Чакра Кентавра (трилогия) - Ольга Ларионова

— Вниз!!! — семь голосов слились в один отчаянный крик, и Кукушонок, сложив крылья, в стремительном вертикальном падении нырнул прямо в стаю, как баклан, нацелившийся на рыбу. Он чуть не врезался в землю, но в последний момент выровнял полет и, приблизившись к моне Сэниа, не опустился, как всегда, ей на плечи, а упал на колени и свернулся пушистым клубком.

— Что? Что? — твердила она, дрожащими пальцами ощупывая перья.

Примчался Юрг, разом позабывший о всех своих призраках. Рухнул на колени перед женой, осторожно взял на руки крэга и принялся отогревать его своим дыханием.

— Да ничего, ничего, — послышался наконец шелестящий голос, — я просто испугался… Простите меня.

— Любовь моя, — проговорил Юрг, расправляя свернувшиеся, как шаль, крылья и опуская Кукушонка на плечи жены. — Ты‑таки доведешь меня до инфаркта.

Он поднял Сэнни и понес ее на корабль. Где‑то на полпути обернулся и свистящим шепотом произнес, обращаясь к сидевшим вокруг костра:

— Я вас прошу, я вас умоляю: больше никакой самодеятельности…

В командорском корабле, который они захватили на Звездной гавани, царил прямо‑таки неописуемый хаос. Привезенные с неведомых планет шкуры и кристаллы, затейливые Шкатулки и запечатанные сосуды, скользкие ткани и цепкие веточки, напоминающие кораллы, были забыты здесь предыдущими космическими странниками, и неудивительно: ведь как раз тогда на Джаспере появились “звездные волки”, перевернувшие историю всей планеты, мирно почивавшей под сенью крэговых крыльев.

От всей этой рухляди был расчищен только самый центр прозрачного пола, и именно здесь несколько часов тому назад Юрг и Сэнни, обнявшись, смотрели на расстилавшийся под ними затейливый ковер, сотканный природой Земли. А правее, у самой стены, в небольшом закутке, отгороженном расписными сундучками, сладко спал на шелковистой шкурке голопопый ненаследный принц двух планет. Юрг сдвинул ногой сундучки, прихватил еще пару шкур почище и, набросив на все это скрипучий шелк, опустил жену на импровизированное ложе. Пристроил у них в головах массивный каменный кумган — насест для Кукушонка, шепнул:

— Присмотришь за ними? А я ведь только сейчас сообразил, что с утра ни у кого во рту маковой росинки не было…

Утро подразумевалось джасперианское.

Перецеловав семейство, он со всех ног бросился к костру — слава богу, там хоть догадались подбросить в огонь сучьев и шишек. Разговор был более чем оживленный: обсуждалось нападение на принцессиного крэга. Предложения делались самые экстремистские: захватить керуб, подняться, вооружившись десинторами, выманить на себя хищную стаю…

— Уймитесь, — сказал Юрг, распечатывая ящик с консервами. — Во–первых, еще своих перестреляете. Во–вторых, надо беречь заряды — вряд ли наша техника обеспечит вам перезарядку оружия, а ведь нам возвращаться на Джаспер, где, возможно, ждут… А в–третьих, мы в заповеднике, где стрелять вообще запрещено. Разбирайте лучше банки, тут ветчина, крабики, печенка какого‑то гада морского… Хлебушек самоподогретый. Кофе, чай зеленый, молоко кокосовое и дельфинье… Малага? Вот уж не помню, к чему подается. Ну, приступим, у нас говорят: утро вечера мудренее. Э–э, минуточку, консервные ножи и прочая посуда вот в этом контейнере!

Последняя реплика несколько запоздала: банки уже вскрывались кинжалами.

— Я, конечно, передатчики вырубил, чтобы пол–Земли в рот не глядело, — заметил вскользь экс–командор, — но из уважения к цивилизации Джаспера воспользовались бы вилками!

— А мы это чтоб не расслабляться, — парировал Скюз. — По–походному. Особенно учитывая… — Он указал горлышком бутылки на темные верхушки сосен, откуда явилась алчная стая.

— Я же сказал: утро вечера мудренее, — повторил Юрг. — Я вполне допускаю, что никакого нападения на Кукушонка вообще не было.

На него воззрились с недоверчивым изумлением.

— Утром. — И он набил себе рот до такого предела, что стало очевидно: расспрашивать его о чем‑то совершенно бесполезно.

Ких шумно вздохнул — один за всех — и отправил себе в рот сочный кусок омара в светлом самосском вине.

Глаза его округлились.

— Па–а-акость какая… — прошептал он со всей юношеской непосредственностью.

II. Белая тень пестрой тени

Она просыпалась долго и мучительно, словно выдирала свое тело из клейкого месива. Что‑то было не так. Ей случалось по нескольку дней проводить в седле, сражаться от зари до заката, довольствоваться половиной сухой лепешки…

Такой изматывающей усталости она не испытывала никогда. А ведь она не была ни ранена, ни больна. Хотя… Она невольно поднесла руку к едва угадываемому на ощупь шрамику где‑то между бровей. Вчера здесь гнездилась пульсирующая боль, но сегодня она улетучилась, оставив после себя какое‑то неопределенное ощущение. Описать его словами было просто невозможно, как нельзя, например, четко означить состояние тоски. Это слово пришло на ум не случайно, ощущение было именно тоскливым.

Ну, этим‑то можно пренебречь. Она провела ладонями по волосам, плечам и ниже, пока не дошла до колеи, щиколоток, кончиков пальцев ног, — и резким движением сбросила в ничто все это наваждение. Помогло.

— Ау–у! — пропела она, и Кукушонок, слетев с каменного насеста, занял приличествующее ему место на принцессиных плечах.

Первое, что бросилось в глаза, — громадный пушистый ковер, буквально засыпанный невообразимым множеством пестрых игрушек. Отыскать среди них блаженно воркующего Юхани удалось не сразу. Рожица малыша была измазана молочным продуктом неизвестного происхождения.

Сэнни мгновенно превратилась в разъяренную тигрицу:

— Кто кормил без разрешения?!

— Борб, — виновато прошелестел Кукушонок, словно сам акт кормления лежал на его совести. — Все это прислали… спец–рей–сом. Командор Юрген сказал: можно.

— Там, где речь идет о Юхани, командор — я!

Накинув первый попавшийся под руку плащ, она вылетела из корабля — и замерла, потеряв дар речи.

Прибрежная поляна, залитая жарким летним солнцем, напоминала ковер, усыпанный игрушками, столько здесь выросло разноцветных шатров, палаточек и навесов. Все это сверкало, лучилось и одновременно отталкивало своей праздничной, ярмарочной пестротой. Глаза невольно поискали отдыха и нашли его в серебристо–оливковой зелени раскидистого дерева, свесившего свои ветви над самой водой. На нижнем его суку, над самой озерной гладью, сидели два одинаковых лазурных крэга и белоснежными клювами оглаживали друг друга, время от времени подергивая хвостами, чтобы не коснуться ими воды.

Бросить своих хозяев среди бела дня? И это после того, в общем‑то непрошеного, обещания, которое они дали джасперянам вчера вечером? Испокон веков считалось, что слово крэга нерушимо… Она поискала глазами тех, кого оставили их пернатые поводыри, и вдруг с недоумением поняла, что веселая толпа звездных дружинников во главе со своим командором занимается не чем иным, как игрой в жмурки! Сбросив не только свои походные полускафандры, но и камзолы, они в одних рубашках галдели, прыгали и хохотали вокруг Киха, а он, нелепо взмахивая руками, метался от одного к другому, оступаясь, теряя равновесие, приплясывая и хлопая в ладоши.

Силясь постичь происходящее, Сэнни высматривала хозяина второго синего крэга — это должен был быть Пы, и он…

Овальный бассейн, сверкающий аквамарином, расположился левее, за самыми дальними шатрами (невольно мелькнуло: зачем бассейн, когда озеро — рядом?). На его бортике непринужденно расположился громадный землянин в белом непроницаемом скафандре; Пы в позе лотоса сидел у его ног. Одной рукой в тяжелой перчатке землянин держал Пы за сивый чуб, в другой был поднят сверкающий на солнце кинжал…

Состояние общего безумия ошеломило ее.

— Всем стоять! — крикнула она, вскидывая руки.

Все замерли, и один только Ких медленно повернулся к ней и с блаженной улыбкой двинулся на ее голос, самозабвенно повторяя.

— Принцесса… Принцесса… Принцесса…

Он шел неуверенно, словно земля под его ногами качалась и проваливалась; он спотыкался, с трудом удерживая равновесие, но ни разу не потерял направления. Приблизившись к принцессе, он опустился на одно колено, схватил ее руку и прижался к ней горячим лбом. А когда он снова поднял лицо, устремив на мону Сэниа лучистый мальчишеский взгляд, она внезапно поняла, что эти глаза видят.

— Но как же это? Как? — твердила она, тоже опускаясь па колени и обхватывая его голову, и, только наткнувшись на холодок металла, она обратила внимание на тонкий обруч, спрятанный в волосах и заканчивающийся двумя спиралями, прижимающимися к вискам. Его можно было принять за украшение, но матовый лак телесного цвета делал его почти незаметным.