Простаки за границей, или Путь новых паломников - Марк Твен

– Не гневайся, добрый скоморох, я лишь сказал правду от чистого сердца. Призываю в свидетели Сан-Паоло: коль храбрый граф Леонардо будет выпивши, он швырнет вас с самого высокого парапета! Увы, увы, настали печальные времена, добрый граф Луиджи не правит здесь более.

– Добрый граф Луиджи?

– Он самый, с разрешения вашей милости. В его времена бедняки благоденствовали, а богачей он притеснял; о налогах никто и не слыхивал, отцы церкви тучнели от его щедрот, путники приходили и уходили, и никто не чинил им помех; и всякий мог гостить под его кровом, встречая радушный прием, и вкушать его хлеб и вино. Но увы мне! Миновало уже сорок два года с тех пор, как добрый граф уехал сражаться под знаменем креста, и уже много лет о нем нет вестей. Говорят, что солнце Палестины сушит его кости.

– А теперь?

– Теперь! Боже милосердный! В замке правит свирепый Леонардо. Он душит бедняков налогами; он грабит всех путников, проходящих мимо его ворот; он проводит дни в междоусобицах и убийствах, а ночи – в пьянстве и разврате; он поджаривает отцов церкви на кухонных вертелах, с наслаждением предаваясь этой, как он говорит, забаве. Вот уже тридцать лет, как никто не видел супруги графа Луиджи, и люди шепчутся о том, что она чахнет в подземелье замка за то, что отвергла брак с Леонардо, говоря, что не верит в гибель возлюбленного мужа и предпочитает смерть измене. Шепчутся также о том, что и дочь ее заключена в темницу. О нет, добрые жонглеры, поищите для отдыха иную обитель. Уж лучше вам погибнуть христианской смертью, чем лететь с той высокой башни. Желаю здравствовать!

– Да хранит тебя Господь, благородный поселянин, прощай!

Но, невзирая на предостережение крестьянина, актеры направились прямо в замок.

Графу Леонардо доложили, что цирковая труппа ищет его гостеприимства.

– Добрая весть. Разделайтесь с ними заведенным порядком. Или нет – помедлите. Они мне пригодятся. Пусть войдут. А потом сбросьте их с парапетов. Или нет. Много ль у нас попов в наличности?

– Сегодняшний улов скуден, мой добрый сеньор. Один аббат и десяток оборванных монахов – это все, что у нас есть.

– О ад и фурии! Иль мое поместье оскудело? Введите же скоморохов. А потом поджарьте их вместе с попами.

Вошли арлекины в рясах и низко надвинутых капюшонах. Хмурый граф торжественно восседал за столом, окруженный советниками. Сто конных дружинников в полном вооружении стояли вдоль стен парадной залы.

– Ха! Презренные шуты! – рек Леонардо. – Чем можете вы заслужить гостеприимство, о коем молите?

– Могучий и грозный властелин! Публика, битком набивавшая залы, вознаграждала наше смиренное искусство восторженными рукоплесканиями. Нашу труппу украшает наделенный многими талантами Уголино, справедливо прославленный Родольфо, даровитый искусник Родриго; дирекция не пожалела ни трудов, ни затрат, дабы…

– Кровь и смерть! Что вы умеете делать? Укроти бессмысленно болтающий язык!

– Ах, добрый господин, искусны мы и в акробатических штуках, и в упражнениях с гирями, и в хождении по канату, а также в кувыркании на земле и в воздухе; коль твоя светлость изволит спрашивать, я беру на себя смелость заявить во всеуслышание, что в поистине чудесной и забавной зампиллоаэростатике…

– Заткните ему рот! Придушите его! Клянусь Бахусом! Или я пес, что должен выслушивать столь многосложное богохульство? Нет, постойте! Лукреция, Изабелла, подойдите сюда. Плут, узри сию благородную даму, сию рыдающую девицу. Не истечет еще и часа, как я женюсь на первой, а коль вторая не осушит слез, коршуны пожрут ее тело. Ты и твои бродяги своими фокусами украсите наш брачный пир. Попа введите!

Благородная госпожа кинулась к главному актеру.

– О, спаси меня! – вскричала она. – Спаси меня от жребия, который хуже смерти! Взгляни на эти скорбные глаза, на эти запавшие щеки, на это иссохшее тело! Взгляни на дело рук этого дьявола, и пусть твое сердце преисполнится жалости! Взгляни на эту благородную девушку – как исхудала она, как неровна ее походка, как бледны щеки, на которых должны бы цвести розы юности и счастье ликовать в улыбках! Выслушай нас и сжалься над нами. Это чудовище – брат моего мужа. Он – чей долг был стать нам щитом от всех бед, – он запер нас в зловонных подземельях донжона своего и протомил нас там ужасных тридцать лет! А за какое преступление? За то лишь, что не хотела я нарушить долг святой и вырвать из души горячую любовь к тому, кто с воинством Христовым сражается в Святой Земле (ведь – о! – он жив!), и обвенчаться с ним! Спаси нас, о, спаси гонимых, тех, кто припадает к ногам твоим с мольбой.

Она упала к его ногам и обняла его колени.

– Ха! Ха! Ха! – закричал свирепый Леонардо. – За дело, поп! – И он оторвал несчастную от ее прибежища. – Отвечай раз и навсегда, будешь ты моей или нет? А коль откажешь, головой клянусь, что слово отказа будет твоим последним словом на земле!

– НИКОГДА!

– Умри же! – И меч вырвался из ножен.

Быстрее мысли, быстрее вспышки молнии слетело пятьдесят монашеских одеяний, и взорам открылись пятьдесят рыцарей в сверкающих латах! Пятьдесят благородных клинков взвилось над конными дружинниками, но ярче и яростнее всех, пламенея, взметнулся Экскалибур и, опустившись, выбил меч из рук свирепого Леонардо!

– За Луиджи! За Луиджи! Ого-го-го-го!

– За Леонардо! Круши их!

– О Боже! О Боже! Мой муж!

– О Боже! О Боже! Моя жена!

– Мой отец!

– Радость моя! (Немая сцена.)

Граф Луиджи связал брата-узурпатора по рукам и ногам. Для хорошо тренированных палестинских рыцарей было детской забавой изрубить в котлеты и бифштексы неуклюжих конных дружинников. Победа была полная. Воцарилось всеобщее счастье. Все рыцари женились на дочери. Радость! Пир горой! Конец!

– А что сделали со злым братом?

– А, пустяки – только повесили его на том железном крюке, о котором я вам говорил. За подбородок.

– За что, за что?

– Поддели крюком за жабры.

– И оставили там?

– Года на два.

– А… а… он умер?

– Шестьсот пятьдесят лет тому назад или около того.

– Чудесная легенда… чудесное вранье!.. Трогай.

Мы приехали в старинный, прославленный в истории город Бергамо примерно за три четверти часа до отхода поезда. В городе около сорока тысяч жителей, и он замечателен тем, что здесь родился Арлекин. Когда мы это открыли, легенда нашего кучера показалась нам еще интереснее.

Отдохнув и закусив, мы, счастливые и довольные, вошли в вагон. Я не стану медлить, описывая красивое озеро Гарда; ни замок на его берегу, скрывающий в своей каменной груди тайны столь древних времен, что даже предания о них молчат; ни величественные окрестные горы; ни древнюю Падую или надменную Верону, ни их Монтекки и Капулетти; ни все их знаменитые балконы и гробницы Ромео и Джульетты; ни также все прочее, – а поспешу к древнему городу, восставшему из вод моря, к овдовевшей супруге Адриатики. Ехали мы очень долго. Но к вечеру, когда мы, смолкнув, почти не сознавая, где находимся, погрузились в тихую задумчивость, которая всегда приходит на смену урагану разговоров, кто-то крикнул:

– Венеция!

В лиге от нас, на лоне спокойного моря, лежал великий город, и золотая дымка заката окутывала его башни, купола и колокольни.

Глава XXII

Ночь в Венеции. – Веселый гондольер. – Великолепный праздник при лунном свете. – Достопримечательности Венеции. – Забытая праматерь всех республик.

Венеция – надменная, непобедимая, великолепная республика, чьи армии на протяжении четырнадцати столетий вызывали невольное восхищение всего мира, где бы и когда бы они ни сражались, чей флот господствовал над морями, чьи купеческие корабли, белея парусами, бороздили самые далекие океаны и заваливали ее пристани товарами из всех частей света, – Венеция впала в бедность, безвестность и печальную дряхлость. Шестьсот лет тому назад Венеция была владычицей торговли, она была величайшим торговым центром, откуда неисчислимые товары Востока расходились по всему западному миру. А теперь ее пристани безмолвны, торговые склады опустели, купеческие флотилии исчезли, от армий и военного флота остались лишь воспоминания. Она утратила былую славу и дремлет среди затхлых лагун, в обветшалом величии своих пристаней и дворцов, одинокая, обнищавшая и забытая. Она, в дни своего расцвета управлявшая торговлей полумира, одним мановением дарившая народам счастье или горе, стала теперь смиреннейшим из земных городов – мелким лавочником, продающим дамские стеклянные бусы, игрушки и дешевые украшения для малых детей и школьниц.

Древняя праматерь всех республик – едва ли подходящая тема для пустого острословия или бездумной болтовни туристов. Есть что-то святотатственное в том, чтобы тревожить ореол романтики прошлого, которая рисует ее нам в дали веков, как бы сквозь цветную дымку, скрывая от нашего взора ее упадок и запустение. Нет, лучше отвернуться от ее лохмотьев, нищеты и унижения и помнить ее только такой, какой она была, когда потопила корабли Карла Великого, когда смирила Фридриха Барбароссу или развернула победные знамена на стенах Константинополя.