Ежегодный пир Погребального братства - Энар Матиас

Через несколько часов, спрыгнув с гнедого конька, Хлодвиг преклоняет колено и молится; он благодарит Бодана и Ингви; благодарит Христа, который кружит над ними, как ворон над полем битвы. Благодарение за Последнее Царство. Благодарение за мертвых. Благодарение за чудеса. Осанна святому Мартину! Осанна святому Иларию! Осанна!

Он снова хвалит и ласкает коня, который так славно ему послужил (может, он посланец Господа? Или воплощение бога леса?). И едва ли не в одиночку, лишь с горсткой бойцов, чья свирепость в окружении тумана и смерти обратилась в мистический страх, он идет, оставляя мертвых священникам и галкам, когда вечер серым жемчугом накрывает почерневшую землю, в аббатство Святого Илария, где живет Максенций Благочестивый, чтобы поблагодарить его за молитвы и рассказать об исходе битвы, о победе, одержанной благодаря ему, и покаяться в заступничестве идолов, запрошенном и обретенном. Затемно добравшись к роще, окружающей аббатство, Хлодвиг и его люди (в роще веет чем-то голубоватым, вроде снега) внезапно сталкиваются с рычащим волком, который, скалясь, преграждает им путь. У волка мощная грудь, желтые глаза, темная шерсть; лошади встают как вкопанные и испуганно ржут; волк припадает к земле, он будто смотрит Хлодвигу прямо в глаза, ложится на брюхо, перекатывается на спину, а после прыгает в чащу и исчезает — вот оно, чудо, настоящее чудо, доказательство союза Христа и старых богов, победа, одержанная после битвы, чаша, в которой отражается будущее мира, — а конек Хлодвига, конечно, не понимает, какой смысл придает этому волку франкский король, для него, как и для всех, кому ведом страх, чудо — это жизнь в каждое ее мгновение, в каждую секунду; гнедой конек, который станет множеством мужчин и женщин и серым гусем, недоверчиво мотает головой из стороны в сторону, а потом несет короля Хлодвига навстречу аббатству, святому Максенцию и судьбе, судьбе огня свечи, персонажа книг, памяти о крещении и боевых победах.

Конечно, шепнул бы кто в тот самый момент Патарену имя Замы или даже название каталонских полей, ничего бы не изменилось, — Патарен был человек простой, думал о свиньях, женщинах и машинах, и деревня Вуйе вызывала в его памяти не славную битву Хлодвига в 507 году, а городишко с тем же названием, расположенный в окрестностях Ниора по дороге в Лимож. Патарен, в отличие от Арно, двоюродного брата Люси, даже в самых глубоких снах не доныривал до прошлых своих существований, и бросал ли на сукно червового валета или втыкал нож в свиную шею, он действовал с одинаковой уверенностью: сейчас к козырному марьяжу у него была третьей козырная десятка. Когда он выложил свою девятку треф, последнюю оставшуюся пустую карту, он на мгновение представил себе муки, которые должен был испытывать несчастный Пако, и выпавшую ему геенну огненную: в игре оставалось семь пик и у самого Пако на руках наверняка четыре. Где остальные три? В этот момент он был почти уверен, что их придерживает Патарен; в таком случае Пако надо было сыграть тонко, даже очень тонко, чтобы не продуть все до последней десятки, общий счет бы не изменился (они проигрались в пух и прах, спасти может только чудо, а чудес в белоте не бывает), но настроение бы точно поправилось. Однако Пако (так рассуждал про себя Патарен) умел играть, и играл даже очень хорошо, — иногда судьба ополчалась на него, и парка игральных карт рано обрывала нить поединка, но решения Пако сомнению не подвергались никогда — просто трагический сбой в раздаче колоды. Пако — вместе с португальцем-маляром Мануэлем и Ясином-харки — был одним из немногих некоренных французов, живших в деревне; его отец поселился в этих местах в конце 1930-х годов, когда республиканская Каталония попала в руки националистов и всем солдатам-республиканцам пришлось уйти за Пиренеи: великодушная Франция отправила их в довольно жуткие концлагеря, разбросанные между Атлантикой и Руссильоном, затем послала строить укрепления во время «странной» войны и наконец, сочтя их лишними ртами, по большей части сдала немцам. В конце концов, они же выиграли войну; немцы тоже сразу посадили этих республиканцев за решетку — в основном в Маутхаузен, где больше половины из них погибли, — отцу Пако повезло, он выжил и обосновался на гостеприимном западе, недалеко от Ниора, где работал водителем грузовика, в частности собирал молоко для молочного кооператива Пампли; Пако и сам стал шофером и по заданию транспортной фирмы, базирующейся в Сен-Максире, развозил грузы в соседние департаменты. От Испании ему досталась черно-коричневая шевелюра, страстная любовь к паэлье по воскресеньям и футболу во все прочие дни, — Францию он считал страной прекрасной и очень даже любил, но едва дело касалось футбола, пиши пропало: испанские клубы были на голову выше французских! Это принесло ему немало тумаков и дыр на штанах на школьном дворе; он до сих пор помнил, как ему досталось, когда «Нант» с разгромным счетом 4:0 проиграл «Валенсии» в полуфинале кубка и он вернулся домой с башкой, заплеванной до блеска, с разорванными в хлам брюками и со слезами на глазах, но при этом все равно улыбался, потому что канарейкам навешали почище, чем ему, умыли их четыре раза подряд, получите-распишитесь, — не помогли им хваленые Максимы Босси и всякие Барончелли.

Пако посмотрел на патареновскую трефовую девятку, даму треф Режиса и услышал за спиной похабнейший смех Томаса — вот кто всегда рад чужой беде; Ален выбросил восьмерку треф, он знал, что Пако собирается побить козырной семеркой; у сына испанца была комбинация, два крупных козыря и восьмерка, у Патарена — ужас, три восьмерки, третья десятка и марьяж, Армагеддон, Апокалипсис, все что угодно: даже с Режисом в роли маршала Нея такое отступление напоминало паническое бегство.

* * *

Зимой 1588 года воспринявший душу Иеремии-висельника поэт и воитель д’Обинье решает удалиться в замок Мюрсе, расположенный в двух лье от Ниора, на любимой им излучине Севра, повесить меч на стенку возле камина, убрать нагрудники, пистолеты и аркебузы в сундук и предаться наконец отдыху, семейной жизни и сочинительству. После многомесячных боев в Нижнем Пуату и провинции Они во славу Генриха Наваррского, при всей его любви к войне, ему нужен отдых. Дела у протестантской партии, несмотря на упорство Лиги, неплохи, в том числе благодаря воинственному напору таких полководцев, как он сам или Сен-Желе, которые сделали Пуату и Сентонж ареной своих игр — битвы при Мелле, Бриу и Бруаже, долгие неудачи под Анже и, разумеется, отступление под натиском герцога Меркёра, великого разорителя Пуату, но все же конечная победа над Анн де Жуайезом, знаменитым миньоном Генриха III, лихим опустошителем провинций, убитым, в свою очередь, в битве при Кутра в октябре прошлого года. Все эти военачальники, споря с Великой чумой, сеют страх среди местных жителей, будь то католики или протестанты, — несколько тысяч из них уже унесла болезнь, теперь их истребляли огнем и железом.

В этом замке Мюрсе, затаившемся в зарослях тростника в нижней части севрской долины, защищенном башнями и крепостными стенами с водяным рвом, д’Обинье чувствует себя в безопасности. Его дети, Луиза Артемиза, Констан и Мария, растут счастливо. Сюзанна де Лезе, высокородная дама де Мюрсе, его супруга на протяжении десяти лет, опасается за жизнь мужа; несколько недель назад у нее на глазах во двор замка вошла процессия из мулов и ослов, на одном был шлем и доспехи д’Обинье, его шпага и пояс, — она тут же вообразила, что он мертв, — но нет, любитель шуток просто предупреждал жену о своем скором прибытии, чтобы, дескать, та не слишком расчувствовалась при встрече. Д’Обинье любит откладывать оружие в сторону не меньше, чем хвататься за него, — ему знакомы кони, ночь, пустыня, меч, ему знакомы также копье, бумага и перо. За долгие месяцы отдыха, пока тонкий ледок схватывает гладь воды, куда смотрятся облетевшие ясени, он пишет стихи — то грустные и яростные, то забавные и ироничные. Он хочет быть свидетелем эпохи — жестоких времен, измен и резни, попыток замирения, всегда обреченных на провал, как человек обречен на страдания. У него уже есть простое название для этих длинных периодов, нескончаемых инвектив, обличающих злую Судьбу; он назовет их «Трагические поэмы». Сейчас, в 1588 году, он откладывает прибытие в Мюрсе; в конце декабря он вместе с Генрихом Наваррским в Сен-Жан-д’Анжели, где они узнают о том, что в замке Блуа убили герцога де Гиза; и наверняка пьют за смерть главаря Лиги. Вечером 27 декабря у д’Обинье назначена встреча с его другом Сен-Желе чуть севернее, в деревне на окраине леса Шизе с названием Сент-Бландин, тот должен помочь с атакой на Ниор, вотчину лигистов к югу от Пуату, удерживаемый генерал-лейтенантом Лораном и особенно Маликорном, губернатором Пуату. С этой целью они собрали несколько сотен солдат с арбалетами, аркебузами, артиллерией и даже пороховыми мортирами для подрыва городских ворот, осадные лестницы для преодоления валов и много артиллерии: не менее пяти пушек и кулев-рин. Ночь морозна и безлунна. На крепостных стенах Ниора часовые укрываются больше от ледяного ветра, чем от возможных нападений гугенотов — они думают, что протестантские войска сейчас идут на Коньяк. Укрепления внушительны: стены десятиметровой высоты, более двадцати башен, замок с двойной линией фортификаций, защищенный с запада редутом, выходящим на речную пристань, полную лодок и барж. Но протестанты знают, какие двери защищены лучше всего.