«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2 - Олег Лазарев

В доме, куда нас поселили, до нас жили фашистские летчики. На стенах комнаты нашей эскадрильи они оставили после себя красиво нарисованные фашистские боевые ордена. Среди них был и наиболее популярный у них Железный крест. Жить в такой комнате и постоянно видеть перед глазами ордена своих врагов мы, конечно, не могли. Достали белой краски, закрасили всю эту роспись, и вместо немецких я не менее красиво нарисовал наши. Комната сразу преобразилась, стала уютной, «нашенской». Посмотреть на мои художества приходили со всего полка. Появились и подражатели. Нарисовали ордена в своей комнате летчики первой эскадрильи, правда, меньших размеров. Пребывание в Выгоничах и Брянске было для нас отдыхом. Впервые после Тулы мы по вечерам стали проводить время на танцах под баян, на котором играл Назаренко, оружейник нашей эскадрильи.

В один из таких вечеров прошел слух, что наш дом заминирован. Взрыв мог произойти в любое время. Слух этот был небезоснователен: в одной из школ города во время занятий взорвался управляемый фугас. Погибло много детей. Танцы сразу прекратились. Все выскочили на улицу, где в это время шел мелкий моросящий дождь. В темноте я увидел группу руководящего состава полка вместе с его командиром. Хромов срочно приказал разыскать саперов и осмотреть дом. С испорченным настроением, промокшие, ждем их прихода. Заходить в помещение никому не хочется. Стали припоминать случаи подобных минирований. Саперы появились около полуночи. Они поинтересовались, почему мы решили, что дом заминирован, ведь кругом на его стенах стоят отметки «Проверено – мин нет» (обычно на табличке указывалось, кто его разминировал и в какое хозяйство он входил).

Однако командир полка все же попросил саперов еще раз проверить дом. После часового осмотра они доложили Хромову, что подвал и все места дома, где могли бы быть мины, проверены – их нет. Пожелав нам спокойной ночи, они ушли. После этого все отправились спать. На следующий день в столовой один из младших авиаспециалистов шепнул своему соседу по столу: «Как я вчера вечером дал шумок!» – «Какой шумок?» – переспросил сосед. «А тот, насчет минирования. Я нарочно задумал это сделать, чтобы посмотреть, как поведут себя танцоры. Вспомнил про взрыв в школе, дай, думаю, скажу, что и наш дом заминирован». О ложном слухе стало известно командованию полка. В тот же день на вечернем построении шутника строго отругали перед строем и предупредили личный состав о недопущении подобных шуток в будущем.

С взятием Брянска активная боевая работа закончилась, и фронт был расформирован. Об этом мы узнали уже после перебазирования на другое направление. На других фронтах в это время продолжались бои по освобождению Украины. Наши войска продвигались к Днепру и Киеву. Об этом сообщали сводки Совинформбюро, которые до нас иногда доводили политработники.

Под Орлом я стал кандидатом в члены ВКП(б), а затем уже на другом фронте и ее членом. Вступив в партию, я стремился доказать, что оправдаю доверие коммунистов, которые дали мне рекомендацию, необходимую для вступления в ее ряды, и буду выполнять задания так, как это должен делать коммунист. Считаю, что на Брянском фронте я доказал это своей боевой работой. Если кто-то посчитает такую оценку самовосхвалением или нескромностью, то пусть простит меня за это.

После Брянского фронта я считал себя уже обстрелянным бойцом, познавшим войну, хотя понимал, что надо еще многому учиться. Я был уже не таким, как в первом боевом вылете. Со многими своими сверстниками мог кое в чем поспорить и молодых, прибывавших в полк из школ или из запасных полков, кое-чему поучить. Неплохо стал понимать ошибки и промахи ведущих групп. Критически относился к непризнанию ими своих недостатков, когда они сваливали свою вину на рядовых летчиков. Не раз досадовал, когда видел, как ведущие бьют по пустым деревням, где ни войск, ни техники противника не было. Одной из таких деревень, как помнится, была Журавка, которую мы всем полком под предводительством Сухих полностью сожгли.

Был и такой случай: майор Сухих, ведя полк на какую-то подвижную цель северо-восточнее Брянска, найти ее не смог. Не нашел он и запасную цель, и мы вернулись всем полком на свой аэродром с полным боекомплектом. Длительное время мы находились над территорией противника, подвергаясь опасности, но задания так и не выполнили. Получилось это из-за временной потери ориентировки, о которой он промолчал. А бомбы не сбросил из боязни ударить по своим.

Тут он поступил правильно: если не знаешь, где находишься, – не бей. Но все могло быть иначе, если бы Сухих смог перебороть свое самолюбие и откровенно передать группе, что цель найти не может. Наверняка ему бы кто-нибудь помог. Молча водил он группу то в одном направлении, то в другом. Когда топлива осталось в обрез, пошли домой. Получилось так, что слетали впустую. Только зря израсходовали топливо. Обычно в конце дня в полку проводились разборы полетов. На них подводились итоги работы, отмечались недостатки, обменивались опытом, намечалась работа на следующий день. В тот же день полкового разбора не было. Очевидно, полковое начальство посчитало неудобным разбирать свои промахи перед подчиненными.

На Брянском фронте наибольшие потери полк понес в начальный период боевой работы, чего мы по вполне понятным причинам и ждали. Ведь нам, молодым неопытным летчикам, предстояло выдержать испытание смертью и умением воевать с опытным противникам. В боях гибнут и опытные летчики, что же тогда говорить о нас, необстрелянных пацанах. Почти так и получилось. Испытал это и я в своем первом боевом вылете. Потери мы несли как от зениток, так и от истребителей, но если потери от зенитного огня это судьба – кому повезет, а кому нет, то с потерями от истребителей мириться не хотелось.

Здесь все зависело от способности вести с ними бой и умения защищаться от них. Обороноспособность группы зависела от самих летчиков и, в первую очередь, от ее командира, то есть ведущего. Насколько правильно он сумеет построить оборону в группе, настолько обеспечит ее безопасность от атак истребителей. Вот этого-то умения у многих наших ведущих и недоставало. Одиночный Ил-2, в силу своих летно-технических данных, вести на равных бой с истребителем не мог, но в группе штурмовики вполне могли постоять за себя и даже одержать победу. И поэтому, повторяю, очень многое зависело от ведущего.

Большинство командиров продолжало терять летчиков только потому, что не умело собрать группу в кулак, так необходимый для взаимной огневой поддержки при отражении атак истребителей, особенно при возвращении домой. Почти все ведущие при появлении истребителей противника атаку цели прекращали и, не собрав группу, на большой скорости, какую только могли развить, стремились как можно быстрее выскочить на свою территорию. Такой полет напоминал паническое бегство с поля боя. На послеполетных разборах мы, рядовые ведомые, страдавшие от истребителей больше всего, не раз говорили им об этом. Критику, как известно, редко кто любит. Поэтому они, вместо того чтобы правильно ее воспринимать, начинали со злостью упрекать нас в неумении быстро занимать свое место в строю.

Перед вылетам на задание мы поэтапно проигрывали весь полет от начала до конца. В иные дни отрабатывали сбор группы на земле методом «пеший по-летному». Казалось бы, все было продумано заранее на земле, но как только в реальном полете над целью появлялись истребители, нервы у некоторых ведущих не выдерживали, и они снова допускали те же ошибки. Не получая серьезного сопротивления от растянувшейся группы, истребители легко сбивали отставшие одиночные самолеты. Таких ведущих-паникеров следовало бы немедленно отстранять от командования и строго наказывать. Но этого не происходило. Для того чтобы воочию убедиться в правоте жалоб ведомых, вышестоящим командирам следовало бы проверять их в деле. Однако в те времена такие проверки делались очень редко и не везде. Проверять было некому, да и небезопасное это дело. А высокое начальство больше верило командирам, чем простым «швейкам».

Возможно, что на паническое состояние ведущих влиял их возраст. Они были старше нас. У большинства из них были семьи и дети. Поэтому они рассчитывали на свое счастье – выжить в этой войне и вернуться домой. Молодое поколение ведущих, пришедшее на смену «старичкам», многие из которых погибли в боях или выбыли из полка по тем или иным причинам, было намного моложе своих предшественников, имело более крепкие нервы, летало смелее, задорнее, не паниковало в сложной обстановке. Они лучше понимали, что значит быть ведомым, и старались не допускать ошибок своих учителей. Стиль их работы изменился, повысилась эффективность боевых вылетов, значительно снизились потери летного состава и самолетов.

Если в полку изначально было бы несколько ведущих с хорошим боевым опытом, то потери в начале боевой работы были бы намного ниже. Там, где такие летчики имелись, потерь было значительно меньше. Нередко такие полки ставились в пример другим. Они были на хорошем счету у командования дивизии и корпуса. В нашей дивизии таким был 211-й ШАП. Командир корпуса генерал Горлаченко называл его славным полком. В тот период он действительно выделялся, но как только другие полки приобрели боевой опыт, 211-й уже ничем не отличался от остальных. Однако его по-прежнему, непонятно почему, продолжали считать лучшим.