Памятник Дюку(Повести) - Воинов Александр Исаевич

Прежде чем ее доставить сюда, Тоню напоили крепким кофе, накормили и вообще окружили знаками внимания. Какой-то офицер с железным крестом на груди долго тряс ей руку.

— О! Фрейлейн, — говорил он, — вы спасли моего друга! О вашем подвиге мы сообщим в Берлин. — Потом нагнулся и, подмигнув, игриво спросил: — Вы, конечно, в него влюбились?.. Скажу по секрету, он холостяк!..

Теперь человек, который ее допрашивал и звания которого она никак не могла угадать, — плохо разбиралась в немецких погонах, — не задавал ей подобных вопросов. Он держал себя так, словно побуждения, которые толкнули ее на этот крайне рискованный поступок, ему были вполне понятны и не требовали дальнейшего объяснения, но зато он интересовался расположением штаба, фамилиями офицеров и генералов.

И тут уже с ним вступил в бой Савицкий. Тоня сказала, что она из медсанбата, который только недавно переведен на новый участок, и поэтому многих не знает. Однако назвала все же две-три истинные фамилии офицеров, которые разрешил ей назвать Савицкий. Назвала и место, где находился под арестом Петреску. Это была полуразрушенная, покинутая жителями деревня, в которой месяца полтора назад проходили жестокие бои. Деревня находилась километрах в семи от штаба, и Петреску ни за что бы не смог, рассматривая карту, доказать, что она говорит неправду. Кто его допрашивал? Точно не знает, но как будто прокурор. В этой деревне, уточнила она, разместилась прокуратура дивизии.

Пока она говорила, ее собеседник внимательно рассматривал лежавшую перед ним на столе карту, что-то на ней отмечал остро отточенным карандашом.

— А вы очень хорошо говорите по-немецки! — вдруг сказал он. — Почти как истинная немка. Где вы учились?

— В Одессе!

— Да, Петреску мне об этом говорил. Он вообще восхищен вами! — Его глаза смотрели вниз, на карту, он что-то прикидывал в уме. — Скажите, фрейлейн, вы могли бы прочертить путь, каким вы шли к линии фронта?..

Тоня смутилась.

— Точно?! Но ведь мы шли ночью…

— Все-таки покажите!

Он перевернул карту и нагнулся над ней с другой стороны, вложив в руку Тони свой карандаш.

— Итак, сначала давайте найдем точку, от которой вы начали свой путь!

Карта была трофейная, над каждым русским названием каллиграфическим почерком от руки был сделан немецкий перевод латинскими буквами.

Тоня сразу увидела нужное название, но долго водила карандашом вокруг, показывая, что она совсем ничего в картах не понимает. Наконец она все-таки уперлась кончиком карандаша в маленькую черную точку.

— Зер гут! — улыбнулся собеседник. — Теперь шагаем к фронту.

Морщины вокруг его рта сложились в добрую улыбку. Он внимательно следил за тем, как она прочеркивает путь.

— Конечно, это только приблизительно! — говорила Тоня, чувствуя, что перед ней расставлена какая-то ловушка, и стараясь быть предельно осторожной. — Вот тут мы как будто перешли дорогу… Вот тут вышли в рощу…

— А где вы пересекли реку?

Тоня растерялась. К своему ужасу, она увидела, что с той стороны, откуда она показывает, они с Петреску обязательно должны были перейти вброд узкую речку, которая делала здесь глубокую петлю, прежде чем через десятка два километров влить свои воды в один из лиманов.

— Мы перешли по мосткам! — сказала она, холодея и думая только о том, чтобы не дрогнул карандаш, к кончику которого был прикован взгляд ее мучителя.

— Вы уверены в этом? — поднял он на нее внимательный взгляд.

— Ну как же, — воскликнула она, — спросите Петреску!..

Несколько мгновений он внимательно изучал ее лицо.

— Когда вы вышли?.. Ну, пустились в путь? — спросил он, как бы показывая, что с предыдущим вопросом покончено, но в то же время прикрыв карту ладонью.

Тоня помолчала.

— Около двенадцати ночи, — сказал она, прикинув в уме, какое расстояние до линии фронта они с Петреску прошли и сколько это могло занять, если считать, что они двигались по прочерченному ею маршруту. — А может быть, и позже… Ведь мне пришлось его долго ждать…

— Хорошо, — сказал он, отнимая руку от карты, — давайте займемся арифметикой. Вы появились около танка в шесть часов тридцать семь минут утра, — точность до одной минуты должна была показать Тоне, что он полностью информирован. — Обычно в час проходят до четырех километров… Конечно, когда опасаются погони, в первый час можно пройти и до пяти, но в дальнейшем человек устает и скорость его движения резко падает… Но надо принять в расчет, что Петреску был ранен. Предположим, он напрягал все силы и вы шли со скоростью два с половиной километра?..

— Наверно, быстрее, — прошептала Тоня, начиная понимать, на чем ее проверяют: если она неправильно назвала пункт, откуда они с Петреску вышли, то, значит, ей нельзя доверять и в остальном.

— Ну, предположим, три! Это при крайнем напряжении сил! Теперь измерим расстояние. — Он вынул линейку и тщательно, до миллиметра, вымерил все изломы довольно извилистого пути, который прочертила рука Тони. — Так, — проговорил он тоном учителя, который проверяет работу ученика, — откинем минуту. Будем считать, что вы шли ровно шесть часов! Шесть помножим на три — восемнадцать. Таким образом, вы могли пройти расстояние не больше двадцати километров.

Тоня напряженно смотрела ему в лицо, спокойное и доброжелательное. Он неторопливо взял из ее руки карандаш и короткими пальцами, тщательно вымытыми, Начал решать простейшую арифметическую задачу.

— Итак, фрейлейн, двадцать километров. Теперь взглянем на карту! По карте получается, что вы прошли за это же время двадцать пять!.. Пять километров разницы!.. Это большой путь, дорогая фрейлейн! Целые полтора часа!

— Может быть, я неправильно начертила, — проговорила Тоня, — ведь мы шли ночью, и я не помню точно пути.

Тогда быстрым движением он положил линейку на карту, напрямик соединив пункт, из которого они вышли, и место, где они перешли линию фронта.

— Взгляните, фрейлейн! — сказал он. — Если бы вы даже шли строго по компасу, через все кручи и овраги, то и в этом случае путь сократился бы всего на километр!..

Тоня молчала. Он снял очки и, неторопливо достав из кармана кусочек черной замши, начал старательно протирать стекла. Всем своим видом он показывал, что дает ей полную возможность подумать, собраться с мыслями и разъяснить наконец это досадное недоразумение.

— Спросите Петреску! — сказала Тоня. — Мы шли очень быстро…

— Мы бежали!.. Мы бежали, господин Фолькенец! — раздался за ее спиной голос Петреску: он тихо вошел в комнату и стоял у двери за ее спиной.

Тоня обернулась. Только что ей казалось, что могильная плита уже готова захлопнуться над ее головой, и вот неожиданная помощь.

Улыбка вдруг стерлась с лица Фолькенеца. Он строго взглянул мимо Тони в глубь комнаты.

— Как вы себя чувствуете, господин Петреску?

— Гораздо лучше! — Петреску подошел к столу, взял из раскрытой коробки сигарету и закурил. По всему чувствовалось, что с Фолькенецем он находится в равном положении, во всяком случае от него он независим.

Он сел напротив Тони и дружески потрепал ее за плечо. Тоня сразу заметила, что повязку на его голове уже сменили. За эти сутки он действительно пришел в себя, успокоился, и сильный организм брал свое.

— Что вы хотите от этой девушки, Фолькенец? Она достойна награды!..

Фолькенец положил обе руки на карту.

— Я тоже восхищен мужеством фрейлейн, — проговорил он, не спуская глаз с лица Петреску. — Но меня интересуют некоторые детали. И, к сожалению, я не могу найти достаточно убедительного объяснения тому, как вы оба смогли пройти довольно большой путь за короткое время…

— Я же сказал, что мы почти бежали! — уже грубовато сказал Петреску. — Вы зря занимаетесь этим делом, Фолькенец. Я обо всем уже доложил генералу Зонтагу…

Фолькенец усмехнулся, блеснув очками.

— Мне известно, о чем вы сообщили генералу! Не будем говорить сейчас об этом. Но моя служба требует тщательной проверки. Мне кажется, что фрейлейн все же не совсем точна в своем рассказе… Вы не могли пройти того пути, на котором она настаивает…