Харка — сын вождя (Художник И. Кусков) - Вельскопф-Генрих Лизелотта

С этого момента он отогнал от себя все видения и насторожился, как охотник, подстерегающий дичь. Все должно быть услышано, замечено. И, если потребуется, он должен немедленно действовать.

Харка зарядил ружье, не вполне представляя себе — зачем.

Шум снаружи смолк. Харка напряг слух, пытаясь уловить хотя бы малейший звук, и, наконец, услышал что-то похожее на легкие удары в барабан.

Мальчик обратил внимание на солнечные лучи, которые падали на землю сквозь дымовой клапан, и, заприметив одно из пятнышек света, решил по нему следить за течением времени.

Вскоре негромкие звуки, которые он принял за удары барабана, стихли и наступила полная тишина. Но вот зазвучала чья-то речь. Стены типи приглушали звук, и мальчик не мог разобрать слов, но голос был незнакомый. Возможно, говорил Татанка-Йотанка. Судя по звуку голоса, дело происходило в одной из типи. Скорее всего, в типи вождя. Видно, говорил он громко и настойчиво, иначе здесь совсем ничего не было бы слышно.

Но вот голос смолк, и наступила тишина. И тут же ее разорвал крик. Харка весь сжался и еще крепче вцепился в ружье: это кричал отец! И еще раз прозвучал его голос, полный протеста:

— Неправда, неправда, неправда!

«Неправда!»

О, это слово и то, как оно было произнесено, о многом сказали Харке. Отца обвиняли. Обвинение, видимо, было ужасно. Но обвинение было несправедливо. Оно было ложно. Ложно!

Итак, когда Татанка-Йотанка пришел к Харке, он уже знал, что ему предстоит обвинять Матотаупу. Но, видно, он также знал и о том, что Харка был свидетелем, что его отец выстоял против колдовской воды, иначе ему незачем бы прятать Харку в типи жреца. Харку — единственного свидетеля правоты отца!

Но неужели и великий жрец — лжец?! Этого не может быть! Нет, этого не может быть!

Кто же ввел в заблуждение Татанку-Йотанку?

Хавандшита? Да, Хавандшита!

Это станет всем известно. Это должно быть известно всем!

Харка еще раз услышал крик отца, и все стихло. И снова послышалась чья-то приглушенная речь. Это, наверное, опять Татанка-Йотанка. Послышались и другие злобные голоса, угрозы.

Что же делать?!

Выскочить наружу, выстрелить, привлечь общее внимание и рассказать обо всем, что он видел ночью, чтобы все поняли, что отец невиновен? Чтобы и отец знал, что Харка не верит лживому обвинению…

И Харка уже готов был осуществить свое намерение, но полог раскрылся — и вошел Хавандшита в сопровождении Шонки. Харка рванулся с земли и встретил вошедших стоя, с заряженным ружьем в руках.

Хавандшита и Шонка замерли. Полог типи за ними опустился. Хавандшита уставился на мальчика.

Но Харка не смотрел на жреца, он смотрел на Шонку. Тот слегка расставил ноги, раскрыл рот и опустил голову, словно бык, приготовившийся к прыжку.

— Отдай мацавакен Шонке! — приказал старый жрец сыну Матотаупы.

Харка не двинулся с места.

— Подойди! — сказал Харка своему давнишнему врагу с таким спокойствием, которое насторожило Шонку.

И Шонка заколебался. Хавандшите стало стыдно: уж не подумал бы кто, что он боится мальчишки, и он бросился вперед, чтобы отобрать у Харки ружье. Харка, как будто подчиняясь приказу жреца, протянул ружье Шонке и в то же мгновение нажал на оба курка. Прогремело два выстрела. Шонка отскочил, словно отброшенный ударом, а Харка, не выпуская из рук ружья и боеприпасов, выскочил вон.

Снаружи толпились люди, взволнованные происшедшими событиями. Они молчали и не двигались, напуганные выстрелами. Страх парализовал их, и никем не задержанный Харка бросился в типи отца.

Он вошел и остановился.

Огонь в очаге еще горел. Женщин и девушек не было. У очага стоял Матотаупа. Лицо его было смертельно бледно. На полу, у ног вождя, лежали разорванные жгуты из прутьев ивы. На руках вождя еще виднелись следы веревок.

Напротив Матотаупы стояли Татанка-Йотанка и несколько воинов. Медленно, совсем медленно, великий жрец повернул голову и посмотрел на Харку. А отец даже не поднял на сына глаз, настолько он был поглощен своими переживаниями. Татанка-Йотанка двинулся к мальчику. Тогда и отец заметил сына с мацавакеном. И Харка мучительно соображал: чем же, чем он может помочь? Матотаупа совершенно спокойно смотрел на сына, и Харке было ясно, что он никогда не способен сделать что-нибудь во вред отцу, никогда он не выступит против него, и ничто не заставит его в этот позорный час отступиться от своего отца.

И вот Татанка-Йотанка рядом с Харкой.

— Я послал за тобой. Харка — Твердый как камень — Охотник на медведя. Почему ты выстрелил, прежде чем явился ко мне?

Харка повернулся к жрецу.

— Татанка-Йотанка, ни один язык не передал мне твоих слов, я не знал, что ты меня зовешь. Хавандшита приказал только, чтобы я мой мацавакен отдал Шонке.

Лицо великого жреца чуть дрогнуло: из слов Харки он понял, что тот пришел не по его зову, а против его воли. Но он понял также, что Хавандшита и Шонка не выполнили его приказа.

— Итак, ты здесь, — сказал Татанка-Йотанка. — Мацавакен ты можешь оставить у себя. Твой отец сам тебе скажет, почему тебе не следует надеяться стать воином рода Медведицы. Скоро соберется Совет и решит судьбу твоего отца. Пока иди снова в типи Хавандшиты. Старейшины скажут свое слово, и ты узнаешь об их решении.

Харка посмотрел на отца.

— Иди и делай, что тебе сказано, — с трудом произнес Матотаупа. — Я невиновен, понимаешь ты? Воины и старейшины мне поверят. Ты понял?

— Да, отец.

Харка повернулся и, сжимая в руках ружье, вышел.

Он не оглядывался по сторонам, он шел прямо в типи Хавандшиты. Там он опустился на землю перед очагом, на то самое место, где сидел раньше. Он положил на колени ружье и тут же на глазах Хавандшиты спокойно зарядил оба ствола. Шонки видно не было.

Харка сидел и думал, чем бы помочь отцу. Он готов был сделать все, что в его силах. Через некоторое время донесся крик глашатая, извещавшего о собрании Совета. Часом позже Хавандшита вышел из типи, не сказав мальчику ни слова.

Харка снова остался в одиночестве. Он еще ничего не ел и не пил с утра, но мысли о еде ему даже не приходили в голову. Он прислушивался к шагам мужчин, заполнявших типи Совета, которая стояла рядом с типи жреца. Он прислушивался к голосам говорящих, которые звучали то громче, то глуше, но слов все равно было не разобрать. Медленно тянулось время, и казалось — Совету не будет конца. Светлое пятнышко, за которым следил Харка, перешло на другую сторону палатки и потускнело. Наступал вечер. Становилось темнее. Харка был один со своим мацавакеном, который был для него сейчас лучшим и единственным другом.

Наконец смолкли голоса на Совете. Харка услышал, как мужчины стали расходиться, но они не останавливались, как обычно, поговорить друг с другом, а как будто очень спешили разойтись.

В стойбище наступила тишина. Даже дети затихли, только откуда-то издалека, из прерии, доносился протяжный вой.

Первые часы долгого ожидания были не самыми тяжелыми. Харка думал об отце, каким помнил его с раннего детства, когда еще только что научился ходить и начинал думать. Об отце, который для него был защитником, учителем, об отце, который был для него примером. А потом фантазия перенесла мальчика на собрание Совета, и он выступал перед воинами и говорил о своем отце… Сколько бы хорошего он мог рассказать о нем! Он бы сумел убедить воинов в его невиновности! И мальчик уже представлял себе, как Совет выслушивает его и выносит справедливое решение.

Но чем дольше продолжался Совет, чем ближе был момент вынесения решения, тем более неопределенными становились фантастические видения Харки. Самыми тяжелыми для Харки были последние часы Совета и совсем невыносимым — этот час, когда он знал, что решение уже произнесено, но не знал — какое. Он знал только одно: отец сказал: «Я невиновен», — и этого было для Харки довольно. Этого должно бы быть довольно и для воинов рода Медведицы, и для старейшин. Должно бы… Но если…