Кухонный бог и его жена - Эми Тан

кузина либо быстро спустит всё на свои желания, либо будет цепко держать деньги в своей руке, пока я не опозорюсь толстыми намеками.

— Вы обе, поскорее заканчивайте с делами и отправляйтесь, — сказала тетушка. — Но помните: даже балуя себя, будьте бережливы! — Это означало, что мы должны торговаться и сбивать цену. — И не позволяйте братьям есть слишком много сладкого. — А это означало, что нам надо взять с собой Маленького Гуна и Маленького Гао, которым сравнялось десять и одиннадцать.

С охапкой вещей я вышла во двор, надеясь посидеть на скамейке и помечтать в тишине, но увидела на лужайке Лао Гу, старшего слугу. Он объяснял подчиненным, что из утвари нуждается в починке, и указал на темный плетень, окружавший наш дом, как большое решето для жарки в масле. Один из работников качал головой, сунув руку в дыру, которую Маленький Гун проделал две недели назад, катаясь на своем новом велосипеде.

Лао Гу стал показывать на разные части дома:

— По Старому Востоку надо исправить это. По Новому Западу — вот это.

Он так называл две половины нашего дома.

В Старом Востоке все жили, спали и готовили, рождались дети и умирали старики. У этого большого одноэтажного здания в китайском стиле имелся собственный квадратный дворик, куда были обращены все двери и окна. Самые важные помещения выходили окнами на восток: кухня с одной стороны, дядюшкина спальня и гостиная — с другой.

Новый Запад достроили позже, около пятидесяти лет спустя, когда семья разбогатела на западных деньгах, торгуя шелковой нитью на бархат, гардины и ковры. В полном соответствии со своим именем здание — двухэтажное, с тремя трубами, торчащими из крыши, — смотрело на запад. По словам Старой тетушки, его построили по образу и подобию одного шикарного английского особняка. Но с каждым годом к фасаду что-нибудь пристраивалось, и со временем все самое красивое оказалось закрыто, поэтому Новый Запад стал напоминать старое крестьянское жилище.

Именно туда я и отправилась — вверх по деревянным ступеням крыльца, на террасу, надеясь найти там тихое местечко. Дядюшка пристроил террасу около десяти лет назад. На следующее лето Старая тетушка зашила ее сеткой, чтобы защититься от насекомых. Несмотря на это, некоторым все равно удавалось пробраться в дом, но там их резво настигала тетушка, вооруженная тапком. Поэтому сейчас сетку украшали высохшие останки комаров и стрекоз, трепещущих прозрачными крыльями. Все было трачено ржавчиной, входная дверь сильно скрипела: «И-и! И-и!» Мне показалось, что я попала внутрь большой ловушки для сверчков. Не самое лучшее место для размышлений о будущем.

Поэтому я ушла с террасы в оранжерею, мое тайное укрытие, где пряталась все детство. Предварительно я заглянула туда, чтобы убедиться, что там никого нет Окошко я протирала осторожно, словно касаясь века спящего ребенка. Внутри было пусто, как и много лет до этого дня.

Сначала дядюшка пристроил оранжерею к южной стене Нового Запада, куда падало больше всего солнечного света. Она напоминала выдвинутый ящик, который так и бросили открытым. Некогда дядюшка хвалился, что оранжерея — «хобби» британских джентльменов, которые выращивают розы, орхидеи, роскошные и бесполезные, к тому же очень недолговечные растения. Он всегда использовал английское слово «хобби», ведь в китайском языке не существует обозначения того, чем занимаются ради того, чтобы убить время и потратить деньги. Не знаю, почему дядюшка решил подражать в этом иностранцам. Можно подумать, все западное было хорошим, а все китайское — плохим! Каждый год дядюшка находил себе новое хобби, и Старая тетушка кричала на него, называя хобби ха пи — «пускать кишечные газы», чем подчеркивала, что считает затеи мужа бессмысленными.

Устав от оранжереи, дядюшка заинтересовался собачьими бегами. Он купил борзых и морил их голодом, чтобы бегали быстрее. Когда собаки передохли, он обзавелся ружьями и стал стрелять по голубям. По настоящим голубям, потому что глиняные цели стоили слишком дорого. После этого настал черед курительных трубок и табака, от которого дяде становилось плохо, английских книг в кожаных переплетах, которые он никогда не читал, а потом — насекомых, пришпиленных булавками. Ну, этим он мог бы заниматься и на своей террасе.

Оранжерея была первой дядюшкиной забавой, и после того как он ее забросил, помещение использовали только для хранения ненужных вещей. Когда Новая тетушка сломала стул, усевшись на него, его отправили в оранжерею. Когда дядюшка утомился от шумных ружей и насекомых — их перенесли туда же. Когда Старая тетушка стала ругаться, что дядюшка накопил слишком много портретов неизвестных предков и памятных свитков, они тоже были снесены в оранжерею. Именно туда попадали вещи, которым больше нигде не могли найти места. В детстве я часто сидела на сломанных стульях, трогала ружья, представляя, как они грохочут, и представляла, как пью чай с воображаемыми родственниками. Каждый год там появлялись новые вещи, оказавшиеся никому не нужными, и я все это разглядывала.

Однажды, лет в девять или десять, я нашла портрет красивой женщины в простом синем платье. Ее волосы были убраны назад, она смотрела прямо перед собой, но так мрачно, что я едва ее узнала.

— Мама? — позвала я, и правда понадеявшись, что она взглянет на меня.

Я представила, как она выбирается из рамы, и спрашивает:

— Уэй-Уэй, сокровище, что это за место, где так много маленьких окошек?

И мне стало понятно, что только в этой оранжерее, на складе для ненужных вещей, нам с мамой и место. Даже потом, когда я выросла, это ощущение никуда не делось. В общем, именно там я зашивала одежду перед Новым годом.

Я возилась с вещами кузенов — эти мальчишки прямо-таки нарочно падали, оставляя огромные дыры на коленях и локтях! А сколько было пятен! Я решила, что большая часть их одежды уже не годится ляп починки, и подумала, не отдать ли ее слугам — не для штопки, а для их детей. А если Старая тетушка станет браниться, я скажу ей, что лишь пеклась о благополучии моих кузенов и о том, что они обречены скитаться по дорогам, прося подаяние, если будут надевать такие обноски. А потом я улыбнулась, вспомнив, как специально оставила маленькую дырочку в одной из кофт Старой тетушки. Может, она потихоньку лишится своей силы?

Что ты смеешься? Ты думала, твоя мать всегда была паинькой? Что я не знала, как проказничать так, чтобы об этом никто не узнал? Как ты, когда прятала эту грязную книжку «Над лопастью поржи»[5]? Но я-то понимала, что ты не Библию читаешь.

В твоем возрасте я поступила