19-я жена - Дэвид Эберсхоф

Пушка на экране

Когда мы въезжали в Месадейл, Джонни не сводил внимательных глаз с дороги.

— Пока что все в норме, — произнес он. — Не думаю, чтобы нас заметили.

На одной из боковых улочек мы проехали мимо дома, крытого водостойкой фанерой и брезентом. Перед ним к столбу были привязаны две лошади.

— Вот мой дом, — сказал Джонни. — Такой нужник!

— Ты по нему скучаешь?

— А ты как думаешь? — Потом: — Странно, правда?

— Что?

— Что я так близко от дома.

— Если исключить, что это больше тебе не дом, — напомнил я. — Вовсе не дом больше.

Дом Куини, когда мы к нему подъехали, был тих, и патрульной машины, как я и надеялся, видно не было.

Мы шли по въездной аллее к дому, когда дверь гаража вдруг начала закатываться наверх, открыв пару ног.

— Влезайте сюда!

Мы подлезли под дверь, и она стала опускаться.

Ночная сорочка Куини была обрезана у колен, и под ней явно не было священного тайного белья. Куини могли подвергнуть публичной порке за то, что она вышла в таком виде. Или изнасиловать. Или отлучить. Или подвергнуть всем трем наказаниям сразу.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал я.

— А это кто?

— Друг.

— Друг? — Тут она поняла. — Ох, ну и дерьмо, Джордан! Ты же все испортишь!

— Успокойся. Хайрама ведь нет дома, верно?

— Верно, только его новая жена здесь, в доме.

— Новая жена?

— Их запечатали вчера. Пророка достала наша моногамия. Он заявил, что это посылает дурной сигнал. У Хайрама не оставалось выбора.

— Романтично. Сколько же лет новой жене? Она молодая?

— Старая. Примерно девятнадцать.

— Только-только в легальный возраст вошла.

— Балда, а ты те дивидишки видел?

— Не сейчас, Джонни, помолчи.

— Вам придется сейчас уйти, — сказала Куини.

— Мне надо, чтобы ты кое-что выяснила у мужа.

— Ш-ш-ш, ты потише. Она сплетница каких мало, и глаз как у ястреба. Она меня уже возненавидела.

Как мне хотелось, чтобы Куини сказала: «Да пошли они все!..» — и влезла в мой фургон и уехала бы отсюда… Только в реальной жизни люди делают это совсем не так часто, как вам кажется.

— Не смотри на меня так, — сказала она.

— Как?

— Как будто ты думаешь, что я чокнутая. Я же не такая, как ты. Я не могу так просто уехать.

— Я не так просто уехал.

— Ты же понимаешь, что я хочу сказать. Кроме того, сейчас не очень подходящее время.

— Почему нет?

Тут до меня вдруг дошло, что она беременна. Как я мог сразу не догадаться?

— Сколько уже?

— Три месяца. Я уверена, что скоро окажусь на постельном режиме. Прошлый раз мне пришлось пролежать на спине чуть ли не шесть месяцев.

— Слушай, все это очень мило и всякое такое, — ввязался в разговор Джонни, — только, может, у тебя найдется что-нибудь поесть?

— Ребята, вам надо уходить.

— Я понял, только я с голоду помираю.

— Подождите здесь, и — тихо! Не шумите.

Пока мы ждали, Джонни проверил оружие Элтона. Сувенирные кремниевые пистолеты, пара снайперок, пневматический дробовик, детское ружье и старинный револьвер с золоченым барабаном.

— Если дела пойдут плохо, у меня, по крайней мере, нож есть.

— Тоже туда же — ты и твой нож!

Куини вернулась с булочкой и стаканом молока, и Джонни расправился с ними так, будто не ел целую неделю.

— Куини, — начал я, — я должен спросить у тебя: ты знаешь что-нибудь о полицейском протоколе?

— Хайрам не говорит со мной о таких вещах.

— Ты могла бы спросить у него, почему расследование не завершено?

— Он удивится, с чего это я спрашиваю. А с этой в доме все будет еще сложнее.

— Попытайся.

— А что я отвечу, если он спросит, почему мне захотелось узнать это?

— Скажи, многие тут у вас толкуют об этом, ну вроде как сестры-жены в коопе. Они интересуются и спрашивают у тебя.

Она обдумывала мои слова.

— Но даже если он мне скажет, как я тебе-то передам?

— Ты мне на сотовый сможешь позвонить?

— Он узнает.

— А мейл у тебя есть?

И она, и Джонни посмотрели на меня типа: «Ну что за идиотский вопрос!»

— Тогда оставь мне записку на почтамте, у сестры Карен.

Куини молчала. Я понял: она это сделает.

— Сколько времени тебе может понадобиться? — спросил я.

— До завтра. А теперь лучше вам уйти. Она может заинтересоваться, чего это я тут, в гараже, делаю. И поосторожнее. Сделай мне одолжение, Джордан, не приходи больше. Я тебя люблю, но ты вот-вот навлечешь на нас массу неприятностей.

Обратный путь до шоссе мы проделали по совершенно пустой дороге. В домах горели огни, но кругом не было видно ни души.

— Не думаю, что нас кто-нибудь заметил, — сказал я.

Джонни обернулся — посмотреть на город, все дальше уходивший от нас в окне заднего вида.

— Интересно, отчего это нам так ужасно не повезло родиться в этом городе?

— Откуда мне знать.

— А знаешь, что мне мама сказала, когда мы прощались?

— Что?

— «Увидимся на Небесах». — Он фыркнул. — Небеса… Да пошли они в задницу, эти Небеса!

— А знаешь, что моя мама сказала? «Когда-нибудь ты поймешь».

Как раз в этот момент пикап с незажженной мигалкой выбрался из кустов на дорогу и поехал за нами. Он быстро нагонял нас, и на раме над крышей его кабины вспыхнул целый ряд огней, заполнив наш фургон серебристо-голубым светом.

— Блин, — произнес Джонни.

Электра принялась лаять у окна задней дверцы.

— Ты не видишь, кто там?

— Эти огни рассмотреть мешают.

Пикап прибавил газу и почти поравнялся с нами, потом немного отстал и опять надвинулся на меня сзади. Вокруг нас все было черно, кроме жесткого света огней над крышей полицейской машины.

— Видно, нас все-таки кто-то заметил, — сказал я.

— Господи, ну, блин, и затрахали нас тут!

— Держись крепче, — предупредил я.

Я развернулся на дороге, подняв целую тучу красной пыли. Пикап притормозил, давая мне место.

— Он с нами просто играет, — сказал я.

— Ты уверен?

— Нет.

— Как думаешь, кто это?

— Может быть кто угодно.

— Думаешь, сам Пророк?

— Нет. Не знаю.

Я саданул по тормозам. Электра слетела с футона, а пикап резко свернул с дороги в придорожную полынь. Теперь его огни освещали пустыню: похоже было, будто ярчайшая луна взошла над песками и кустарниками.

— А теперь видишь, кто там?

— Только один мужик.

— Как выглядит?

— Как ослиная задница.

В зеркало заднего вида я наблюдал, как пикап выбирается на дорогу из полыни. Его чудовищные колеса вращались в песке, отплевывая назад песчаные фонтаны. Наконец пикап перебрался через песчаный вал, лежавший обочь дороги, и встал нормально. Его огни снова освещали дорогу впереди, но мы были за пределами освещенного пространства. Когда мы добрались до шоссе, я вздохнул:

— Мы в порядке.

— А вдруг он станет нас преследовать?

— Не станет. Такое дерьмо сойдет ему с рук только в Месадейле.

— Надеюсь, он на моей маме не отыграется.

— Он не тебя искал.

По дороге в Сент-Джордж я пытался обдумать разные вещи, но Джонни не замолкал, все болтал и болтал о том, как его мать и отчим поломали ему всю жизнь.

— А хочешь знать, как моя мама связалась с отчимом?

— Не очень.

— Мы жили недалеко от Бригам-Сити — моя мама и я с ней, одни, я хочу сказать. Вдруг однажды, когда мне пять лет было, она швыряет мои вещички в машину и везет нас сюда, в Месадейл. А я типа: «У нас что, каникулы?» А она мне такое: «Ты скоро привыкнешь». И мы стали жить с отчимом. Не скажу точно, как они познакомились, только думаю, по мейлу, или через интернет, или через что там еще. Я помню, первый раз, как я его увидел, подумал: это что, чей-то дедушка? Он даже тогда уже был старый. Тощий и с таким, знаешь, стариковским запахом. Он сказал: «Я думаю, тебе здесь понравится». А я ответил: «Сомневаюсь». Тогда он знаешь что сделал? Он влепил мне пощечину. Это было в первый раз, что меня кто-то ударил, так что я просто на маму посмотрел, так типа: «И ты позволишь ему так со мной обращаться?» Ну, я хочу что сказать: я так был уверен, что она сразу нас обратно домой отвезет, в ту же минуту, но она только сказала: «Джонни, ты должен слушаться папу». Вот тогда я понял, что мама моя — человек конченый, исключая, что, когда тебе пять, ты не знаешь, что такие слова означают. Все, что я понял, — это что моя мама больше не моя мама, что-то с ней случилось, и они мне объяснили, что, если я сделаю что-то не так и разозлю старикашку, Бог на моей маме отыграется.

— Это все та же самая история, — заметил я. — Повторяется снова и снова.

— Господи, как мне хочется, чтобы моя мать тоже взяла бы и одним выстрелом выбила ему из груди его гребаное сердце!