Кровавый пир - Андрей Зарин

– На что нам золото! – ответил карлик. – Я и так доволен твоею милостью!

– Так ты сходи, милый, завтра. Спознай у попа‑то. Може, и не захочет.

– Что ты? Да что он, то я. Коли я говорю, он не отопрется. Завтра в ночь и перенесем ее, голубушку!

Василий кивнул головою и успокоился хоть отчасти. Чувствовал он теперь, что уж Наташа без него не узнает обиды.

На другое утро чуть свет он отдал распоряжения и выехал из Крестовых ворот встречать Стеньку Разина.

IX

Толпа народа валила из города к пристани, повидать своего батюшку. Василий с Ивашкой Волдырем, Гришкой Савельевым, Кривым и Пасынковым, со стрелецким головою и пушкарским, с десятью сотниками остановились у самой пристани.

Ждать пришлось недолго.

– Идут! Идут! – послышались возгласы. Толпа заволновалась и придвинулась.

– Осади! – крикнул Василий, и пришедший для встречи отряд стрельцов стал отодвигать толпу, колотя передние ряды по чем попало палками своих бердышей.

Вскоре на Волге показались струги. Впереди шел малый есаульский струг.

– Еремейка со Степкою Дружинкиным валят! – сказал Ивашка и стал махать им своей шапкою. Но они прошли мимо пристани. Следом двигался струг, весь обтянутый в черное, с черным флагом, с черными парусами.

– Кто в ем? – загудели в толпе.

– Патриарх Никон, что боярами ссажен! На колени! – пронеслось откуда‑то, и вся толпа упала на колени. Василий со своими людьми сошли с коней и тоже стали на колени, а струг медленно, плавно прошел мимо пристани. За ним плыл весь разукрашенный золотою парчою, с двуглавым орлом на флагах, с пунцовыми парусами струг.

– Многая лета свету царевичу Алексею Алексеевичу! – раздались крики в толпе, и скоро отдельные возгласы слились в сплошной клич, а струг величественно прошел мимо пристани, и ничто на нем не проявляло жизни. И наконец показался атаманский» Сокол». Сам Стенька Разин в золотом парчовом кафтане, отороченном соболем, в собольей шапочке с пером цапли на околыше, с легкой саблею у бедра стоял на самом борте струга и приветливо кивал головою. Рядом с ним виделся коренастый Фролка.

Толпу охватило словно безумие.

– Много лет батюшке Степану Тимофеевичу! – заревели на все голоса люди, бросая кверху свои колпаки. Струг подошел к пристани, и Стенька быстро сбежал по сходням.

Василий подошел к нему.

– Васенька! – радостно воскликнул Разин. – Здорово, друже! Стой, поцелуемся! Уж и порадовал ты меня! – говорил весело Разин. – Я думал, кровь прольется, а ты и город взял, и казаков моих уберег! Порадовался я, как гонца твоего услышал!

Василий смутился, думая, что Разин шутит. Пасынков тихо сказал ему.

– Прости, атаман, это я человека с весточкой погнал!

Василий благодарно кивнул и стал обниматься с Фролкой.

– Соскучали мы за тобою, Василий, – сказал Фролка, – ровно братана нет! Что похудел?

Но Разин уже сел на коня, и Василий, не отвечая, поспешил тоже вскочить в седло.

– Многая лета батюшке Степану Тимофеевичу! – ревела исступленно толпа.

Стенька кивал головою и кричал в ответ:

– Спасибо на ласке, добры молодцы!

Стрельцы окружили его. Затрубили трубы, загудели тулумбасы, и шествие тронулось к воротам.

Это было торжество победителя, триумф наглого вора.

Едва он въехал в ворота, как со всех сторон загудели колокола и ударили пушки.

Ему навстречу двинулись священники с хоругвями и крестами.

Он сошел с коня, лицемерно поклонился в землю и, крестясь двуперстно, приложился к кресту.

Выборные от города стали на колени, протягивая ему ключи от города и блюдо с хлебом с солью.

– Многая лета батюшке Степану Тимофеевичу! – ревела толпа, и этот рев разливался по всем улицам. Лицо Стеньки сияло торжеством.

– Спасибо тебе, Василий! – повторял он ласково. – Нигде меня так не честили!

Он медленно двигался по тесным улицам, народ теснился у самых стремян.

Наконец у приказной избы Стенька сошел с коня и вошел в избу. Там стоял уставленный бражкою стол.

– Ну и спасибо тебе, Василий! – взволнованно сказал Василию Степан, обнимая его. – Праздник ты мне сделал! Душу усладил! Чем награжу тебя, брат названый! Фролка, дадим ему шубу, на которую Львов польстился, а?

– Что же? Мне ему ничего не жалко! Я его за старшего брата чту! – ответил Фролка.

– И дадим! – развеселился Степан. Валяй, Василий! А теперя садись, гостей чествуй да про дела говори!

Степан сел за стол, рядом с ним сели Фролка и Василий, а там Волдырь, Савельев и другие есаулы, сотники и головы.

– Пей, казаче! – закричал Волдырь.

– Многая лета батюшке Степану Тимофеевичу! – гудело на площади.

– Что ж, нашел своих обидчиков? – спросил Стенька.

Василий кивнул.

– Всех трех?

– Всех!

– И рассчитался?

– Чего, – вмешался Гришка, – чего я уж не видал, как мы над персюками мудрили, а такого и не удумал. Связал отца‑то с сыном лицом к лицу и жарил на огне. Одного жарит, другой смотрит. Диво!

– Так их надость, – угрюмо сказал Стенька, – попадись мне князь Долгорукий… Ой, князь! Ночки не сплю, ему казни удумываю. Не день, не два, месяц терзать буду!.. А что люба твоя? – вдруг спросил он.

Василий вздрогнул и потупился. Не хотелось ему говорить про любовь свою при всех, но Разин пытливо смотрел на него и ждал ответа.

Тихо, прерывисто рассказал Василий про свое горе, а Стенька ухмыльнулся и хлопнул его по плечу:

– Не горюй, друже! Оно и к добру. Будь здорова, тебя бы и не сманить отсюда, а как хворая – так со мной уйдешь. Возьмем Симбирск – городок, Казань! А там я тебя атаманом над Казанью поставлю и сам поженю! Не тужи, друже!.. А где она?

– В воеводском доме.

– Ц – ц-ц! – умолкнул Стенька. – Убрать ее оттуда надо. Я там стану, а где я на походе, там девке не место.

– Я убрать ее и приказал, – тихо ответил Василий, вздрагивая от неясных обид ко своей милой.

– Ну, ин!.. А мы туто день пробудем – и на Самару, а там на Симбирск! Пока до зимы до Казани дойти надоть, там перезимовать – да на Москву: Так‑то – с! Наливай, Вася! Пей!.. А тут атаманом тебя, Гришка, оставляю. Блюди!

– Спасибо на милости! – поклонился Савельев, лихо сдвигая на затылок шапку.

– А много зла перевели?

– Да все по порядку! – ответил Гришка. – Бояр, да дворян, да купчишек, да приказного люда, все полтораста набралось А там дела пожгли, добро подуванили, всех к присяге привели. Все по ряду!

И, мешая праздный разговор с деловым, Разин пил, пока не сложил свою буйную голову на стол и не захрапел богатырским храпом.

Василий быстро прошел в воеводский дом.

– Готово у тебя? – тревожно спросил он карлика.

– Все! – ответил он.

– Так понесем!

– Зови людей, атаман! Надо с великой осторожностью!

Василий сбежал вниз и позвал своих людей. Карлик суетился и все указывал. Василий смотрел на него уже как на лучшего друга, как на своего спасителя.

– Сюда! Вот так! Еще доску! Теперь перину! – командовал карлик, сооружая носилки из копий и досок.

Потом они тихо положили Наташу, укутали одеялом и осторожно понесли по узким улицам, окружив носилки стражею. Василий шел рядом с носилками, и мгновениями ему казалось, что он хоронит Наташу. Слезы сжимали ему горло, и он останавливался в волнении.

Позади церкви показался поповский дом.

Крепкий дубовый сруб, высокий забор, крепкие тесовые ворота – все производило впечатление крепости и покоя.

– Сюда, сюда, милостивцы! – говорил старый, седой священник с добрым, морщинистым лицом.

Он раскрыл широкую калитку и впустил носилки.

– А вас уж и не надобно! – сказал он страже. – Здесь всякий у меня в безопаске!

Он провел их в светлую горницу и там уложил Наташу.

– Погляди за ее спокоем, отче! – глухо сказал Василий. – Я ничего не пожалею!

– Ну, ну! Христианское дело, не для мзды! – отвечал священник.

Василий поклонился и спешно ушел, боясь, что его хватится Стенька.

«Словно бросил ее!» – с горечью думал он и в то же время чувствовал, что судьба его бесповоротно уже связана с судьбою атамана.

Только до Саратова он рвался, сгорая жаждою мести, и ему не было охоты даже идти разбоем, но возврата он не видел, да и душа его как‑то свыклась с разгульною казацкою жизнью.

«Двум смертям не быть, одной не избыть! – думал он. – А тут хоть чувствуешь свою волю вольную». И только болезнь Наташи томила и мучила его и своим неизвестным исходом, и своею тайною причиною. В уме мелькало смутное опасение, от которого он стонал и плакал.

Часть пятая

I

Воевода симбирский, Иван Богданович Милославский, тревожился не понапрасну. Все вокруг волновалось, словно море в бурную погоду. Что ни день, приезжали перепуганные помещики, бросившие свои усадьбы во власть холопов, и селились в своих осадных домах.

Весь день с раннего утра Милославский был на ногах: то в приказе диктовал письмо к воеводам саратовскому, самарскому, казанскому, в города своего воеводства диктовал строгие наказы» вора беречься, а людей с прелестными письмами и иных смутьянов имать и ему доставлять», то в пыточной башне он чинил допросы людям, заподозренным в измене и сношениях с ворами, то осматривал укрепления, считал свое малое войско, готовился к обороне, то, наконец, держал совет с ближними своими детьми боярскими, дворянами и стрелецкими головами.