Огненный пояс. По следам ветра (сборник) - Голубев Глеб Николаевич

В торжественной обстановке была наконец открыта и запечатанная амфора, не дававшая нам покою.

Когда из нее вытащили засмоленную пробку, раздалось негромкое шипение и свист, словно и впрямь вырывался на свободу какой-то таинственный дух.

Василий Павлович осторожно наклонил амфору и вылил из нее в мензурку немного темной, густой жидкости с довольно резким, но приятным запахом.

— Да это же вино! — воскликнул, принюхиваясь профессор. — Несомненно, виноградное вино.

— Подумать только! — ахнула Наташа, — И ему две тысячи лет!

У нас загорелись глаза: вот бы попробовать этого вина! Ведь говорят, оно с годами становится лучше. А такого старого вина не найдется ни в одном погребе мира, Но, конечно, из этой затеи ничего не вышло. Он не дал нам попробовать самого старого вина на земле. А наследующий день принес какую-то бумажку и, размахивая ею, сказал:

— Вот вам анализ этого винца. Оно превратилось в чистейший уксус. Представляю, какие бы вы скорчили рожи, если бы хлебнули его!

Дня через два после лекции я наведался к своим родичам. Тетя Капа обрадовалась и сразу захлопотала на кухне.

— А где же дядя Илья? — полюбопытствовал я. — Разве он и вечерами работает?

Собственно, из-за него-то я и пришел. Надо же разузнать, зачем понадобились ему стихи.

Тетя Капа таинственно кивнула на плотно закрытую дверь в соседнюю комнату.

— Дома, — прошептала она. — Только никого видеть не хочет. Обложился бумагами, книжками и сидит третий вечер.

Наверное, его загадочные занятия как-то связаны с докладом Кратова. Но как, с какой стороны?

Беспокоить дядю я не решился, однако перед самым моим уходом он сам вдруг выглянул из двери и спросил:

— Ты еще здесь? Сколько узлов делали греческие корабли?

— Узлов?

— Ну да. Ты что, не знаешь морской меры скорости?

— Знаю… Но греки не мерили скорость в узлах.

— Неважно! — рассердился он. — Какая у них была скорость?

Я что-то промычал.

— Не знаешь? Ну конечно! Чему вас только учат! Ладно, иди, завтра сам позвоню твоему профессору.

Зачем ему теперь понадобилась скорость греческих кораблей? Да ее никто, пожалуй, не знает, не только я. Ведь неизвестно еще толком, как эти корабли были устроены.

Дядюшка интриговал меня все больше и больше. Но того, чем поразил он всех нас ещё через два дня, я никак не мог от него ожидать.

Дядя неожиданно появился у нас на базе вскоре после обеда. Меня прежде всего удивил его торжественный вид: черный костюм, черный галстук, ботинки ослепительно начищены, словно на парад собрался. Под мышкой он держал большой круглый футляр, тоже черный, вроде тех, в каких архитекторы носят проекты и разные чертежи.

Не обращая на нас внимания, дядя направился прямо к профессору и поздоровался с ним, как со старым хорошим знакомым.

— Прошу извинить, что отрываю вас от трудов, — сказал он важно, — но у меня к вам дело, не терпящее отлагательства, и, надеюсь, существенное для науки.

— Конечно, прошу вас, уважаемый Илья Александрович, проходите.

Мой дядя между тем неторопливо подошел к столу, на котором мы сортировали черепки, и по-хозяйски сказал:

— Молодые люди, освободите-ка нам один уголок. Мне здесь надо карты разложить.

Его просьбу послушно выполнили. Он вынул из своего черного футляра большой сверток бумаг и разложил на столе вычерченную от руки карту той части Черного моря, что прилегает к Керченскому проливу. Уголки ее, чтобы не загибались, дядя аккуратно приколол кнопками.

— Какая превосходная карта! — воскликнул Кратов. — Ваша работа, Илья Александрович?

— Моя.

— Вы настоящий художник!..

Было видно, что и наш начальник совершенно не понимает, что означает появление метеоролога с этой картой. А дядя, как назло, молчал, словно давал нам время как следует полюбоваться своим произведением.

Кратов с недоумением склонился над картой. Несколько минут он рассматривал ее, потом спросил:

— Скажите, Илья Александрович, а это что за линия?

— Эта? Вы сразу схватили суть, профессор! — радостным тоном ответил мой великолепный дядюшка. — Это я проложил курс вашего корабля.

— Нашего?

— Ну, древнегреческого, я оговорился, простите.

Тут все мы немедленно окружили стол, заглядывая через плечи Василия Павловича.

Через всю карту от места гибели корабля возле банки Марии Магдалины к берегам Крыма тянулась извилистая пунктирная линия. Дядюшка нанес путь затонувшего корабля так уверенно, словно сам был его капитаном две тысячи лет назад!

Мы все, конечно, совершенно опешили. Кратов смотрел то на карту, то на сияющее дядино лицо, явно не зная, что сказать. Наконец он неуверенно, спросил:

— Но позвольте… Откуда же вы все это взяли? У вас есть какие-нибудь источники?

— Есть, — невозмутимо ответил дядя и, развернув одну из принесенных бумаг, громко, точно со сцены, прочел:

— «То наш корабль Нот бросал в лапы Борею, то его Евр предоставлял гнать дальше Зефиру…»

Он остановился, как актер, привычно ожидающий аплодисментов. Но мы совершенно ничего не понимали.

Это были стихи, найденные в цисте. Однако какая связь между ними и путем корабля на карте?

— Не улавливаете? — спросил Кратова дядюшка.

— Нет, — честно сознался тот.

— Да, ведь в этих словах ключ! — воскликнул метеоролог, потрясая над головой листком со стихами. — Это же точное описание циклона!

— Циклона?

— Ну конечно же! Смотрите: «То Наш корабль Нот бросал в лапы Борею, то его Евр предоставлял гнать дальше Зефиру». Направление ветров меняется по часовой стрелке!

— Постойте, постойте! — пробормотал Кратов. — Я, кажется, начинаю…

— Понимаете? — обрадовался дядя Илья. — Это же совершенно очевидно. Перечитайте стихи: «Только Покинули гавань, где мы одержали победу, как быстровейный Зефир подхватил наш корабль…» Западный ветер для них попутный, так что он отзывается о нем хорошо: «быстровейный Зефир подхватил». А что происходит потом? «Утром Зефир передал нас в лапы Борея седого…» Западный ветер сменился северным, потом восточным. «Чтобы на третью ночь Евру жестокому стал наш корабль игрушкой…» — Дядя, довольный, рассмеялся, потирая руки, и добавил: — Не знаю, конечно, каким он был поэтом, этот ваш стихотворец, не берусь судить, но метеонаблюдатель из него получился бы неплохой. Он совершенно точно передал смену ветров по ходу часовой стрелки, типичную для южной части циклона, перемещающегося с запада на восток.

Теперь мы смотрели на дядю Илью точно на кудесника, показавшего нам потрясающий фокус. Вы только подумайте: по каким-то слабым стихам восстановить след ветра, промчавшегося над морем двадцать веков назад! Разве это не чудо?

— Ваше открытие поразительно, дорогой Илья Александрович! — сказал Кратов, крепко пожимая ему руку. — Но простите мою назойливость, я все-таки не понимаю, как на основе его можно было восстановить маршрут корабля. Ведь вы установили только общее направление ветров, которые в это время менялись над морем…

— Расчеты, расчеты, дорогой профессор! — перебил его дядя Илья, потрясая пачкой листков, сплошь исписанных формулами и цифрами. — Математика — наука точная. Ведь каждая смена ветров отражалась на курсе парусного корабля. Западный ветер судно подгонял, восточный — мешал ему. Вы мне сказали, профессор, что, по словам Геродота, за день торговое судно проходило почти семьдесят тысяч сажен, — помните, я вам звонил? Но это в тихую погоду. Для шторма я рассчитал ее по дням, в зависимости от господствующего ветра. А пути весенних циклонов мы знаем. Так что все это сделано математически точно. Из Керчи, или, по-вашему, из Пантикапея, этот корабль выйти не мог: слишком близкое расстояние до места гибели получается. Да и вообще при сильном циклоне ему бы не выбраться из Керченского пролива, непременно бы напоролся на мели у косы Тузлы. Из Херсонеса это судно тоже не могло плыть: получается, наоборот, слишком длинный путь, чтобы в такой шторм его преодолеть за шесть дней. К тому же при сильном западном ветре судно непременно бы разбило волнами у мыса Меганом, возле Судака. Этого мыса и сейчас в штормовую погоду побаиваются капитаны. Остается одно…