Триединство. Россия перед близким Востоком и недалеким Западом. Научно-литературный альманах. Выпуск 1 - Альманах

В нашем народе всегда жило чувство жалости к падшему, оступившемуся, нарушившему закон – каторжникам несли хлеб и одежду. Может, потому, что верили: эта забота возродит в тех желание спастись.

Вот почему мы любим гоголевскую «Шинель». Там есть это сердечное движение в сторону переписчика бумаг, принадлежащего, как говорит Гоголь, к «осадку человечества».

В повести есть сцена, где сослуживцы сыплют на голову Акакию Акакиевичу бумажки и называют их «снегом». Что они слышат в ответ? «Проникающие слова: “Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?”» – ив этих проникающих словах звенели другие слова: «Я брат твой».

С этого возгласа христианской души начинается крестный ход русской литературы к Богу.

Что бы мы ни читали у Гоголя, мы всегда чувствуем, что сердце автора бьется в такт сердцу его героев, что автор тут, с ними, что жизнь его неотрывна от их жизни и пути их, как неэвклидовы прямые, пересекаются.

Что общего, скажите вы, между гением поэзии и скупщиком «мертвых душ»? Или Гоголем и Собакевичем? При всей неприглядности фамилии последнего, у того тоже есть душа, хотя запрятана она далеко-далеко. Этот «медведь» говорит с печалью: «А что моя жизнь? Да как-то так все… Пятый десяток живу и ни разу не болел. Придется за это ответить».

И Собакевич думает о том, что когда-нибудь предстанет перед высшим судом.

Самодовольство, мизантропия (мы помним раздаваемые им характеристики: весь город мошенники: мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет) сменяются тоской, задевающей за живое каждого смертного.

К тому же у Собакевича в деревне избы крепкие и мужики как строевой лес. Чичиков, сгоряча прозвавший его «кулаком», поправляет себя: «Эх, если б все кулаки!»

Выступавший на торжествах по случаю столетия Гоголя гость из Германии профессор Брант сказал: «Я был принят в Москве столь же пышно, как г. Хлестаков в качестве ревизора, и если московские купцы не подносили мне подарков вроде балыков и т.п., чего я не взял бы, я получил более драгоценный подарок. Я получил уверенность в могучем движении умов, которым одушевлен русский народ.

На Западе люди, которые не знают мчащуюся тройку, олицетворяющую у Гоголя Россию, говорят, что у нее ямщик – сумасшедший, не считающийся с ухабами, от которых вот-вот опрокинется экипаж. Я же знаю, что он не опрокинется».

Профессор Брант, судя по всему, имел в виду эпизод из «Мертвых душ», когда подвыпивший Селифан, так неловко развернул бричку, что Чичиков выпал из нее в грязь. Но затем, попавши в дом

Коробочки, был вымыт, его белье отстирано, выглажено и засияло белизной, после чего Павел Иванович благополучно продолжил свое путешествие.

Тройка опрокинулась, но вновь встала на колеса.

Сто лет минуло, изменился мир, изменилась, понеся невиданные потери, Россия.

Но можно ли сказать, что на облучке ее тройки восседает сумасшедший ямщик? Сумасшествие сегодня пришло с другой стороны, с другого конца света, и если мир содрогнулся, впав в оцепенение финансового коллапса, то не из-за России.

Сатира, сатира, сатира! – гремит в воздухе, когда произносят имя Гоголя.

А знаем ли мы, что означает это слово? Перевод с латинского: «блюдо с разными плодами, ежегодно подносимое богам; десерт, смесь…» A «satur» по латыни «сытый».

Нынешние мастера этого жанра, лелеемые СМИ и властью (чего в истории русской литературы никогда не было), вполне соответствуют этому понятию: изделия их вполне можно подавать на десерт. Эти ювеналы (от сатир подлинного Ювенала трепетали римская знать и римская интеллигенция) напоминают мне светскую даму из «Театрального разъезда» и ее вопрос: «Скажите, отчего у нас в России все еще так тривиально?».

Ничего не остается, как закусывать этой сатирой очередной обед.

Постперестроечная культура (дитя небезызвестной «культурной революции») как-то тушуется перед лицом великого прошлого, съеживается, катастрофически уменьшается в размерах и в конце концов испаряется, оставляя после себя серный дым.

Хотелось бы развеять еще одно заблуждение – общее заблуждение насчет второго тома «Мертвых душ». Да, этот том сгорел в огне, но несколько глав, оставшихся от него, которые можно считать черновыми, остались. По ним можно составить картину того, чем бы был второй том.

Было ли это собрание ходульных героев, скучного проповедничества и неисполнимых утопий? Был ли это провал Гоголя, свидетельство смерти его гения? Не засохла ли окончательно его художническая кисть и, царапая, стала скрести по холсту?

Черт – вечный скептик, понуждающий так думать, – и здесь оказывается в дураках. В оставшихся главах вновь брызжет светлый смех, вновь искрится юмор Гоголя, взмывает над русским простором его лирическая сила и слышится прозрение грядущих угроз века.

Пример первый. Глава о полковнике Кошкареве. Опять смешная фамилия (как всегда у Гоголя), но отнюдь не смешная история. Побывав со своим полком в Европе (1814 год), полковник поразился тамошним порядкам и решил устроить Германию у себя в деревне.

Кошкарев, или «Дон-Кишот просвещения», как называет один из героев второго тома, принялся реформировать русскую жизнь путем постановки ее с ног на голову. Чичиков, попавший к нему в гости, лишь удивляется: «Вся деревня была в разброску: постройки, перестройки, кучи извести, кирпичу, бревен по всем улицам. Выстроены были какие-то дома вроде присутственных мест. На одном было написано “Депо земледельческих орудий”, на другом – “Главная счетная экспедиция”, на третьем – “Комитет сельских дел”; “Школа нормального просвещения поселян”…»

Над «Комиссией построения», которая тоже числится в этом ряду, Кошкарев хочет поставить «Комиссию наблюдения над Комиссией построения», чтобы пресечь распространившееся в первой воровство.

«Последствием стало то, что комитеты и комиссии попеременно менялись местами, как, впрочем, и их управители. Место прежнего председателя «Конторы подачи рапортов» камердинера Березовского занял конторщик Тимошка, к «Комитету по сельским делам» прибавился «Комитет сельских построек». Кроме звания «главнокомандующего» учредились должности «чиновника по особым поручениям» и «статс-секретаря». Последнего полковник счел нужным «поставить… выше всех» и, «заведя особое высшее управление», переименовать его в «президенты».

Он жалуется на соседей-помещиков, которые приняли его фантазии за сумасбродство и сумасшествие. По его заверению, несмотря на все упорство со стороны невежества, он непременно достигнет того, что мужик его деревни, идя за плугом, будет в то же время читать о громовых отводах Франклина или Вергилиевы «Георгики», или «Химическое исследование почв».

Тут и Америка (Франклин), и Италия (Вергилий), и Германия (Либих, автор книги «Химия в приложении к земледелию и физиологии») в одном пакете.

«Ужасное невежество, – говорит Кошкарев Чичикову, – тьма средних веков, и нет средств помочь… Поверьте, нет! Я бы мог всему помочь; я знаю одно средство, вернейшее средство». Какое, спрашивает Чичиков. «Одеть всех до одного в России, как ходят в Германии. Ничего больше, как только это, и я вам ручаюсь, что все пойдет как по маслу: науки возвысятся, торговля подымется, золотой век настанет в России».

И смешно, и грустно. Не находят ли сегодняшние «западники», что это про них?

Но Гоголь жалеет и этого «перестройщика». И сколько бы ни метал молний в адрес полковника прагматик Костанжогло (человек, между прочим, нерусский), тот был и остается несчастным и смешным преемником ламанчского рыцаря.

А теперь о темном, потому что проза Гоголя заключает в себе контрасты света и тени подобно кисти Рембрандта.

В «Выбранных местах из переписки с друзьями», книги, ставшей мостом между первым и вторым томом «Мертвых душ», Гоголь писал: «Что значат эти странные власти, образовавшиеся мимо законных?.. Люди темные, никому не известные, не имеющие мыслей и чистосердечных убеждений, правят мненьями и мыслями умных людей, и газетный листок, признаваемый лживым всеми, становится нечувствительным законодателем его не уважающего человека. Что значат все незаконные эти законы, которые видимо, в виду всех, чертит исходящая снизу нечистая сила, – и мир это видит весь и, как зачарованный, не смеет шевельнуться?.. Или это еще новая насмешка духа тьмы? »

Так вот о духе тьмы.

Если в ранних вещах Гоголя черти, панночки, колдуны, Вий – персонажи сказки (хотя порой и страшной), а к некоторым из них он относится с юмором, то в «Мертвых душах» нечистую силу представляет обыкновенный человек, житель губернского города Тьфу-славля (хорошее название для обиталища черта). У него нет ни рогов, ни копыт, ни хвоста. Он цивильный господин, к тому же, по профессии правовед, слуга закона или, как бы сейчас сказали, правозащитник.

Он «юрисконсульт», и этим все сказано.

Он, как впередсмотрящий, заглядывает в XXI век. Этот юрисконсульт и есть тот самый дьявол, про которого Гоголь сказал: «Диавол уже без маски выступил в мир». Дьявол по-гречески – «клеветник» , «подстрекатель», «князь мира сего». Или, как говорит апостол Павел, «бог века сего».