Агент абвера. - Коллектмв авторов

Шнеллер чувствовал, что в школе кто-то тонко и умело ведет агитацию среди завербованных, склоняет их не выполнять заданий абвера, переходить к русским. Но кто способен на это? Барон по пальцам перебирал каждого подчиненного. Никто как будто не вызывал сомнений. Но он был, этот тайный враг. Был здесь, вблизи. Шнеллер чувствовал это и твердо решил во что бы то ни стало докопаться. “Плохо кончит тот, кто стал на моем пути”, — не раз думал Шнеллер.

Долго размышлял новый начальник школы, взвешивал, анализировал. Ему открылось любопытное обстоятельство — большинство агентов, не вернувшихся с задания, из числа тех, что были завербованы в Саласпилсском лагере. Случайное это совпадение или с ними кто-то поработал? Если этих людей перевербовали, размышлял Шнеллер, то где — в лагере или в школе?

От своих догадок и предположений барон совсем лишился покоя. Однако он ни с кем не делился своими переживаниями. Зато немедленно связался с “Абверштелле-Остланд”, попросил расследовать, кто ведет агитацию в лагере. В школе он надеялся справиться сам. Сил и опыта у него хватит, считал Шнеллер, а надежных людей он имел.

Наметив план действий, Шнеллер вызвал к себе Сюганова, на которого возлагал особые надежды. Сюганов зарекомендовал себя преданным немцам человеком еще в Рижском лагере, когда предложил им свои услуги. Он ревностно выполнял любые приказы гитлеровцев, дослужился до должности начальника лагерной полиции — наводил “порядок и дисциплину” в лагере. В фашистском застенке для военнопленных, где свирепствовала смерть, где холод, голод и болезни косили людей без разбора, Сюганов жил привольно, сытно. Совесть его не мучила.

Немецкие разведчики, которые завербовали Сюганова, оцепили именно то обстоятельство, что усердной службой в лагерной полиции он отрезал себе путь на родину. На него можно положиться. Шнеллер по многолетнему опыту знал — такой не подведет. Сюганову и в школе приходилось выполнять “деликатные” поручения. Барон приказал своему подручному собрать всех саласпилецев в одну группу и следить за ними в оба. Однако работа Сюганова пока что шла вхолостую. Это бесило Шнеллера.

Явившись к начальнику, Сюганов с первого взгляда определил, что тот не в духе. Предатель умел улавливать перемены в настроении своих хозяев и соответственно этому вести себя в разговоре с ними.

— Что скажете, господин Сюганов? — хмуро проговорил Шнеллер. — Как ведут себя саласпилсцы?

Сюганов поспешил с ответом:

— Пока что плохого за ними ничего не заметил, господин капитан. Учатся прилежно.

Шнеллера взорвало:

— А почему бы им плохо учиться! Мы подарили им жизнь, кормим, поим, деньги даем. В таких условиях любой идиот будет прилежным.

Барон так же быстро успокоился, как и вскипел. Он приказал Сюганову сесть. Тот поспешил опуститься на стул, однако был готов в любую минуту вскочить и вытянуться перед начальником.

— Слушайте меня внимательно, Сюганов. Вы должны выполнить мое задание во что бы то ни стало. И помните. от того, как вы оправдаете доверие, зависит ваша судьба.

— Слушаюсь. Выполню, — с готовностью откликнулся Сюганов.

Но барон, словно ничего не услышав, размеренно продолжал, и в голосе его на этот раз звучала неприкрытая угроза.

— Если оплошаете, не справитесь, то вашей сытой жизни придет конец. Вы, как вижу, привыкли к привилегиям и пользуетесь ими неплохо. Вид у вас хоть куда. Так вот, в определенный момент все это может рухнуть, и вы очутитесь в таком месте, что Саласиилсские лагерь покажется вам раем.

— Господин капитан, — испугался Сюганов, — разве я дал какой-либо повод для недовольства или недостаточно доказал свою преданность великой Германии? До последних дней своих я ваш.

— Я не уверен в этом, — сухо промолвил Шнеллер. — Вам поручено вести наблюдение за саласпилсцами. И что же? Вы говорите, что им можно доверять, что там все падежные люди, так почему же эти подлецы не возвращаются с заданий? Может быть, вы мне объясните, почему так происходит?

— Ловят их там, наверное, — осторожно заметил Сю­ганов.

— Ловят? Хм… Удивительно. Раньше не могли, а теперь почему-то начали. Такие проницательные появились чекисты, что нашего агента носом чуют. Врете, Сюганов. Я знаю, почему так происходит. Во всем виноваты вы. Слышите? Вы!

Сюганов побледнел. Он мог ожидать чего угодно, но только не такого обвинения. От слов Шнеллера веяло могильным холодом. Сюганов знал, что барон зря пугать не станет. Обвинение Шнеллера грозило смертью. Но Сю­ганов погибать не хотел. Он изо всех сил пытался оправдаться.

— Господин капитан, я делал и делаю все, что могу, я стремлюсь в точности выполнять ваши приказания. В чем же моя вина?

— Вы виноваты в том, что плохо смотрите за саласпилсцами. Среди них появился, человек, который мутит агентов, склоняет не выполнять заданий немецкой разведки. Ваша обязанность — своевременно изобличить врага. Вы этого не сделали. Если в ближайшие дни не раскроете агента советской контрразведки в нашей школе, то я лично и с удовольствием расправлюсь с вами. Идите.

Сюганов вышел из кабинета начальника белый как мел. Он понимал, что теперь его жизнь висит на волоске. Шнеллер не примет во внимание никаких объективных причин. Еще не зная, кто этот русский контрразведчик, Сюганов возненавидел его всей душой. С этого дня он потерял и сон и покой, приглядываясь к каждому.

А Николай Константинович, ободренный первыми успехами, продолжал свою рискованную работу. Вни­мание чекиста привлек Сергей Беляев. Подтянутый, сдержанный, приветливый в обращении с людьми, юноша сразу понравился Никулину. Сергею Беляеву крепко досталось в жизни. Рано умер отец, оставив больную мать и троих детей. Сергей был в семье старшим. На его мальчишеские плечи легла непосильная тяжесть. Он работал, воспитывал малышей, успевал и учиться.

— Порой засыпал за учебниками, — рассказывал он Никулину в одной из частых за последние дни бесед, — но учебу не бросал. В школе меня хвалили за упорство, настойчивость.

— А сейчас что ж, растерял эти качества? — словно невзначай поинтересовался Николай Константинович.

Сергей понурил голову. Он резко и бесповоротно осудил себя в душе. И, как это часто бывает с людьми отчаявшимися, махнул на все рукой. Все равно, мол, жизнь загублена. На Родину возврата нет. Не мог он самостоятельно дойти до той простой истины, что Родина милосердна к своим сыновьям. Она сурово карает лишь тех, кто обагрил руки кровью советских людей. А того, кто попал во вражеский стан случайно, кто искренне хочет искупить свою вину, того Родина умеет простить, вернуть к честной жизни. От слов Николая Константиновича в душе Сергея росло недовольство собою. А это уже кое-что значило. С сочувствием глядя на юношу, Никулин повторил вопрос:

— Потерял, что ли, свое упрямство и настойчивость, спрашиваю?

— Потерял, — откровенно признался Беляев.

— Вот это плохо. Что же с тобой стряслось?

— Трудно сказать. Вот надломилось во мне что-то. До войны, помню, мечтал о будущем, стремился куда-то, на людей смело глядел. А сейчас всего боюсь, не понимаю, что вокруг происходит, и как дальше жить — не знаю.

Никулин хорошо понимал состояние Сергея. Он достаточно насмотрелся в лагерях на людей, павших духом, потерявших всякую надежду на возвращение к нормальной жизни. В тяжелой обстановке они инстинктивно тянулись к сильным, волевым людям, ища в стойкости других свое спасение. Таким был и Сергей. В руках немецких разведчиков он мог стать жалкой игрушкой, послушным орудием их преступной воли. До сих пор он еще не причинил вреда Родине, но долго ли сможет противиться, если его станут принуждать пойти на преступление.

— Да, положение у нас с тобой, Сергей, неважнецкое, — осторожно начал Никулин. — От немцев почета никакого, и от русских славы не жди. Оно и понятно. Народ уважает солдата крепкого, готового постоять за отчий дом. А мы что? От одного берега отстали, к другому не пристали. Для русских мы изменники и предатели и для немцев — полулюди, “унтерменши”. Вот мы сейчас воюем, жизнью рискуем, а кончится война — что делать будем? В Россию поехать — там на тебя всякий мальчонка волком кидаться станет. В Германию? Как же, очень нужны мы там!.. Задумаешься. Сидит, скажем, в сибирском лагере мужичок какой арестованный. Знай лес пилит да хлеба жрет побольше нашего. Что ему война, что ему там немцы, русские, французы, турки. Отсидится, гад, от войны. А выйдет — чистенький. Я, мол, Родине не изменял. Я человек честный. Всего лишь девочку изнасиловал да церковь обворовал. И станет жить среди людей как ни в чем не бывало.

— Хотел бы я там сейчас очутиться, — вздохнул Сергей.

— Где?

— Да в Сибири. Самую злую тюрьму за счастье бы почитал. Только что зря говорить! Шнеллер не раз рас­сказывал, что чекисты нашего брата сразу к стенке. А то пытать еще начнут. Вон недавно трое наших не вернулись. Говорят, расстреляли.