Идентичность Лауры - Маркович Ольга Владимировна

— Может быть. Но когда произошел первый эпизод, Клотильде и тридцати не было. А вот второй случился уже в преклонном возрасте. Его я и застал. Тогда все говорили, что с Кло такое уже случилось.

— И куда делась тетушка Кло во второй раз?

— В Милан. Спустила кучу денег на шопинг, — засмеялся Рамзи.

— Думается мне, Клотильде сильно надоел ее муженек. — Вывод напрашивался сам собой.

— И все-таки сеньора Кло утверждала, что ничего не помнила. Забыла свое имя и не имела представления, как вообще очутилась в Милане.

— А что ей еще было говорить? — История Клотильды не сильно меня впечатлила. Знаю я эти женские хитрости. — Я в душ!

В тот день я действительно ощутила себя сеньорой Кло. После душа я поспала пару часов. Потом мы с Рамзи приготовили шикарный завтрак. Мы много шутили и дурачились. День был светлым. Таким, будто я накупила цветов на все семейные сбережения и отправилась в Венецию, ну или в крайнем случае в Милан за покупками. Клотильда знала толк в том, как дать себе волю. Иногда забыть что-то — единственный способ не сойти с ума.

Близился вечер, и наши шутки и прибаутки обретали другой характер. Другое настроение. Я перестала подкалывать Рамзи и смотрела теперь на него иначе. Вот есть мужчина. И есть женщина. Они вдвоем. В одной комнате. За окном алое солнце падает за горизонт. Оно упадет совсем быстро. Это всем известно. Солнце на Шри-Ланке особо не робеет. Не кокетничает, как девица, набивающая себе цену. В этом мы похожи.

Я подошла к Рамзи близко-близко. Он заметно нервничал, но не отводил глаз.

— А теперь ты знаешь, что мы будем делать? — спросила я второй раз за день.

Я так уже дразнила его после душа с утра. И мне нравилось, как он смущался от провокационных вопросов.

— Знаю, — ответил Рамзи неожиданно смело. И поцеловал меня.

Сам. Наконец-то сам.

Первые поцелуи особенные. Я называю их, детально описываю, на что они похожи. Я часто думала, как это будет с Рамзи. Как первая радуга на ладошке? Как услышанная небесами молитва? Как ресницы, легко тронувшие щеку? Я ожидала нежнейшего чуда. Но поцелуй его оказался похожим на боль. Да, на боль. Такую, должно быть, испытывает мать, теряющая ребенка. Боль любви, которой не суждено быть. Такая боль, которая говорит: «Это миг. Это не может быть вечностью». Это кончится. Кончится. Кончится. Это кончится. Кончится. Кончится. Что бы ты ни делала. Знай. Тебе не владеть этим. Тебе это — терять. Как в страшном сне, который повторяется каждую ночь и обрывается на одном и том же моменте. Вот таким был поцелуй Рамзи. Я испытала шок. Смотрела на него и не понимала почему.

— Рамзи, ты не оставишь меня? — спросила я.

— Конечно же, нет, что ты такое говоришь, Джессика?

— Несмотря ни на что?

— Ты даже представить себе не можешь, насколько «несмотря ни на что», — ответил он и улыбнулся подростковой улыбкой, которая так шла ему.

Я верила. Знала, что он говорит правду. Но каждый раз, когда он целовал меня снова и снова, становилось больно.

Глава 8

— Я сразу поняла, что ты хороший. Сразу, как увидела.

Джессика лежала на матрасе моей ланкийской мансарды, одетая в серый вафельный халат. Ее влажные волосы, разбросанные по подушке кольцами, точно выписывали собой сингальскую абугиду. Я стоял в другом конце комнаты. Хотелось быть как можно дальше, потому что ее близость ощущалась жужжанием пчелиного роя в мозгах.

— Я верю первым ощущениям. — Она села в постели в позе лотоса, и ее халат сполз с плеча.

«Любимый прием», — подумал я. Полчаса назад я нашел ее на обочине в придорожной пыли. И, не успев прийти в себя, она уже флиртует напропалую.

— Вот про Гига я сразу знала, что он эгоист. Хоть и безмерно привлекательный, но эгоист. Про Эла — что он мямля. Добродушный мямля. А про тебя — что ты хороший. Очень хороший.

— Может, не такой уж я и хороший? — Злило то, что она меня идеализирует.

— Смотря для кого, думаю. — Джесс уставилась в потолок. — Думаю, для меня ты хороший, — объявила она, задрав подбородок.

— В этом ты права, — согласился я. Тут уж трудно было не согласиться. Я для нее на все был готов. Она это понимала.

— Что будем делать? — Джесс встала с матраса и нарочито медленно двинулась в мою сторону, не отводя взгляда. Я не знал, куда деваться. — Так ты догадываешься что? А? Что мы будем делать, Рамзи, милый? — спросила она, подойдя вплотную, так, что я ощутил ее тонкий девчачий запах.

— Нет, — ответил я, замерев.

Край ее халата все еще был спущен, открывая арахисовое плечо. Джесс пялилась на меня желтыми глазами, как волчица на ягненка. Да, быть ягненком перед ней хотелось меньше всего. «Рамзи-Рамзи, сосунок», — твердил я себе мысленно. Она оскалилась, отвернулась и резко зашагала в сторону шкафа.

— Не угадал. — Комнату наполнил ее раскатистый смех.

Она ответила мне, будто я успел опростоволоситься и сказать что-то про секс. Хотя по мне и так все было понятно.

— Сейчас мы будем завтракать! Я голодна, как стая волков.

Повернувшись ко мне спиной и скинув халат, она принялась рыться в моих вещах. Я не смотрел на нее. Знал, что под халатом у нее ничего нет.

— Так, что тут у нас? — приговаривала она. — Во, в самый раз!

Джесс вытащила белую футболку и серые шорты на шнурке. Надела, затянула пояс на талии. Развернулась и прокричала:

— Та-да-а-ам! Как я?

В моей одежде Джесс выглядела так же удивительно, как и в красном платье в первую нашу встречу на берегу. Как и в испачканном акрилом комбезе в ангаре. Как и в пыльной хлопковой пижаме, в которой она сидела на обочине. Как во всем, что бы она ни надела.

— Ты очень красивая, Джессика, — сказал я.

Ей это понравилось. Она прошла мимо, искоса смерив меня озорным взглядом, и направилась к дартсу. Единственному декору, украшающему стены комнаты. Вытянула из мишени дротики, отошла и принялась целиться и выпускать стрелы.

— Почему у тебя стена не повреждена вокруг мишени? — спросила она, не попав ни одним дротиком из запущенных в цель. — Ты что же это, всегда стреляешь в яблочко?

— Нет. Я просто не кидаю туда дротики, — ответил я.

— В стену?

— В мишень. Ну, то есть я совсем не играю в дартс.

— Но зачем тогда он у тебя висит? — Она развернулась ко мне, ожидая незамедлительного разъяснения.

— Я люблю эту игру, но неохота потом делать ремонт. Повесил, но каждый раз, когда думаю, не сыграть ли, вспоминаю про стены и передумываю.

— Вот странный. Ты же так себя дразнишь. В особенности если любишь эту игру. Если бы она была тебе безразлична, тогда другое дело. Странный мазохизм. — Она поджала губы.

— А ты что же, никогда себя ни в чем не ограничиваешь? — спросил я, не подумав. Речь ведь шла о Джесс, в самом деле. Какие тут ограничения.

Гостья глянула на меня с красноречивой улыбкой и ответила:

— Совсем ни в чем. — А потом добавила: — Где у тебя кухня? — кажется, только теперь заметив, что находится не в Ritz.

— Кухня? Есть одна, уличная. Ею пользуются ребята с первого этажа. Я им стараюсь не мешать. Поэтому обычно готовлю у бабули в доме.

Джесс задумалась. А потом весело объявила:

— Ладно. Пойдем к бабуле! Познакомимся.

Я сбегал за яйцами, куриными грудками и овощами. Да, аппетит у Джесс и правда был отменный. Будто она неделю не ела. Бабушка пришла с рынка, когда у нас вовсю кипела готовка. Глянула без улыбки на происходящее и ушла к себе. Мы приготовили еду, разложили ее по тарелкам. Джесс накрыла на стол.

— А бабушку угостим? — спросила она с энтузиазмом.

Я не знал, как ба отреагирует на это предложение, и решил уточнить. Прошел в ее аскетичную спальню, где из украшений имелся только алтарь Будды. Бабушка сидела на кровати спиной к двери и смотрела в окно.

— Ба, ты поешь с нами? — спросил я.

Она не ответила. Я подошел ближе и присел рядом.

— Ба, ты чего? — попытался заглянуть я ей в глаза. Ее точеный коричневый профиль выделялся на фоне белых стен. Она повернулась и посмотрела на меня со странной жалостливой болью.