Пушкарь - Юрий Корчевский

А то и походя голову снести. Ничего не придумав, я провалился в глубокий сон. Проснулся я от внезапного света – люк откинули, и по трапу спустились два разбойника. Одного я узнал – это был тот, что угостил меня кистенем по голове. Они бросили узникам несколько сухих лепешек и пару бурдюков с речной водой. Кто мог, кинулся к воде. Тати скалили зубы, наблюдая за свалкой. Наконец им это надоело, один ткнул пальцем в меня – поднимайся наверх. Пошатываясь, щуря глаза от солнечного света, я поднялся по трапу из трюма и ступил на грязную палубу. У мачты стоял пузатый мужичок в ярко-красной рубашке, опоясанный кушаком, за который были заткнуты кривая сабля без ножен и нож. Украдкой я осмотрелся – мы плыли по широкой реке, по пологим берегам стояли редкие деревья. Никаких признаков деревень не было. Сориентироваться по местности не удалось. Моя заминка не прошла незамеченной, я получил хороший пинок и упал под ноги толстяка. Сзади раздался смех.

– Назовись, – буркнул толстяк.

Обычно люди полные бывают незлобные, но этот производил впечатление бульдога – красные отвислые щеки буквально лежали на шее, из приоткрытого рта торчали гнилые зубы, борода с крошками, маленькие заплывшие глазки злобно посверкивали.

– Лекарь из Рязани, Юрий Кожин.

– А, так это твои железки в сумке, а мы думали – палача споймали, инструмент, как у ката.

Толстяк обернулся, и у команды ухмылки с лиц исчезли.

– В каюте двое раненых – бери инструмент и осмотри.

Мне принесли мою сумку, и под конвоем двух разбойников я пошел к кормовой надстройке в каюту. Она была невелика, всего на две койки. На обоих в окровавленных тряпках лежали раненые разбойники. Запах стоял тяжелый – видимо, у одного рана гноилась. Я осмотрел обоих – у одного раны оказались нетяжелые. Я удалил наконечник стрелы и зашил другие раны. Со вторым было хуже – рубленая рана на плече гноилась, в ране копошились черви, к тому же раненый потерял много крови. К концу осмотра в каюту вошел толстяк, как я понял, он был владельцем судна, и все разбойники подчинялись ему.

– Что с ними?

Я доложил, он указал на раненного в плечо:

– На палубу его!

Мои надзиратели живо схватили раненого и, не церемонясь, потащили к мачте.

Толстяк не спеша подошел к раненому, достал нож и перерезал глотку. Кровь хлынула ручьем. Умирающий захрипел, задергал ногами. Толстяк вытер нож об одежду убитого:

– За борт его, неча воздух отравлять, палубу прибрать.

Разбойники схватили труп за руки и ноги и сбросили в воду.

Деревянным ведром на веревке зачерпнули воды и ополоснули палубу. Я стоял в оцепенении – ведь этого человека можно было спасти. Если толстяк с легкостью убил своего раненого товарища, то с нами может поступить, не раздумывая, более жестоко.

Толстяк посмотрел на меня:

– Этого в трюм, инструмент не трогать, отнести ко мне в кладовку. Я мыслю, этого можно дорого продать, у нехристей ученые и ремесленники в цене.

Так мои догадки, что нас продадут в рабство, получили подтверждение. В глубоком унынии я спустился вниз:

– Ну, что там?

Что я мог сказать в ответ? Молча пожал плечами и уселся в своем углу.

Дни сменялись днями, о том, что настал новый день, мы узнавали, когда открывался люк и измученным людям бросали бурдюки с водой и сухой хлеб.

После одной из ночевок, один наш собрат по плену скончался. Он был самым пожилым из нас. Труп разбойники вытащили наверх и скинули в воду, мы слышали всплеск. Я потерял счет времени – часы у меня отобрали давно, и теперь мне оставалось тупо сидеть или лежать на дне трюма и с тоской вспоминать лучшие дни.

Наконец, раздался легкий толчок, качка прекратилась. Пристали, открылся люк – на палубе стояли вооруженные разбойники:

– Выходи, кто живой!

Люди стали подниматься по трапу на палубу. Тати скоро вязали пленников в длинную вереницу – рука одного пленника привязывалась к руке другого. Затем нас погнали по сходням на берег и затолкали в сарай. Было уже темновато, но по дороге удалось разглядеть небольшое селение. «Где мы?» – этот вопрос беспокоил всех пленников, мы тихо переговаривались, но усталость взяла свое, и мы улеглись на лежалую солому.

Поутру проснулись от какого-то заунывного, протяжного крика. Мой сосед по веревке вздрогнул:

– Да это же мулла ихний кричит, к молитве призывает, я раньше на купеческой ладье вниз по Волге – Итилю по-ихнему – ходил. Навидался басурман.

Сердца многих испуганно екнули, оказаться в рабстве у своих плохо, но у мусульман во сто крат хуже, редко кто возвращался из татарского плена. Распахнулись створки ворот, в сарай вошли двое разбойников с судна и молодой татарин в длинном халате и тюбетейке. Отсчитали пять человек и увели. В полдень эти же люди увели еще десять человек. В сарае кроме меня оставалось шесть человек, но до вечера больше никого не уводили. Никто не разговаривал, всех занимала собственная судьба. Среди оставшихся почти все были бывшие купцы. Переночевали под урчание пустых животов. Утром, проснувшись от криков муэдзина, мы стали ждать своей участи.

Ближе к полудню зашла вчерашняя троица – двое разбойников и татарин. От ворот разбойник выкликнул меня:

– Лекарь, поднимайся, выходи!

Я обвел взглядом остающихся в неволе – удастся ли свидеться?

Во дворе стоял татарский мурза в зеленой чалме и богатом халате. Он о чем-то спорил с хозяином судна. Наконец они договорились, деньги из кошеля татарина перешли в руки толстяка. Один из разбойников сбегал на ушкуй и принес мою сумку с инструментами. Один из слуг татарина накинул мне на шею аркан и привязал к своему седлу. Руки мне не связали, но в них я держал свою нелегкую сумку. Мурза сел на лошадь, и кавалькада из трех лошадей и меня в качестве пленника тронулась в путь. Лошади шли шагом, но мне приходилось бежать, чтобы не упасть. Аркан из жесткой веревки натирал шею и, стоило мне чуть сбавить темп, довольно сильно дергал, норовя опрокинуть в пыль. Раза два я все-таки не удержался и упал. Никто не стал останавливаться, даже и не обернулись. Хорошо, что я успел продеть ручки от сумки до локтевого сгиба левой руки и ухитрился не потерять сумку с инструментами – это сейчас самое ценное, что у меня есть. Правой рукой я периодически убирал пот и кровь с разбитого лица. Часа через три, когда я уже стал задыхаться от непрерывного бега, татары остановились на обед и намаз. Расстелив коврики, что были приторочены у каждого за седло, совершили омовение и, преклонив колени, молитву. Я в это время валялся на траве, жадно хватая пересохшими губами воздух. После молитвы татары достали из переметных сум сушеное мясо, лепешки и стали есть. Мне оставалось глотать слюни и мечтать хотя бы о воде. Наконец, один из татар сжалился и кинул мне полупустой бурдюк с водой. Схватив его, я жадно припал к горлышку. Не знаю, сколько я выпил, но мне казалось – мало. Татарин отобрал бурдюк, и мы поехали, вернее, они, а я побежал за татарами. К вечеру мы прибыли в небольшое селение – несколько домов, наверное сакли, были сложены из необожженной глины, вокруг деревеньки стояли юрты. Везде бегали грязные ребятишки. Взрослых видно не было. Кавалькада остановилась у самого большого дома, открылись ворота, выскочили два татарина – один взял под узды лошадь мурзы, другой помог ему сойти. Все зашли во двор. Меня отвязали от седла, сняв аркан с шеи, и показали под навес с лошадьми. Я понял, что на ближайшее время мое место там. Выбрал уголок подальше от лошадей, надергал себе сена и упал. Ноги гудели, хотелось есть и спать. Но больше всего хотелось помыться. Отдохнув какое-то время, я пошел по двору, ища колодец. Он оказался за домом, рядом с ним стоял старый, седой раб в рванье, черпавший воду из колодца ведром и ливший ее в длинное корыто для поения животных. На меня он не обратил никакого внимания, взгляд был потухший. Я поздоровался, попросил воды.