Древо тем. Книга замыслов - Георгий Гуревич

И он ушел из жизни, когда доказательный опыт уже начали делать… супруги Иовановичи: Никола и Лакшми — югослав и индуска.

Этап 5. Доказательный опыт.

В сущности, опыт предложил еще Яккерт. Но он был физик, теоретик, философ, полемист А для эксперимента требовался талантливый экспериментатор.

В XX веке, ослепленном индустриальной мощью, казалось… и писалось повсеместно, что и наука стала индустрией. Только сверхмощные телескопы, ЭВМ, синхрофазотроны размером с Колизей способны делать открытия.

На самом деле, воюют не только числом, но и уменьем. Гигантские синхрофазотроны — величественный памятник человеческого неумения. Можно построить радиотелескоп площадью с Ладожское озеро, это будет впечатлять и потрясать. Но лучше поставить два скромных телескопа — один под Москвой, другой в Австралии — и сравнивать их показания. Шуму меньше, толку больше.

Никола был человек с талантливыми пальцами, мастер тонкого приборостроения. А Лакшми — его жена — восточная женщина с талантом долготерпения. Шесть лет… целых шесть лет они потратили на опыт. А в опыте том в щель между положительными зарядами пропускался поток мезонов. Заряды должны быть максимальными, щель минимальной — в миллионную долю миллиметра. Для заряда брался эка-экарадий, элемент № 184, теоретически предсказанный, слишком громоздкий, чтобы удержать оболочку. И добывался он из морской воды, где есть все элементы. Надо было ее выпаривать, из солей выделять соли бария, от бария отделять радий, от радия — экарадий, от него — эка-эка… И потом наносить крупинки на идеально прямые проволочки и помещать их в идеально пустой вакуум…

Четыре года Иовановичи выпаривали, отделяли, наносили, откачивали, выпрямляли и мастерили хитроумные приборы, манипулирующие под микроскопом.

И однажды, на четвертом году, увидели в своем подвале вишнево-красное свечение. Доказательство пока еще косвенное. Мезоны теряли в щели часть массы, и она превращалась в красные лучи.

А еще через два года Иовановичи выложили на стол ленты фотозаписи. Точки можно было пересчитать. Действительно, распад мезонов ускорялся, ускорялось время.

И мир был убежден. В XX веке наука не верила рассуждениям, ибо толковать факты можно так и этак. Всерьез принимались расчеты, но и цифры оспаривались, ведь для расчетов можно выбрать разные формулы. Но опыт убеждал, опыт Иовановичей мог проверить каждый…

Этап 6. Россыпь.

И тогда открытия посыпались как из рога изобилия. После Колумба все кинулись в Америку, после Рентгена все занялись просвечиванием. После Иовановичей все, кто мог достать хоть крупицу бенгалия (так был назван эка-экарадий в честь родины Лакшми), начали опыты с ускорением времени. А больше всех достал канадский физик Грейвуд, «лорд от сохи».

Он достал больше всех, потому что в Канаде оказалось больше всего бенгалия, из канадской урановой руды он добывался легче, чем из морской воды. Кроме того, Грейвуд ставил больше опытов, в десять раз больше всех, это он тоже умел.

Человек чудовищной работоспособности и чудовищного напора. Носорогом называли его за глаза. Он был фанатиком науки. Фанатики чаще вырастают из тех, кто в науку пробился с трудом, не на серебряном подносе получил диплом. Четвертый сын канадского лесоруба, не имевшего возможности платить за обучение сына, Грейвуд добивался из года в год стипендии, побеждал на конкурсах, потому что работал втрое больше и проходил все предметы за два года вперед. И, захватив запасы заманчивого бенгалия (тоже потребовался напор носорога), ставил опыты быстрее всех и щедрее всех. Выжал из бенгалия и из рамки Иовановичей все, что можно было выжать. И немало. Ведь рамка Иовановичей не только ускоряла время, рамка прежде всего была универсальным уменьшителем массы, а с уменьшением массы связаны химические реакции, и ядерные реакции, и управление силой тяжести. А кроме того, отщепленная масса превращается в лучи: радио, инфракрасные, световые, ультрафиолетовые, рентгеновы, гамма — в любые волны по заказу. У Грейвуда работала целая фабрика опытов, круглосуточно, в три смены. Он один снабжал опытными данными несколько научных городков.

Он был неутомим и безжалостен ко всем сотрудникам и к себе. С даровитыми был нежен, а неумелых и недаровитых изгонял, не считаясь ни с чем. И себя безжалостно уволил в отставку, как только старость вывела его из строя.

Страничка на этакий характер! А прообразу его — смотрю на книжную полку — посвящено пятьсот с лишним. Ну что ж, только прочтя те пятьсот, можно было написать эту одну.

Этап 7. Теория. Школа.

Грейвуд — неукротимый трудяга — поставил материал. Теперь надо было его осмыслить. Требовался талантливый осмыслитель. Эту роль сыграет в моей книге Кнудсен — глава норвежской школы темпорологов.

Разрабатывала месторождение открытий богатая индустриальная страна (Америка на канадской руде), а обдумывать могла и маленькая. Школа создалась в Норвегии.

Кнудсен был тугодумом, как ни странно. Для теории важна не быстрота, а результат. Тугодум Кнудсен обожал споры, хотя ему трудно было спорить, лучшие доводы приходили ему в голову на следующий день. И обладал удивительным для главы школы вниманием к новым мыслям. «Мы ждем, что вы нам расскажете интересного», — так он встречал талантливых юнцов, математических вундеркиндов. И с ними, с мальчишками, строил он теорию темпорологии, выводил формулы линейного времени, квадратного, объемного, многомерного, полосатого, пятнистого, крапчатого… Насчет крапчатого времени — не просто шутка. По-видимому, мы с вами живем в крапчатом времени, где каждый атом — крапинка, а междуатомное пространство — криволинейный фон.

— Мы построили теорию, потому что себя считали самыми глупыми, — говорил Кнудсен.

И теория была построена его школой. Начался следующий…

Этап 8. Окончательная отделка.

Два героя будут в этом этапе: мастер отделки и мастер окончания, два брата Кастелья, математики, аргентинцы родом — Мауричо и Яго.

Светочем был младший — Мауричо, математический гений с младенческих лет. Биографы восхищались им и воспевали его, ставили в пример молодежи, и зря. Гением можно восхищаться, подражать ему нельзя.

У Мауричо были гениальные гены; формулы для него были проще, чем слова; он решал уравнения, как поэты создают стихи. Поэт математики! И решал то, что всех других ставило в тупик. В том было его счастье и несчастье. Он способен был продолжать, когда другие останавливались в бессилии… и не начал ничего фундаментального. Честно признавался: «Не люблю блуждать в потемках», то есть начинать на пустом месте. Искал и предпочитал проблемы, которые могли быстро решиться. При жизни считался виртуозом науки; а после смерти — Мауричо рано погиб в автомобильной катастрофе — биографы с трудом объясняли, что именно он сделал: некие сложные уточнения алгоритма условий дельта-перехода при взаимодействии трех и более сингулярных темпосистем.