Наблюдатель - Николай Буянов

Живопись действительно была его слабостью. Особенно его очаровывали символические японские гравюры в стиле Хокусая и Корина - небольшие, тускловатые, не бросающиеся в глаза, но обладающие странной силой притяжения, мистического магнетизма, необъяснимого и загадочного. Три дня назад Клайзен был на выставке художника Етоку Мияги, работавшего как раз в этой манере. Он долго ходил среди картин, разглядывая их почти с благоговейным трепетом, иногда осторожно, тайком, дотрагиваясь до рамок, как до священных реликвий.

У одного из полотен он задержался особенно долго, не в силах оторваться. Скупыми черными и серыми мазками в стиле японского Хайга на картине был изображен бедно одетый старик, медленно бредущий куда-то под слепыми струями дождя. Внизу было написано коротенькое стихотворение:

Тяжело падает дождьНа мою шляпу,Украденную у придорожного пугала…

- Вам нравится? - услышал Макс сзади. Мияги был похож скорее на преуспевающего бизнесмена, чем на художника. Спокойные изучающие глаза, короткая стрижка, хороший строгий костюм и серый галстук.

- Великолепно. У вас очень своеобразная манера письма.

- Каким вам показался этот старик? - Мияги кивнул в сторону картины.

- Несчастным, но гордым и каким-то… ироничным. Странное впечатление, правда?

- Вовсе нет. Видите ли, это своего рода посвящение… Или подражание Хокусаю. А у него ироничность, вернее, ироничная покорность скрыта в большинстве полотен. Из него в молодости хотели сделать купца. Однако от торговой деятельности он отказался и занялся живописью, за что и был изгнан из родного Эдо.

Девочка лет пятнадцати и ее отец, невысокий, похожий на рабочего, тоже остановились у этой картины и долго смотрели на нее, не говоря ни слова.

- Я хочу возвратить вам книгу, - сказал Клайзен, передавая Мияги томик стихов Вань Ханя.

- И как ваши впечатления?

- Трудно сказать. Нужно родиться на Востоке, чтобы судить об этом. Конечно, я с удовольствием поговорил бы с вами подробнее…

- Но сначала дело, так?

Макс грустно кивнул.

- Здесь фотография человека, которого вам необходимо разыскать. Когда вы возвращаетесь в Осаку?

- Через три дня.

- Прекрасно. Это Ходзуми Одзаки, советник принца Коноэ.

Они медленно прохаживались по небольшому залу, иногда задерживаясь у некоторых полотен.

- Вам придется быть связующим звеном между ним и Стариком. Им обоим в редакции «Асахи» появляться запрещено, Центр подозревает, что контрразведка внедрила на эстафету своего агента.

Клайзен тут же пожалел, что сказал об этом Мияги. В результате работы агента на эстафете была провалена южная группа под руководством Бориса Бранковича. Радистов, брата и сестру, взяли у аппарата, прямо за работой. Девушка, Енаси Азара, выбросилась из окна. Клайзен знал, что Мияги был влюблен в нее, и сейчас его переполняло горькое чувство, к которому, однако, примешивалось облегчение, которого Макс стыдился: Енаси была единственной из группы Бранковича, кто знал его, Клайзена, в лицо.

- Вы будете на связи со Стариком до тех пор, пока не будет налажена радиосвязь с Владивостоком. Тут вышла небольшая заминка. Моя квартира на втором этаже для монтажа передатчика неудобна, а две чердачные комнаты заняла какая-то истеричная баба. Она, кажется, из русских эмигрантов. Я пытался договориться с ней через хозяина дома, но она ни в какую не хочет съезжать.

Мияги улыбнулся.

- Черт с ней, подыщем другое помещение. Послушайте, господин Клайзен, вы что-то недоговариваете.

Черт бы побрал этих японцев, подумал Макс, они видят все насквозь. И, поняв, что от собеседника ничего не утаишь, он устало произнес:

- Два дня назад в Йокогаме был убит Ворчун.

Клайзен не мог смотреть в глаза Мияги, побледневшему, будто от удара ножом в живот.

Девочка, стоявшая вместе с отцом у картины, сочувственно посмотрела на художника. Видимо, тот господин сообщил ему плохую весть, если он будто состарился за несколько мгновений. Бедный, бедный. Поздно вечером того же дня, придя к себе домой в крошечную хибарку в бедном квартале, девочка под руководством мужчины составила донесение начальнику тайной полиции Йокогамы полковнику Такидзи Седзину о конспиративной встрече художника Етоку Мияги с неизвестным господином, именуемым в дальнейших сводках агентуры «Коммерсант». Хотя ничего подозрительного девочка (агент Нитка) не заметила, но раз контакт положено зафиксировать, то он и был зафиксирован.

Прокурор Йадзава получил снимки и вот уже около получаса разглядывал их, стараясь отыскать хоть малейший намек на зацепку, на кончик веревочки, ухватившись за который можно было бы размотать весь клубок.

- Способ один и тот же, - проговорил он. - Удар твердым предметом в подмышечную область. Кровоподтек ясно виден. Мицура-сан, почему к расследованию подключена тайная полиция?

- Простите, господин прокурор, но это не в моей компетенции. Я лишь выполнял указания.

Туша Такидзи Седзина колыхнулась в кресле от смеха.

- Ваш помощник, Йадзава-сан, был так любезен, что представил мне материалы по этому делу для ознакомления. Я нашел их весьма любопытными.

У него глаза убийцы, подумал Йадзава, глядя на начальника тайной полиции. Ясные, светлые и холодные, будто свет люминесцентных ламп.

- Не волнуйтесь, отнимать у вас хлеб никто не собирается. Просто к следственной группе подключится наш человек. Господин Стив Айлин, прошу любить и жаловать.

Они холодно поклонились друг другу.

- Уж коли вы ознакомились с моими материалами, - спросил прокурор, - может быть, позволите мне посмотреть ваши?

- Вряд ли я смогу похвастаться чем-либо, - небрежно ответил полковник Седзин, и Йадзаве стало ясно, что отныне игра пойдет в одни ворота. Убитый в порту Йокогамы оказался связником из подполья. При нем была найдена шифровка, над которой бились сейчас лучшие умы дешифровального отдела. Шифр оказался чрезвычайно сложным. Эстафетчик, бывший на контакте с убитым, сидел в подвале следственного изолятора (сидел в буквальном смысле - в сыром и совершенно темном каменном гробу, кишащем крысами, стоять или лежать не позволяли размеры). Подпольщика обрабатывали третий день, он молчал и вряд ли мог сказать что-нибудь в дальнейшем: во-первых, кроме своего контакта, он, скорее всего никого не знал, во-вторых, уже на следующий день после ареста он был способен шевелить только пальцами правой руки.

- Вы правильно поступили, соединив два дела в одно, - сказал Седзин. - Тот парень, что ехал с убитой в поезде, где он?

- Он не уверен, - глухо проговорил Йадзава. - Женщина была с изуродованным лицом и без одежды, когда мы ее предъявляли.

- Как же он ее опознал, черт возьми? Он что, трахался с ней в вагоне?

- У женщины было родимое пятно чуть выше левой груди в форме звездочки и небольшой шрам справа на животе от аппендицита.

Седзин заметил плохо скрытое раздражение в голосе прокурора и усмехнулся. Злись сколько угодно, старая развалина. Возмущайся моими манерами и лексиконом, но помни: здесь, в твоем кабинете, отныне я хозяин, а ты - «шестерка». Однако как профессионал Йадзава-сан был достоин восхищения, и шеф тайной полиции отдавал этому должное. Профильтровав сотни и тысячи человек, сыщики отдела по расследованию убийств вышли-таки на единственную ниточку, в которую прокурор вцепился намертво. Как породистый бульдог: рад бы отпустить, да не может.

Глава 26

Немецкий коммерсант Макс фон Клайзен учтиво постучал в дверь на третьем этаже.

- Госпожа Анна?

- Да, это я. Что вам угодно?

Макс ощутил в ее тоне холодность и вдруг почувствовал, что краснеет, как мальчишка на первом свидании. Женщина была красива. В ней не было ничего от хищноватых американских красоток с длиннющими ногами (хотя ее ноги отличались прекрасной формой), она мало походила и на чистокровную арийку с решительной нижней челюстью. Макс подметил все: и подтянутые к вискам выразительные глаза, и чуть высоковатые скулы, и мягкую белозубую улыбку, и копну черных вьющихся волос.

- Я… я ваш сосед снизу. Позвольте представиться. Макс Клайзен, коммерсант.

- Ах да, вы тот самый чудак, что посягнул на мои апартаменты!

Они оба рассмеялись, и Клайзен почувствовал, как отступает, улетучивается напряженность.

- Проходите же, не стойте на пороге.

Она присела на краешек дивана и жестом указала на старенькое кресло, оставшееся, видимо, от прежних хозяев. Баба… Почему в разговоре с Мияги я обозвал ее бабой? Вот уж неподходящее определение, подумал Клайзен. Наверное, потому, что я слышал, будто она из русских. Баба в сарафане, пляшущая под балалайку… Глупости.