Английский раб султана - Евгений Викторович Старшов

отбил Анталию у турок, вырезав при этом все население без различия пола и возраста, и мечеть стала католической церковью… Но мусульмане вернулись и вновь обратили церковь в мечеть.

Затем произошло событие, о котором сложно сказать, было ли оно природное либо же мистическое. Удар молнии обрушил минарет мечети, словно срезал его, и с той поры многострадальная постройка начала обращаться в руины, поскольку обычай османов запрещает восстанавливать мечети и здания, испепеленные Аллахом. Так постройка и получила от турок свое нынешнее название — Кесик-минаре, то есть Сломанный, или Усеченный, минарет.

Прежде чем завершить это небольшое отступление о прекрасном городе, хочется вспомнить еще событие, произошедшее, по историческим меркам, совсем недавно, перед появлением там Торнвилля. В 1470 году (или совсем чуть-чуть позже) родосские рыцари-иоанниты помогали венецианцам отвоевать у турок Анталию в отместку за резню на Негропонте (Эвбее), правда, безуспешно. Потерпев неудачу, союзный флот опустошил открытую местность близ Анталии и вернулся на Родос.

Меж тем работорговля в городе активно продолжалась. Рынок живого человеческого товара, или говорящего скота, расположился у стен цитадели, откуда на все происходившее горестно взирал с мраморной плиты византийский архангел Гавриил. Мусульмане не уничтожили его, поскольку почитают Гавриила, называя Джабраилом. На сфере, которую Гавриил держал в руке, вместо креста они высекли слово "Аллах", и затем поместили архангела охранять цитадель. Если это не слишком цинично звучит, турки даже архангела сумели обратить в ислам.

Рынок рабов подразделялся на две неравные части: наибольшую — открытую, а также часть поменьше — закрытую. В меньшей части, доступной только очень состоятельным и уважаемым клиентам, содержались белые женщины, предназначенные высшим сановникам или богатеям. Пленницы сидели по особым конурушкам, из которых их выводили по одной и, раздевая, демонстрировали товар лицом. И не только лицом. Остальной контингент, включая более смуглых женщин, которым солнце еще больше подкоптило кожу, реализовывался под открытым небом.

Некоторые жертвы были прикованы к столбам. Некоторые были в колодках, цепях. У иных были просто связаны руки и ноги, а у кого-то свобода движений вообще не была ограничена. Но отсутствие оков не означает свободы. Куда бежать-то? В толпу покупателей? Чушь. На что стражники, стены, башни?.. Некуда бежать.

Остается только участвовать в происходящем, стараясь отрешиться от всего. Но это тоже непросто, даже невозможно, ибо только малый ребенок, закрыв глаза, будет наивно полагать, что раз он никого не видит, то и его никто не видит.

По одному рабы и рабыни уводились в неизвестность, а за них хозяину пересыпались монеты различного рода, веса и достоинства. Плевать, чьи. Главное, чтоб не фальшивые.

Хозяин — персона, сама себя уважающая. Он как будто и не занят ничем. Только с самодовольным видом берет деньги да изредка снисходит до того, чтобы пошпынять крикунов-приказчиков, громко расхваливавших товар.

Торнвилля тошнило от той смеси хамства и пошлости, какую изрыгали гнусные шуты. А народу нравилось, люд хохотал.

Многие ведь ходили сюда не за покупками — к чему это простому народу? — а вот такое послушать, самим позубоскалить да голых баб поглядеть.

Вот один молодой бойкий приказчик как зазывал покупателей:

— Берите евнуха! Хороший, молодой! Все его мысли только о благочестивом и небесном, поскольку он сам, благодаря несложному вмешательству опытного легкорукого лекаря, является образцом благочестия и целомудрия!

— Так он у тебя хилый — с палкой ходит! — заметил кто-то из толпы.

— Так разве это недостаток? Это такое достоинство, рассмотреть которое, уважаемый, тебе мешает только твой тюрбан, слезший с ослиных ушей! Ведь это как раз такая палка, которая совершенно не угрожает целомудрию твоих дочерей и чести жен! Что, было б разве лучше, чтоб у него была другая?

Всеобщий хохот и смех. Вопрошавший о палке посрамлен. Покраснев, как вареный рак, воздевая руки к небу и качая головой, он произносит:

— Бисмиллях![58] — и быстро удаляется.

Вот приказчик подходит к грудастой восточной девушке, привязанной к столбу. Зайдя за него, он подсовывает руки под ее тяжелые налитые перси и начинает подкидывать их на ладонях, призывая:

— Мусульмане! Мусульмане!!! Ужель средь вас нет настоящих мужчин и все вы бессильные или евнухи, когда нет в вас желания наполнить свои ладони этими восхитительными райскими плодами, уродившимися у этой пери[59], и припасть к ним алчными губами. Вы утолите жажду своей души вернее и слаще, чем из райского источника Замзама! А какая луноликая эта краса Анатолии!.. Помыслите только, сколь благословенно и удачно сочетаются в ней сочные, сладкие дыни персей с красой лица, узрев которое, солнце стыдится показывать свой лик на небосводе, а луна и вовсе не выходит. Посмотрите на тугой живот и крепкие бедра! Мужчины, вы же знаете не хуже меня, как оно порой бывает! Луноликая — а плоскогрудая! Грудастая, но на лицо такая, что не знаешь, куда бежать, проклиная шайтана[60] и всех его подручных джиннов[61] за такую бессовестную и бесчеловечную шутку, готов сесть на волшебного коня Бурака и вознестись хоть на луну, только подальше от такого душераздирающего зрелища!!! Берите же ее, пока, как красивейшая из женщин Зухра, она не вознеслась на небо, став планетой[62].

— Так не девственница, поди, — хитро прошамкал какой-то скверный старикашка, ну и, естественно, тут же схлопотал свое от приказчика:

— Поди! Не то она шла бы за десять таких цен, которые просят за нее сейчас. Но почему ты так об этом сокрушаешься? Если ты правоверный мусульманин, то девственниц ты еще получишь в избытке — быть может, даже со дня на день, учитывая твой почтеннейший возраст. Ведь после смерти ты попадешь в рай, а в раю, как всем известно, Аллах каждое утро чудесно восстанавливает девственность гурий[63], которые услаждают праведников. Вот в раю девственниц и отведаешь. Или ты, почтенный, на самом деле нечестивец, курдский язид или магрибский чернокнижник? Отчего не надеешься на милость Аллаха?

Старикашка юрко ускользнул в толпу покупателей, а приказчик продолжил:

— Правоверные, помните один печальный закон жизни: приходится или есть шербет вместе со всеми, или грызть сухарь в одиночку. Кто знает, что лучше?

Снова смех. За испорченную гурию идет ожесточенный торг, и она отправляется в гарем того, кто заплатил больше всех. И вот пересмешник уже у Торнвилля, расхваливая его:

— Попугай, выкормленный на белом сахаре, птица красивая, сладкоречивая, поведай нам, откуда взялся этот франк на нашем базаре. Силен, как бык. Глуп, как ишак. Пьет, как верблюд. Похотлив, как пес. Вынослив, как лошадь, — ну как все франки, в общем. Как же не купить целиком весь зверинец