вереск чувствовала его голод. Такой неутолимый и острый, что кровь стыла в жилах.

Я не боюсь, - одернула она себя и закусила губу. - Не боюсь. Бояться бессмысленно: я сделала всё, что могла, и теперь остаётся только надеяться.

Мы все должны верить...

Вереск сжала волю в кулак и поставила ногу на кованую завитушку.

Всё получится.

Синие строчки на белом листе... Её гарантия. Её надежда. Последний и единственный шанс.

Всё получится. Я должна жить. Жить, ради него.

Руки, вцепившиеся в парапет, дрожали. Пальцы побелели.

- Страшно? - Забвение стало таким же огромным, как и тогда, в Мейде.

- Нет, - уверенно солгала Вереск и подалась вперёд.

Она летела. Летела, а не падала.

Полёт длился меньше секунды, но дольше вечности, а потом...

Потом был удар. Сильный. Смачный. И её проглотила вода.

Вода, вода, вода... Она была повсюду. Обрушивалась лавиной ядовито-солёных брызг, давила многотонным прессом, связывала, тащила вниз, набивалась в лёгкие, жгла глаза. Сил бороться не осталось. Совсем. Руки и ноги сделались ватными, уши заложило, а в грудь словно вонзили ржавый кинжал и поворачивали, поворачивали снова и снова. Хотелось кричать. Хотелось дышать. Хотелось вырваться из мутно-зелёного плена, но смерть уже назначила свидание. Она ждала, притаившись на самой глубине. Ждала и алчно облизывала холодные синие губы длинным шершавым языком.

Конец. Это конец…

Но жажда жизни сильнее страха. Сильнее боли. И вот он – последний отчаянный рывок. Последний шанс. Осколок призрачной надежды.

Ещё! Ещё немного!

Давай же! Ну!

Истерзанное тело металось в ледяном мареве, разгоняя мириады пузырьков, а мокрая одежда камнем тянула на дно.

Ещё! Ещё чуть-чуть! Совсем чуть-чуть!

Живи! Живи же! Ты должна жить!

Жить, ради него!

В глазах потемнело, и сдерживать дыхание больше не имело смысла: могучая стихия не знала жалости. Сознание провалилось в непроглядную бездну и растворилось в черноте. Пропали звуки. Сквозь толщу сомкнувшейся над головой воды не слышны были ни крики чаек, ни басовитый раскатистый рёв:

- Человек за бортом! Человек за бо-орто-ом!!!

***

Под утро всегда спалось особенно сладко. Даже монотонный писк приборов не раздражал, а наоборот - убаюкивал. И сны снились совершенно удивительные: бескрайнее море, чайки в безоблачном небе, белые паруса, солёный ветер...

Сильные руки, синие глаза, мальчишеская улыбка...

Сигнал. За ним второй. Третий.

Что это? Что это за звук? Зачем он здесь, в этом сказочном, полном чудес, мире?

Прикосновение. Лёгкое. Робкое...

Ох, нет! Не будите меня! Не будите! Я хочу остаться здесь. С ним. Навсегда.

Вера дёрнулась, открыла глаза и... крик застрял в горле, а сердце едва не лопнуло: на неё внимательно смотрел Владимир. Смотрел так, будто проспал всего одну ночь, а не восемнадцать месяцев кряду...

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Глава сороковая. Она же - эпилог. А может... и нет...

" - Маленькая дрянь... - Голос шуршал опавшей листвой, полз по стенам, лился с потолка, шипел и обволакивал. - Думаешь, тебе удалось перехитрить меня?

- Меня... меня... меня... - повторило эхо тысячей голосов.

- За всё надо платить, - шипел сквозняк.

- За всё... за всё... за всё... - вторили тени.

- И ты не избегнешь платы. - Холодные губы едва не касались уха. - Жизнь за жизнь. Такова цена...

Вереск вырвалась из сна и села, жадно глотая воздух. Хотела закричать, но в горле стоял ком. Безликая! Она здесь. В комнате. У самой кровати!

Тварь выбралась и пришла за своей чёртовой платой!

- Нет, - хрипло прошептала Вереск. - Ты ничего не получишь. Не в этот раз.

- С кем ты говоришь, милая? - Ладимир нежно обнял её и привлёк к себе. Поцеловал в макушку. - Опять кошмар?

- Наш сын... - она бросила на мужа взгляд, полный тревоги. - Мне надо видеть его. Немедленно.

Босые ступни коснулись ледяного пола. Холодно. Слишком уж холодно.

Это всё от того, что оно приходило сюда...

Муж ухватил запястье.

- Не сходи с ума, Вереск. - У него был сонный и на редкость умиротворённый вид. Ещё бы! Он не давал ей покоя полночи. Да и потом требовал продолжения, вот только она уснула. - Княжич спит. Так что не будем тратить время попусту: вернись в постель, и я прогоню твои страхи.

- Сейчас. - Вереск выдавила улыбку, но волнение не отпускало.

Княжич действительно спал. Мирно сопел в обитой белоснежной тканью люльке. Такой маленький... Прямо крошечный! Щекастый и весь в перевязочках. Неделю назад Вереск перестала туго пеленать его, чем вызвала лавину негодования Милды.

"Ножки будут кривые!" - стращала служанка, упирая руки в боки, но Вереск знала, что это не так. Её сын будет стройным. Высоким и красивым, как его отец.

Стефан... Стефан, князь Мейдинский.

- Я никому тебя не отдам. - Она бережно подоткнула сбившееся одеяльце. - Никому.

На какое-то мгновение Вереск почудилось, будто за дверью опочивальни кто-то стоит. Стоит и тяжело, с присвистом, дышит. Но это, разумеется, только показалось... "

- Ну как? - До полного восстановления Владимиру было далеко. Он напоминал оживший труп: худющий, бледный. Ходил он с тростью, и то - еле-еле, а говорил поначалу с огромным трудом. Но Вера знала - это пройдёт.

Мой герой вернулся ко мне...

"Удивительная воля к жизни!" - заявляли врачи, наблюдая за его борьбой.

"Чудо!" - восхищались друзья и знакомые.

"Это всё благодаря тебе, Верочка", - шепнула как-то Людмила Даниловна.

Это всё благодаря Даше, - думала Вера, глядя на любимого мужчину. - Если бы она не догадалась распечатать роман...

Надо же. Кто бы мог подумать! Не врёт, стало быть, Голливуд: неоконченные дела и впрямь с того света возвращают...

- Ну так как, Вер? - голос выдернул её из раздумий. - Вполне по-бабски?

- Вполне. - Она ласково улыбнулась. Историю про смелого князя Владимир писал от лица того самого князя, но когда в книге появилась красавица Вереск, решил посвятить ей пару глав. Он всегда читал Вере эти части вслух: её реакция стала узловым мерилом "женскости" главной героини. - Только... Мне кажется, надо добавить деталей.

- Деталей?

Они сидели на лавочке в старом парке. Как раз там, где впервые три года назад поцеловались. Клёны шуршали золотой листвой, а в воздухе летали прозрачные паутинки. Осень, сухая и по-летнему тёплая, пахла яблоками.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

- Да, - кивнула Вера. - Именно деталей. Знаешь... Привычки там, особенности всякие. Пусть она у тебя волосы на палец наматывает, или губу закусывает, когда волнуется. Что-то такое... ну... пикантное. А то она у тебя какая-то уж совсем плоская. Как картон.