Морская дорога - Урсула Ле Гуин

     - Ох, Эйли, только не отдавай их своему отцу!

     - Да нет, мама, - сказала я, - это же ИХ отец, а не мой!

     Она смутилась и даже вроде бы рассмеялась. А потом пошла на кухню и принесла нам чаю со льдом. Я у них пробыла, наверное, с час. Пятидесятник все говорил о какой-то программе, которую они собираются осуществить у себя в церкви.

     Остановилась я, разумеется, не у них, а в мотеле возле шоссе. А они, собственно, даже не поинтересовались, где я собираюсь остановиться и куда поеду потом.

     Сперва, когда они ничего у меня не спросили, я решила сказать, что еду в Орегон, где мне предложили работу, и просто решила по пути заглянуть к ним. Но они так ничего и не спросили.

     Я переночевала в мотеле и на следующий день по шоссе 1–5 поехала обратно. А что, собственно, мне оставалось делать? Где-то возле Юджина у меня возникли неполадки с бензопроводом, и, пока мою машину ремонтировали, я читала всякие объявления и список предлагаемых на автозаправочной станции услуг. Там же имелся вегетарианский ресторан, где требовалась "опытная официантка". И ею оказалась я.

     Хозяева были очень милые и молодые. Через месяц они дали мне неделю отпуска, чтобы я съездила в Лос-Анджелес и забрала свои вещи. Весь второй год там я проработала на кухне и научилась неплохо готовить всякие вегетарианские кушанья. У них не имелось разрешения на продажу алкогольных напитков, так что я ни разу не пила с тех пор, как приехала сюда из Чико по шоссе 1–5; и потом тоже, когда переехала сюда, на побережье, - так что теперь уж три года прошло, как я совсем не пью. И лишь недавно я опять стала порой выпивать за обедом стаканчик красного вина, когда мне этого хотелось. В общем, двух лет в Юджине мне оказалось достаточно, чтобы от этой проклятой привычки избавиться. Я переехала на север, в Портленд, и получила работу повара в Продуктовой компании мистера Кари, в том отделе, где делали пирожки с начинкой из орехов-пекан, и одновременно начала собирать целое войско адвокатов, чтобы отсудить хоть какие-то права на собственных детей. Оказалось, что от меня всего и требовалось-то, обратиться в суд, поскольку новая жена моего первого мужа его детей-подростков терпеть не могла, я тут же получила их обратно. Я позаботилась о том, чтобы оба сразу пошли в школу, и до окончания средней школы они жили со мной.

     Сперва это было нелегко. Все-таки до сих пор они жили не в такой халупе; у их отца был настоящий хороший дом. К тому же им пришлось расстаться со всеми своими друзьями из Лос-Анджелеса, а Джоуи особенно страдал, потому что там он активно занимался серфингом. Но как только я смогла купить ему горные лыжи и прочее снаряжение, он стал ходить на Маунт-Худ, и ему сразу полегчало. Ирма оказалась более стойкой. Но и более неприступной. Она успела научиться кое-каким отвратительным штукам и намеревалась все их испробовать на мне. Больше всего я боялась наркотиков, потому что чувствовала, что я этого не понимаю, однако, "к счастью", она в свои тринадцать лет решила пристраститься к алкоголю, ну а я, можно сказать, в этих Делах была настоящим экспертом. В общем, мы с этим справились. Усилий, правда, понадобилось немало, но Ирма сумела перебороть это дрянное пристрастие! Однако переусердствовала. И присоединилась к компании каких-то "зановорожденных", что здорово отдалило ее от меня, но теперь уже в другую сторону. Впрочем, в школе она считалась одной из самых лучших учениц.

     Как раз в эти годы и умерла моя мать. И меня даже вовремя не известили о похоронах.

     Когда мистер Кари ушел на пенсию и закрыл свою фирму, Ирма работала в магазине, круглогодично торговавшем рождественскими товарами на Кэннон-бич, а Джоуи служил в береговой охране. Я согласилась на работу в "Вафельном домике" возле шоссе главным образом потому, что это было так удобно, совсем рядом с нашим домом на южной окраине Портленда. На машине я могла добраться домой буквально за две минуты.

     И вот я стала работать в ночную смену, о чем уже упоминала. А через пару недель в эту смену вышла и Терина Эдамс.

     Терина была очень спокойной женщиной, очень сдержанной. И очень гордой. Я сперва даже считала ее высокомерной. Когда Янк, ночной повар, отпускал свои обычные шуточки, она даже не улыбалась. Я-то всегда улыбаюсь. Куда проще улыбнуться. Всегда надо немного маслицем смазать, чтобы колесики лучше вертелись, а женская улыбка как раз и есть такое маслице. Мужчины всегда такой улыбки ожидают, а если не дождутся, то, будучи не в силах понять, чего же им не хватает, становятся такими противными, злыми - обижаются, что их шутку не поняли. В общем, это как двигатель в машине - вовремя смазал, и порядок. А Терина никого умасливать не собиралась. Даже мне она улыбалась редко. Хотя была очень воспитанная, вежливая. Только рот почти всегда на замке, губы плотно сжаты. Ведет себя, как глухая. И еще она всегда казалась мне какой-то странно тяжелой. Нет, слишком толстой она не была.

     Она была довольно полной, но очень аккуратненькой, приятной. А вот взгляд у нее был такой, словно у нее внутри сидит что-то страшно тяжелое, из-за чего у нее и походка была тяжелой, и голова тяжко клонилась на грудь. Ей, по-моему, даже веки приподнять было трудно - вечно она себе под ноги смотрела. И казалось, что она старается ото всех отгородиться. Ну, если ей так хотелось, то для меня это было даже лучше. Я любила такие тихие ночи, когда никто дурацких шуток не отпускал и вообще понапрасну не болтал.

     Мне и в голову ничего насчет Терины не приходило, пока однажды, когда я была в туалете (а он от кухни только тонкой перегородкой отделен), не услышала, как Янк говорит Берту: "А наше-то смоляное чучелко еще не явилось!"

     И я подумала: ну и дура же ты, Эйли!

     Терина была не только единственной чернокожей, работавшей сейчас в кафе, но и единственной чернокожей, которая здесь когда-либо жила. В Орегоне белые, черные, "латиносы" и индейцы - все стараются держаться поближе друг к другу и отдельно от других, а за пределами Портленда вообще можно подумать, что здесь, кроме белых, никто больше и не живет. И большая их часть - примерно такие же люди, как Янк. Так что ничего удивительного, что Терина не желала никому улыбаться или кого-то подмасливать без особой необходимости. И вот выдался подходящий момент: я заметила, что она пьет кофе в дальнем уголке, подошла и стала ее расспрашивать - есть ли у нее семья и тому подобное. Я, конечно, была немножко настырной, приставала к ней, но я старалась раскачать эту глыбу, что была у нее внутри, и она начала понемногу подаваться.

     Это было тяжело; все равно что толкать застрявшую машину. Но все-таки в итоге и машину как-то выталкиваешь, верно?

     Терина никогда не любила болтать просто так, но ко мне она действительно относилась очень хорошо. Я понимала, как тяжело ей произносить слова, и видела, что она носит в себе эту тяжесть, потому что положить ее некуда. Но я почти ничего так о ней и не узнала. Ее сын, которому было двадцать лет, жил с нею вместе, и она сказала, что теперь уже может оставлять его по ночам, но если ему станет хуже, то ей придется вообще бросить работу. Я все думала, как бы спросить, что с ним такое, но она попросила меня никому ничего не говорить здесь о ее сыне, потому что боится того, что с ним могут сделать, и сказала, что мистер Бенаски просто уволит ее, если о нем услышит. Так что, видимо, я уже узнала более чем достаточно.

     - Особенно этому Янку - ни слова! - сказала Терина. А я в ответ сказала, что, даже если увижу, что у Янка вспыхнула борода, и то вряд ли скажу ему об этом. Моя шутка неожиданно заставила ее всегда плотно сжатые губы чуть дрогнуть в подобии улыбки.

     На самом деле, наблюдая за Териной, я тоже начала экономить "маслице", приберегая его для тех случаев, когда мне самой захочется его использовать. Возможно, такое "маслице" всем им требуется, да только не все они его заслуживают, решила я. С какой стати, например, тратить его на таких, как Янк?

     Но чем ближе я узнавала Терину и чем больше она мне нравилась, тем сильнее я стала ощущать в душе свою собственную тяжесть. Это было нечто совсем иное, чем у нее. Просто я все время неотступно думала о своей матери. Словно должна была непременно найти разгадку к какой-то тайне, решить какой-то кроссворд, когда в итоге можно прочитать, скажем, некое слово, вот только мне никак не удавалось отгадать, какие же слова нужно вписать в разные другие клеточки, чтобы это заветное слово составить. Я вообще-то люблю кроссворды и вечно разгадываю их, когда нахожу в газете или в журнале. Особенно во время долгих ночных дежурств.

     Этим я всегда старалась отвлечь себя от разных мыслей, потому что, о чем бы я ни начинала думать, все кончалось мыслями о матери.

     Если бы загадка была в ней самой, то скорее всего разгадка заключалась бы в тех ее словах: "Ох, Эйли, только не отдавай их своему отцу!"